«Будто от мира оторваны»

— Все хорошие номера заняты беженцами. Если вас устроит эконом-класс, то пожалуйста,- говорит администратор санатория «Леззет». Выбора нет, заселяюсь  в огромный, не очень уютный номер на пятом, последнем этаже. 

 

Устроившись в номере, выхожу осмотреться и, если повезет, познакомиться с кем-нибудь из беженцев, поговорить. Однако замечаю, что все не так просто, – украинцы держатся особняком. Местные поглядывают на  курящих девушек в коротких шортах и мужчин с оголенным торсом и, кажется, совсем не осуждают. «Культура у них другая. Я такую не понимаю», — комментирует сотрудник МЧС, приставленный охранять беженцев на спасательном посту. «Такое горе у людей… Не дай Аллах с таким столкнуться. У меня в номере кабельное телевидение, и некоторые беженцы приходят новости по «России 24» посмотреть. А там только про Украину и говорят. Сидят, смотрят и слезы ручьем. Жалко…», —  не договорив, хватает свисток, а потом объясняет купальщицам, что дует северный ветер, поднимает волну, и лучше вывести детей на берег. 

 

В субботу с утра (как выяснилось, не в первый раз) приезжают представители различных министерств во главе с Первым заместителем Председателя Правительства Республики Дагестан Анатолием Карибовым. Украинцы задают вопросы, интересуются своей дальнейшей судьбой, некоторые собираются уехать, а пара человек устроилась на работу тут же, в санатории. А мне удалось познакомиться с общительной, на мою удачу, старушкой. Приехала она из Луганска с невесткой и двумя внуками, а сын остался, так как не мог бросить работу в шахте. «Надеюсь, он не ушел в ополчение. Там же стольких поубивали. Неспокойно как-то на душе. Снайперов везде понаставили убивать нас. Представляешь, даже биатлонисты пошли в снайперы. Одна дает интервью и говорит: «Для меня это не проблема, стрелять я умею. Чего б не помочь государству, а там же эти фашисты засели», — говорит старушка, но как-то натужно. Мы стоим на пляже, бабушка следит за старшим внуком, который пойдет в пятый класс тут, если война на родине не кончится, и одновременно развлекает младшего, которому полтора года. Я стараюсь быть ненавязчивой и  говорю на отвлеченные темы, но собеседница сама начинает: «Нас бомбили самолетами. Едем, и все кругом подрывается. Людей на части рвет. Некоторые солдаты, увидев, что их отправили убивать мирных граждан, отказывались это делать, но находились другие, которые стреляли и в нас, и в них. Не представляю, когда это кончится…».

 

По информации администрации санатория, здесь размещено 214 беженцев, в их числе 70 детей, но на пляже и во дворике мелькали одни и те же 30-40 человек. Все беженцы друг друга знают, здороваются, шутят, зовут на чай. Обстановка дружелюбная.

 

Завтрак начинается в 9.00. Беженцы питаются отдельно, в другой столовой. На питание, к слову, жалоб нет. Да и вообще жалоб нет ни на что. Кого ни спроси, есть ли в чем нужда, все с улыбкой отрицательно качали головой. Загорелые, светловолосые и все время о чем-то шепчущиеся на лавочках. Стоит подсесть, сразу замолкают. В обед у фонтанчика играли девочки, их мамы обсуждали фильм, а тут самолет. «Мама! Мама! Гляди, самолет! Нас разбомбят! Нас убьют!» —  закричала девочка и подбежала к женщине, которую крик дочери ничуть не взволновал. Там сидели еще  человек 10, но с выпученными глазами – я одна.

 

На второй день люди перестали смотреть на меня как на чужеземца, а  дети и вовсе приняли за свою. 

 

— Смотри, какая у меня игрушка, — подносит прямо к моему лицу потрепанного клоуна маленькая девчонка с небесно-голубыми глазами и улыбается, показывая пробелы между передними зубами. Я не успеваю отреагировать, как она отбегает к своей старшей подружке и заявляет: «У меня ж день рождения был. Что ты мне подаришь?» Та что-то ей объясняет и по ходу подсаживается ко мне. Ей лет 15, может, меньше. Знакомит меня с мальчиком лет 10 и именинницей, которой «ровно пять лет было, когда мы пересекли границу». Им  хочется пойти к морю, но не могут старших отыскать, чтобы разрешения спросить. 

 

— Мы все на границе познакомились, — рассказывает она. — Пока автобус ждали в общежитии, слышно было, как бомбы рядом разрываются, и она боялась (показывает на девочку), плакала и говорила, что хочет на море. Я говорила ей, что если она перестанет плакать и бояться, то обязательно увидит море. Вот она старалась, и вот мы тут! 

 

Сижу, наблюдаю, а картинка вокруг прежняя, не меняется: та же молодая семья – муж с женой на восьмом месяце беременности, бабушка с внуками, несколько ребят и знакомая старушка. Завидев меня, улыбается, как бы подзывая. «Моя невестка за фотоаппаратом ушла, а я пока смотрю за детками». Интересовалась, возможно ли в Махачкале устроиться на работу, обменять гривны на рубли и разрешат ли им хотя бы по магазинам пройтись, а то тут будто от мира оторваны. Потом ей стало интересно, чем я занимаюсь, почему приехала всего на два дня… Чтобы не спугнуть, говорю, что пока еще учусь и параллельно подрабатываю педагогом. Знаю, что более дурацкой и никчемной лжи быть не может, – кого возьмут в учителя без законченного образования? Но в голову больше ничего не пришло. Спрашивает, на кого учусь. На журналиста. «Ой! Ты там случайно на диктофон не записываешь? А то напишешь, у нас узнают и пенсии меня лишат. Ведь мы тайно выехали. Нас обратно могут не пустить…  Такой маленький пропускной пункт ведь был. Поэтому, наверно, и не бомбили, что не знали о его существовании. Нет, не записываешь?» — беспокоится старушка и подозрительно смотрит на меня.

 

Я действительно не записывала и показала телефон, но убедить ее, кажется, не удалось. Оказалось, что у ее внука такой же смартфон, который может незаметно записывать. Именно поэтому я не назвала тут ни одного имени. Поговорив еще несколько минут, я ухожу, но в течение дня ловлю ее взгляд: подозрительный и беспокойный.