Краткая песня, большая любовь

Стихотворение «Будь призванию верен» не входит в эту книгу, и все же о нем надо вспомнить потому, что именно здесь Расул Гамзатов определяет цель творчества, освещает движущие силы стиха.

Пал солдат. И в пурпуре заката
Низко травы клонятся вблизи.
Стихотворец, воскреси солдата,
Будь призванью верен – воскреси!
Возврати любимого любимой,
Голым веткам шелест подари.
И тропу вдоль чащи нелюдимой
Ты от сердца к сердцу протори.

Образное слово способно воскрешать погибших и рождать новых героев, сближать человеческие сердца, изгонять тени прошлого, облегчать материнское горе и укреплять воинское мужество, уверен поэт.

Но как осуществить эти великолепные возможности, как добиться того, чтобы стих действовал, воплощая черты своего времени, и сам становился его неотъемлемой частью?

Необходимы новые слова, свежие краски, смелые открытия. И вот большую часть книги Гамзатова занимают «Восьмистишия». Поэт как бы сам ограничил себя, замкнул в тесных пределах. Что же, неужто именно число восемь оказалось магическим, принесло успех, стало решающим элементом образного строя? Но из-под пера Гамзатова выходит и цикл четверостиший.

Беря на себя обет двигаться, мыслить, существовать на малой и очень четко очерченной территории, поэт тем самым как бы исключает всякую возможность многословия или, как в старину говорили, многоглаголания. Он вынуждает себя быть кратким, сжатым, сосредоточенным. Иначе говоря, обязуется повысить коэффициент содержательности, увеличить смысловую нагрузку, приходящуюся на каждую строку, каждую фразу, каждое звено стиха.

Каждое восьмистишие, а их около двух сотен – имеет свое назначение: по-особому схватить и закрепить сложную связь фактов, граней живой действительности. Не раз поэт возвращается к теме, однажды уже привлекавшей его внимание, но не повторяется.

Вот, к примеру, стихотворение «Опаздывают только поезда». Гамзатов обращается к собрату по перу с предупреждением: не путать час и строки, законы и рассветы, ибо «приходит время вовремя всегда».

А через несколько страниц он призывает время не гордиться, не возноситься над людьми потому, что среди них много «таких, чья жизнь сама источник твоего свеченья».

Нельзя не заметить, что более всего прелестны и полезны ему литературы и иного рода тропы, где он не знает устали, сопоставляя самые различные ряды фактов и представлений, где этот стариннейший род поэтического оружия в его стихах оказывается не знающим износу, неизменно острым и блестящим.

Однако же наблюдение это будет хотя и справедливым, но недостаточным. Поэзия, размышляющая, постигающая самую суть жизни, участвующая в её перестройке, требует особенной интенсивности, словесного строя, разработанности всех элементов стиха.

Поэтому, когда в одном из стихотворений Гамзатова рассказывается о том, как в ауле на сходе читают доклад, «а люди ждут художественной части», эта жанровая зарисовка кажется довольно беглой заметкой, не более. И даже куда более красочные строки, в которых поэт, пишущий карандашом и чернилами, противопоставлен его дедам, что писали кровью на камнях, на кинжалах и кинжалами, попадают в окружение, для них невыгодное.

В самом деле ведь уничижение мастера слова перед его предками, мастерами битвы, ничем не оправдано, это эффектная фраза, и только. А рядом стихи проницательные, открывающие нам новые и новые истины, познанные и пережитые поэтом.

Плод бессонниц моих и забот,
Книга, вот я беру тебя в руки.
Так, наверное, ребенка, рожденного в муке,
Мать впервые на руки берет.

Художник приравнен к матери, ее созданию, к младенцу. Образ естественный, но не блещущий, не видный. Однако мы еще не прочитали следующие строфы:

Чем ты будешь, концом или славой?
Я держу тебя перед собой.
Так солдат гимнастерки обрывок кровавый
Поднимает, как знамя,– и в бой!

Теперь мысль поэта раскрылась полностью, включив в образный оборот еще один ряд понятий – вольность. Книга теперь стала и знаменем, да к тому же необычным – лоскутом, превратившимся в священную эмблему.

А в другом стихотворении Гамзатов сравнивает жизнь с ковром, чтобы тотчас же упрекнуть себя, приравнять к неумному ткачу, обнаружившему «много лишних линий и пробелов» в своем узоре. Однако это не все.

Во второй строфе возникает еще одно параллельное движение стиха. Теперь речь идет о неумно написанной книге: «В ней пустым страницам нет числа». И затем уже следует прямое обращение, рвущееся из сердца поэта, подытоживающее его опыт: «Почему так поздно ты пришла?».

Так, лучшие восьмистишия поражают нас душевной и умственной щедростью, стремительной и органичной сменой мотивов. Каждая строка включает в оборот все новые факты и представления. И в финале вывод, который обнимает все ранее сказанное, порою бросает яркий обратный свет, открывает самую суть образов. Естественно, такие исполненные энергии и насыщенности содержания стихи делают читателя требовательным, взыскательным. После них простое уподобление одного предмета другому может показаться слишком бедным, элементарным, однолинейным. Но и тут нас подстерегают неожиданности. Мы находим у Гамзатова стихи, от начала и до конца посвященные одной теме.

Там в мире горы снежной белизны,
Там в море парус в мареве дневном.
А мне видна лишь тень твоей спины,
Уйди, не стой перед моим окном.

Решают дело полнота чувств, работа мысли, верность идей и побуждений. Следовательно, и разнообразно интонированные звучные ощущаемости хороши тем, что искусство построения здесь органически слито с воодушевлением поэта, с поиском истины.

Читая и перечитывая Гамзатова, дивишься и его вдумчивости, серьезности и неутомимой изобретательности. В статье «Ты служишь народу, мастер» он писал: «По-моему, в современной советской литературе нет ни отцов, ни детей. Литература, поэзия не имеют возраста, а если и имеют, то они всегда для всех поколений были воплощением молодости».

И точно, в его стихе живут и детская пытливость, желание вводить в поэтический обиход неосновные, неопробованные резервы образной речи. Вот сочиняет он всевозможные надписи, сделанные на дверях и воротах, они говорят о гостеприимстве, на могильных плитах – о горечи небытия, на кинжалах – о благородстве воина и бесчестности убийцы, на очагах и каминах – о несравненной прелести родного дома, на придорожных камнях – о радостях пути… И далее, далее следуют опорные точки воображения: балхарские кувшины, унцукульские трости, андийские бурки, седла и колыбели, скалы и книги.

А завершают этот поток изречений призыв наставлений, написанные на знаменах слова о мужестве и отваге, что напутствуют джигитов в бой за правое народное дело.

В этом разделе книги особенно отчетливо видна горская основа поэзии Гамзатова. Да и сам поэт подчеркнул свою приверженность к родному краю, его традициям и воззрениям, сказав от имени речки: «Не знала я ничего красивей бесформенного камня – камня черного, у самого истока моего».

Однако река уносит свои воды в широкие просторы. Так поступает и настоящий поэт, приобщая свое родное, заветное к всенародной жизни, связывая начальный от отцов перенятый опыт с движением времени.

Как истинный горец Гамзатов сравнивает слово с овечьей шерстью, а стихи – с буркой. Но это уподобление ему нужно, чтобы восславить старанье и труд, дорогие сердцу каждого работника, каждого человека нашей страны независимо оттого,

 живет он среди скал и лесов, в малом ауле или в большом городе.

И обычай дагестанских джигитов – дарить друг другу для упрочения дружбы клинки и кинжалы, бурки и коней – Гамзатов вспоминает, чтобы приравнять свои стихи к дорогому оружию: ведь они – свидетельство искренней дружбы поэта с его читателями многих и разных национальностей.

Одно за другим следуют подобные стихотворения, корни которых глубоко уходят в родную землю, а ветвистая крона обращена к небу, простирается над обширными пространствами. Вспоминается фотография, изображающая Гамзатова рядом с Фиделем Кастро, на широкие плечи которого наброшена привезенная в подарок из Дагестана андийская бурка.

И здесь же стихи о могучих плечах мужей, возглавлявших ревкомы, и мужей, что водили полки.

Так выразительно и наглядно воплощена живая, торжествующая над годами и расстояниями глубинная связь идей и воинов социалистической революции.

Это и есть источник создания образов мастерских и жизненных, емких и прозрачных, выражающих правду действительности и правду беспокойной трепетной мысли.

1965 год.

И. Гринберг. «Краткая песня, большая любовь» [Текст]// Дружба народов. 1965. № 7. С. 282-285.