Марс далеко, Марс рядом

– Долго готовился к нашему разговору, Муса Хираманович, прочитал и просмотрел массу интервью, где вы довольно подробно рассказывали о себе, о своей специализации, о космосе. Признаться, даже при всей моей любви к этой теме трудно быть оригинальным – коллеги расспросили вас буквально обо всем.

– Ничего-ничего. Задавайте вопросы.

– Вы ведь не просто были в космосе, вы, можно сказать, жили там. Первый полет длился 365 суток и 23 часа, второй – 175 суток и 2 часа, в общей сложности семь выходов и больше 34 часов за бортом… Поправьте, если где-то ошибся.

– Да, всё верно.

– Полеты разные по времени пребывания. Цели, наверное, тоже отличались?

– При первом полете стояла, скажем так, сверхзадача – впервые в мире провести в космосе ровно год. Ни день, ни месяц, а именно год. Валентин Петрович Глушко (советский инженер, ученый в области ракетно-космической техники. – «ДП») постоянно увеличивал продолжительность полета экипажей, чтобы проверить возможности человеческого организма, способен ли человек в принципе добраться до Марса. Как известно, при существующей тяге обычных ракетных двигателей полет туда занимает почти год. Плюс на самой планете надо пробыть какое-то время. Еще была задача работать с бортовым научным оборудованием, поддерживать орбитальную станцию в рабочем состоянии, модернизировать ее. Второй полет – обычный, мы так же занимались модернизацией и обслуживанием станции, экспериментировали.

– Каково это – ставить рекорды по космическим командировкам?

– Я, собственно, никогда не рвался стать рекордсменом. Находясь в конструкторском бюро, с первого дня занимался управлением космических аппаратов, анализом бортовых систем различных космических объектов, работал в региональных группах, центральной оперативной группе. Мне была интересно это, а не рекорды. Что касается полета, с момента подачи заявления я ждал 11 лет.

– Как проходила адаптация в космосе?

– Естественно, понадобилось некоторое время. Приспособившись, я понял, что человек вполне может жить и работать в условиях невесомости. Хотя невесомость, конечно, очень коварна. Вроде бы ты паришь, вращаешься, но если не предпринимать никаких мер, сердечно-сосудистая система быстро ослабевает, мышцы деградируют, из костей начинает вымываться кальций, они становятся хрупкими. Необходима постоянная физическая активность. Мы занимались ежедневно по два часа. Кроме того, проводился медицинский контроль с помощью приборов, передающих данные о состоянии нашего здоровья на Землю, отслеживался состав крови.

– Семья как реагировала на столь длительные «путешествия»?

– Приспособилась как-то, привыкла. Ну и я все-таки не первый человек, который был от семьи оторван. Есть люди, подолгу работающие на полярных станциях, на судах. И ничего, живут.

– А поводы для переживаний были? Нештатные ситуации, например, в которых особенно проявилось ваше мастерство как бортинженера космического корабля?

– Нештатные – да, критических ситуаций, чтобы нашим жизням что-то угрожало, не возникало. Мой командир – Владимир Титов – был человеком грамотным, он не уступал мне в знании систем, и многие вопросы мы решали вместе.

– Сейчас наиболее возможным полетом, если не говорить про наш спутник Луну, кажется полет на Марс. Последние достижения науки свидетельствуют о том, что это реально. Человек тоже доказал: он может жить, работать в космосе

– В составе группы летчиков-космонавтов вы проходили подготовку по программе «Буран», но далеко не всем посчастливилось полететь в космос – отбор-то был жестким. Когда узнали, что ваша кандидатура утверждена?

– Дело в том, что до этого я уже находился в составе нескольких экипажей, однако в силу определенных причин меня отодвигали. В экипаже с Джанибековым, к примеру, меня сменила Светлана Савицкая, осуществившая первый в мире выход женщины в открытый космос. Чтобы не терять квалификацию, я попросил руководителя нашего комплекса Валерия Викторовича Рюмина дать мне возможность работать в Центре управления полетами. Он пошел навстречу. Находясь в течение года в ЦУП, я, разумеется, был в курсе происходящего на орбитальной станции, знал системы и вообще получил хороший опыт. Многие космонавты не очень понимают, как устроена работа центра, когда они находятся по ту сторону связи. А я, задавая или отвечая на вопросы, уже представлял себе весь механизм их решения, кто кому докладывает и сколько времени это займет. И вот в очередную мою смену пришел Владимир Соловьев (ученый и конструктор, специалист в области управления полетом пилотируемых космических аппаратов и комплексов. – «ДП») и сказал, что меня вроде бы зачисляют в экипаж. Правда, сначала назначили в дублирующий. Потом, когда выяснилось, что у Сергея Емельянова проблемы с сердцем, нас передвинули. Дальше – тренировки, сдача экзаменов и зачетов, Байконур…

– Второй полет вы совершили в 1990 году в ранге Героя Советского Союза. Вернулись спустя полгода, в мае, уже в другую страну. Эмоции?

– Переживал, конечно, как и миллионы советских граждан. Было обидно, что такая огромная, единая страна распалась. Но это не произошло неожиданно – вот я проснулся и нет СССР. В свободное время мы слушали радио, нам передавали, что происходит на съездах. То есть все понимали, какие могут быть последствия. К тому же после второго полета я заболел, слег в больницу, и мне как-то было не до всего этого. Думал, как бы вернуться в ряды здоровых людей.

– Космические «прогулки» – это всегда рабочая ситуация или вас иногда выпускали просто «погулять»?

– Все выходы обусловлены либо плановыми работами, либо экстренной необходимостью. У меня экстренными были три выхода: меняли рентгеновский телескоп, кажется, он был голландский, и ремонтировали выходной люк. Остальные – плановые: ставили-снимали экспериментальную солнечную батарею, переносили опору для этих батарей на другой модуль, стрелу грузовую и лазерные отражатели устанавливали… Работа тяжелая, требующая огромных физических усилий. Представьте себе: выход длится шесть часов, а в скафандр заходишь заранее – для сатурации, для проверки систем, сброса давления из отсека. Получается полноценный рабочий день, только без возможности поесть, попить, нос почесать. Ты просто на восемь часов заперт. За один выход мы теряли по два-три литра жидкости, все системы влагосборников бывали забиты.

– Что почувствовали при первом выходе в открытый космос?

– Восторг, радость. Вокруг тебя – миллиарды километров пустоты, огромное количество звезд, Солнце (если на солнечной стороне), а под тобой – наша Земля – удивительно красивая планета, которая довольно быстро движется. Это непередаваемые ощущения.

– Муса Хираманович, насколько, на ваш взгляд, человечество приблизились к тому, чтобы совершать полеты на другие планеты?

– Сейчас наиболее возможным полетом, если не говорить про наш спутник Луну, кажется полет на Марс. Последние достижения науки свидетельствуют о том, что это реально. Человек тоже доказал: он может жить, работать в космосе. Технических проблем нет, но есть проблемы финансовые. И потом, для чего это нужно? Цель какая? Еще один не менее важный вопрос: можно ли в случае полета на Марс преодолеть радиационный пояс без вреда здоровью человека? На орбитальной станции мы защищены магнитным полем Земли и, следовательно, можем находиться там долго. При полете же к Марсу такой защиты не будет. Поэтому мне кажутся пока несколько преждевременными подобные разговоры.