И я лелею эту боль…
З ноября 2003 года. День, сотканный из слез и вздохов. Запах тоски, разлитый в осеннем воздухе. Терпкий вкус скорби на губах. Листья под ногами. Внезапный шорох, заставляющий вздрагивать. Шелест ветвей, словно что-то нашептывающих. Тревожный красный отсвет деревьев.
Смерть каждого человека, поэта, властителя душ многих людей — это крушение, обрыв, вселенская печаль. Настоящее горе — молчаливо. Я помню это молчание. В беспросветной кладбищенской тишине каждый был одинок. Наедине с утратой. Гражданская панихида, речи. Все это было сверху. А в глубине — темная вода, чернильный омут.
Когда умирает поэт, принято говорить, что он остается с нами. В нашей памяти, в своих произведениях. Это так, но кто заменит нам живого Расула, с его насмешливым рентгеновским взглядом? Кто одарит нас печальной улыбкой, от которой щемит сердце? Кто одним только словом утишит взлохмаченную полемику — как маслом на бушующие волны?
Я не люблю его парадных, тяжелых, глянцевых томов. У меня есть старая книжечка, сладко пахнущая ванилью. Я открываю ее осторожно, как старинную шкатулку. «Исчезли солнечные дни», — выпрашивает строчка, цепляется, уносит туда, где нет ни выстрелов, ни крови, ни боли, ни алчи, ни злобы. Только любовь. Двое со сплетенными руками. Поэт и его женщина. С серебряными нитями в косах и осенними искорками в карих глазах.
Я закрою глаза, но строки все равно будут проступать в темноте — будто написанные звездным светом. И ощущение утраты захлестнет с новой силой. И я лелею эту боль…