А вуз и ныне там

 В одной из статей русского генерала М. Алиханова, опубликованной в газете «Кавказ» от 14 июня 1896 г., читаем: «До прихода русских в горах не было никаких сословий и весь народ считался свободными и равноправными озденами. Теперь же офицеры милиции составляют в крае какую-то пародию на привилегированное сословие… и олицетворяют собою администрацию, за исключением высших должностей…. Размножившись почти до трех сотен, они и только они занимают в округах все должности наибов, командиров сотен, депутатов и казиев в судах, письмоводителей, переводчиков, старшин… Каждый из этих счастливцев — сравнительно важная персона в глазах народа, а потому попасть в их число составляет мечту всякого горца с ранних лет». Далее М. Алиханов приводит рассуждения дагестанцев о том, зачем тратить чуть ли не полжизни в русских школах, а другую половину скитаться на чужбине, когда «при маленьком счастье» и дома можно «подъехать» к начальству» и устроиться как нельзя лучше»? «Посмотри, кто у нас богачи сравнительные? Кому принадлежат земли, баранта, сады и лучшие дома в аулах, как не тем, которые, прекратив свое учение на первых же страницах Корана, только ловко пускали пыль в глаза? Возьми и тех, которые учились чуть ли не до седых волос: чего они добились? Стали почти гяурами, хулят все родное, и в ауле — ни кола, ни осла, так что есть нечего будет, если вернуться на родину, не дождавшись пенсии. 

Так рассуждают горцы, и, по-своему, они, быть может, правы. Но жаль, во всяком случае, что соблазн, представляемый милиционными погонами как легчайшим способом выйти на сытую дорогу, отбивает молодежь от школы».

Другой дагестанец, нарком Просвещения Дагестана в 1920-1930 гг., А.А. Тахо-Годи приводит такой пример: «Один инженер, по национальности аварец из Нагорного Дагестана, рассказывал мне, что он, окончив Харьковский технологический институт еще задолго до революции и, желая работать по специальности, у себя на родине, … добился приема у военного губернатора Дагестанской области… и  заявил о своем желании  работать в Дагестане. Военный губернатор князь Чавчавадзе выслушал его, а затем выпалил: «Дурак, брат, ты, как я вижу. Что тебе делать тут в Дагестане? Очень умных людей тут нам не нужно. Езжай на север — в Россию, там тебе лучше будет». 

А.А. Тахо-Годи изложил и такой распространенный в Дагестане рассказ: «Однажды Дагестан посетил один из наместников Кавказа. Собрав представителей аулов, наместник предложил откровенно высказаться о злоупотреблениях администрации, о непорядках и своих нуждах. Среди гробового молчания запуганных «представителей» выступил убеленный сединами старик, сказавший: «Одно нас волнует, сардар (наместник), но от этого  одного все наши беды. Скажи, пожалуйста, почему всех наших умных людей вы отправляете  в Россию, а всех ваших дураков присылаете к нам? Нельзя ли изменить этот порядок»? 

* * *

Описанный процитированными авторами  порядок «подбора кадров»  в Дагестане  в сущностных своих проявлениях  сохранился  до  наших дней. Попробуем объяснить: почему?
Сравнительный анализ материалов переписей населения 1959, 1970, 1979, 1989, 2002 гг. выявляет тенденцию постепенного снижения имевшихся в уровне образования межэтнических отличий, прежде всего между молодыми поколениями многочисленных национальностей, представленных в этнической структуре Дагестана.

Выравнивание уровня образования населения различных национальностей, его высокий динамизм, особенно в последние 30 с лишним лет, говорит о позитивных процессах социально-этнической и культурной интеграции населения Дагестана. Вместе с тем, несоразмерно высокий с потребностями республики наплыв дипломированных выпускников вузов и техникумов (в частности, медиков, специалистов в области сельского хозяйства), перенасыщенность городов и ряда районов специалистами, нежелание выпускников работать вне города или «своих» районов, — все это уже с 1970-х гг. создавало в республике напряженную социальную ситуацию. Попытки минимизировать остроту проблемы выделением «льготных» мест для абитуриентов из некоторых (в основном высокогорных) районов имели и обратную сторону: качество подготовки кадров оставляло желать лучшего.
Не решало проблему и плановое распределение выпускников дагестанских вузов, в частности медиков, в края и области РСФСР. Отработав предусмотренный срок, или приобретя «открепление», большинство из них возвращалось обратно в республику. Выход из клубка проблем, связанных с приобретением диплома о высшем образовании, людям приходилось искать в родственных и иных связях, через эксплуатацию чувств этнической солидарности высокопоставленных должностных лиц и, разумеется, через взятки.

С 1970 гг. обеспечение «представительства» национальностей не только в органах власти, на руководящих должностях и т.п., но и самое рядовое трудоустройство стало приобретать «этнический резонанс». Известны случаи, когда руководители учреждений во избежание нареканий со стороны партийных органов по части национализма не рисковали принимать своих соплеменниц  на «должности» уборщиц и вахтеров. 

В какой-то мере проблема «выращивания кадров» и их равномерного представительства решалась за счет расширения бюрократического аппарата, увеличения штатов. Так, например, если в 1975 г. в  аппарате управления было занято 68,7 тыс. человек, или 14, 7 % от общего числа работавших в народном хозяйстве республики, то к 1985 г. в управленцах состояло уже 89 тыс. человек, т.е. на 29,0 % больше, чем в 1975 г.

  Соперничество за «доходные места», служебное положение, поступление в вуз, неизбежные в этой связи жалобы и конфликты — все это  партийным структурам Дагестана удавалось удерживать «в режиме управляемости». Соблюдение  «национальных разнарядок» при  приеме  в вузы и «номенклатурных предписаний» при «подборе и расстановке кадров» позволяло Дагестанскому обкому КПСС минимизировать трения и конфликты, возникавшие на почве межэтнической конкуренции  за социальное самоутверждение. Перечень должностей, значившихся как «номенклатура» Дагестанского обкома или райкома КПСС, охватывал практически все социально престижные  вакансии и «доходные места», при распределении которых значение партийной и национальной принадлежности оказывалось более важным, чем профессиональная компетентность и добросовестность работника. 

Хотя социально-профессиональный и образовательный потенциал различных национальностей не был  одинаковым, пропорциональность при распределении «дефицитных» должностей по национальностям соблюдалась жестко. Такая практика создавала условия для спекуляций пятой графой: для одних она служила как своего рода « вексель» на «кормушку»,  а для других — неофициальным препятствием при поступлении, устройстве на престижную работу и т.д. 

В  1960-1980 гг.  самое рядовое трудоустройство, не говоря о «доходных местах» и социально  престижных должностях,   стало приобретать «этнический резонанс», усугубляемый традиционной для Дагестана безработицей. 

  В 1990 гг. Дагестан, как и вся страна, из состояния застоя переходит в положение стагнации и всеобщего кризиса. Республика с богатыми природными и трудовыми ресурсами превращалась в обанкротившуюся территорию с паразитическим бюджетом, до 90 % формируемым из федеральных дотаций, с уровнем заработной платы в три раза меньше, чем в среднем по Российской Федерации.  По официальной статистике, на протяжении 1990-х гг. каждый пятый из восьмисоттысячного экономически активного населения оставался безработным. Если учесть, что из двухмиллионного населения республики  более трети  живут в высокогорье, где масса людей занята сезонными работами в хозяйствах,  в технологическом отношении застывших  по ряду позиций на  средневековом уровне (отгонное овцеводство и земледелие с использованием рала, молотильных досок  и  гужевой тяги),  то станут  понятными реальные масштабы безработицы в горах.

До распада СССР  благодаря сохранившейся давней традиции отходничества за пределы Дагестана проблема безработицы как-то решалась. По разным оценкам от двухсот до трехсот тысяч дагестанских мужчин образовывали строительные бригады и с марта по ноябрь работали в разных областях России и бывшего Союза. Развал СССР обернулся для примерно 700 тыс. дагестанцев, живших тогда за пределами Дагестана, серьезными экономическими потерями и морально-психологическими проблемами, связанными с обострением межэтнических отношений в ряде регионов России и в бывших республиках СССР.

Общеизвестно, что стремление к обретению власти, материальных и финансовых ресурсов — явление универсальное среди всех народов мира. Однако нюансы дагестанской специфики обнаруживаются в понимании престижности той или иной трудовой деятельности, в ощущениях принадлежности к определенной социальной группе.  Примечательно, что до 1990-х годов дагестанцы  не работали лоточниками, продавцами галантереи, официантами, чистильщиками обуви, парикмахерами, банщиками, массажистами и т.п. Ситуация кардинально изменилась в связи с последовавшим за развалом СССР социально-экономическим кризисом. В одночасье за заборами приватизированных заводов и переданных под рынки и домостроения дагестанских нуворишей заводских площадей оказались тысячи рабочих, техников, инженеров. В массе своей это были люди уже не являвшиеся сельскими жителями, но еще не успевшие обосноваться в городе, т.е. мигранты в первом поколении с их исключительной трудовой активностью, обусловленной насущными бытовыми проблемами, потребностью элементарного обустройства в городе. Сегодня дагестанца можно увидеть и за прилавком, и за кухонной плитой, и среди обслуживающего персонала городских саун. Изменились и социально-профессиональные ориентации женщин Дагестана.

По бытующему среди дагестанцев мнению, причины общественно-политической напряженности в 1990-е гг. заключались в сосредоточении с советских времен власти, богатств, а в постсоветский период — и приватизированной государственной собственности и чиновничьих постов в руках коррумпированных фамилий, которых в Дагестане знают многие, но называть их — своего рода табу. Почему? Ответ на этот вопрос мы находим у Б.Х. Бгажнокова. По его мнению, в узком пространстве небольших республик, где практически все прямо или косвенно связаны друг с другом родственными или другими узами, где их пути многократно пересекаются, людям гораздо трудней прямо высказывать свое мнение, выступать с критикой того или иного лица или сложившегося положения дел. «Тому, кто стал в малом обществе объектом преследования со стороны властных структур, — пишет он,- отказывают (обычно очень вежливо) во всем: в повышении по службе, в устройстве на работу его детей и других ближайших родственников и т.д. С другой стороны, часто руководитель учреждения не смеет уволить нерадивого работника, сознавая, что это может вызвать неудовольствие его покровителей… 

Узкое социальное пространство держит человека «на привязи» личностных отношений и достаточно жестко поставленного общественного мнения. Как правило, людей оценивают здесь не столько по их личным достоинствам и способностям, сколько по степени лояльности к исторически сложившемуся, пусть даже неудобному укладу жизни. Не будучи знакомым со всеми хитросплетениями возникающих на этой почве связей и отношений, трудно понять, почему некоторые люди пользуются большим признанием и всеми благами, а другие, подчас превосходящие их по профессиональным качествам, остаются в тени и не у дел. В целом, — заключает Б.Х. Бгажноков,- такие общества неэффективны и отстают в своем экономическом, социальном и этническом развитии…. Население в этих условиях не является и очень редко становится достаточно сплоченной социальной единицей, особенно в регионах РФ, где еще не сложилось демократическое единство, способное преодолеть социальные и этнические различия». 

Рассмотрим еще один аспект проблемы образования в Дагестане. Существовавшая в советское время перспектива получить без дачи взяток образование в других регионах России для молодежи из малоимущих семей  в 1990-е гг. была  закрыта как по материальным причинам, так и в связи с обострением межэтнических отношений, ростом бытового национализма, неприязненным отношением к «лицам кавказской национальности». В этом видится одна из причин массового устремления дагестанской молодежи в 1990-е гг. на учебу в мусульманских учебных заведениях восточных стран. 

Возрождение ислама, совпавшее по времени с последовавшим за развалом СССР системным кризисом 1990-х гг., по своей массовости и недостатку кадров в чем-то было сравнимо с известными из истории большевистскими кампаниями по ликвидации неграмотности, но с той принципиальной разницей, что вместо учителей и школ требовались муллы и медресе. В тех условиях Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД) оказалось не в силах взять под свою опеку вопросы исламского просвещения, мобилизовать служителей культа на выполнение ими должным образом задач нравственного оздоровления общества. 

Продолжающаяся более полувека коррупция в системе высшего образования «выдавливала» ищущих знания молодых людей, чьи родители не имели денег на взятки (или не хотели давать взятки по нравственным мотивам), за пределы Дагестана. 

Контроль ДУМД за подготовкой служителей культа сводился к тому, чтобы как можно больше юношей отправить для обучения за рубеж, совершенно не сообразовывая данный процесс с реальными потребностями в служителях культа. 

Учет количества обучающихся дагестанцев в зарубежных мусульманских странах ДУМД не велся, хотя можно со всей определенностью сказать, что обучившихся в исламских учебных заведениях Турции, Саудовской Аравии, Сирии, Иордании, Пакистана, Индонезии и других стран было в разы больше, чем мечетей и вакансий в исламских учебных заведениях. Юноши, получив мусульманское образование за рубежом, ожидали, что по возвращении на родину они сумеют сделать карьеру на духовном поприще. Но на родине вместо безбедной жизни уважаемого муллы или ученого-алима, преподавателя медресе или исламского института, их ждала безработица. Места имамов мечетей, даже строящихся, равно как и вакансии преподавателей медресе, уже были заняты пожилыми людьми с местным религиозным образованием. Претензии выпускников зарубежных исламских учебных центров относительно того, что имамами мечетей служат малосведущие в мусульманском учении люди, расценивались теми, кому они были адресованы, и обывателями в лучшем случае как неуважение к старшим, а зачастую как проявление «ваххабизма». Таким образом  ярлык «ваххабита» могли прикрепить и тем, которые к данному течению ислама не имели никакого отношения. 

Можно полагать, что помощь иностранных мусульманских учреждений в религиозном образовании дагестанской молодежи не всегда была бескорыстной. Возможно, дагестанские юноши и осваивали в странах мусульманского Востока религиозно-экстремистские идеи. Однако бытующее мнение о том, что учебные заведения Турции, Сирии, Египта и др. стран только тем и занимались, что обучали дагестанских юношей ваххабизму, представляется огульным. Полагаю, что среди выпускников зарубежных мусульманских образовательных центров были и такие, которых сама дагестанская действительность толкнула в лоно ваххабизма. 

Пример этот приведен здесь с целью иллюстрации того, как «перепроизводство» кадров оказывает дестабилизирующее влияние на общественно-политические процессы.
  С 1990 гг. «валовый», несоразмерный с реальными потребностями республики выпуск специалистов с высшим и средним специальным образованием приобрел характер нерегулируемого (или регулируемого масштабами коррупции) хаоса. 

Одним из способов снятия социальной напряженности, связанной с «перепроизводством» лиц с дипломами и учеными степенями  и усугубляемой известной безработицей и  избытком трудовых ресурсов, мог бы стать межрегиональный обмен кадрами. Именно обмен, а не трудоустройство дипломированного демографического ресурса.

Сегодня в любом из регионов России если и нужны кадры, то высококвалифицированные. Чтобы Дагестан мог достойно конкурировать на российском рынке труда, необходимо остановить интеллектуальную диверсию вузовских работников против собственного народа. Речь идет о коррупции в сфере высшего и послевузовского образования, о нарастающей с 1960-х гг. девальвации таких ценностей, как образованность, трудолюбие, инициативность, состязательность, чувство справедливости, патриотизм.