Моя милиция меня бережет?

 
Наряду с добросовестной, умелой, самоотверженной милицейской работой на ниве борьбы с преступностью, охраны общественного порядка, немало, к сожалению, и примеров другого рода. Бывает, что опасность нарушения прав и законных интересов граждан исходит именно от работников милиции. Недаром же в наше сильно подпорченное диким капитализмом время сложилась весьма своеобразная социальная норма, озвученная и Президентом России: завидишь милиционера — переходи на другую сторону улицы. Этого немудрящего правила, похоже, не без оснований придерживаются рядовые граждане всей страны. От Москвы до самых до окраин.

«Случай в метро»

Так обозначил в «Российской газете» (№ 72 от 3.04.08) происшедшее с ним спортивный репортёр этой газеты Николай Долгополов. В утренней давке в вагоне московского метро здоровый парень вроде бы невзначай рванул его пальто, после чего другой, росточком поменьше, вдруг отлип от Долгополова и начал пробиваться к выходу — выхватил, оказывается, его документы из кармана пиджака. Причастный как-никак к спорту, 58-летний журналист сумел-таки настигнуть вора и приёмом самбо заломить ему руку.

О последовавших затем на станции «Библиотека имени Ленина» шести минутах у Долгополова остались чрезвычайно тягостные воспоминания. Трое молодых милиционеров, которым он радостно сообщил о поимке карманника, отшатнулись от него, как от прокаженного. Один из троицы, видимо, самый совестливый, молвил: «Мы с другой станции», остальные в его сторону даже не глянули, поспешая к подошедшему поезду.

Сколько ни кричал Долгополов спасительное «Милиция!», как ни взывал к сознательности сограждан: «Помогите, я поймал вора!», в этот час пик никому до него не было дела. «Я удерживал рвущегося из моих рук вора из последних сил. А рядом сотни людей равнодушно взирали на нашу схватку».

Кончилось тем, пишет Н.Долгополов, что он отпустил вора. Мерзавец даже не побежал, а спокойно шел впереди, извергая матерщину. Но самым обидным был не мат, а его: «Что, помогли, а? Да плэвать на тебя все хотэли…».

Оставалось вернуться на «Охотный ряд» и поискать тех милиционеров. Да махнул рукой: ведь если и найдет — присягнут по-милицейски дружно, что не были на «Библиотеке», ничего такого не видели и не слышали.

Случай этот произошел вблизи Кремля и множества федеральных правительственных зданий, на глазах толпы ко всему привыкших москвичей. Кто-то из них, не исключено, будет обворован здесь же назавтра или раньше. Но это, вполне вероятно, тоже станет только его личной заботой.

Мент — слово нецензурное

А вот к двоим махачкалинским участковым уполномоченным никто о помощи не взывал. Вечером во дворе многоквартирного дома они подошли к одинокому пьяному мужчине, который, опустившись на четвереньки, дозвонился до кого-то по мобильнику. Поговорить представители власти не дали, а на их вопросы, с кем пил и кто он такой, мужчина, со слов милиционеров, ответил, что это не их дело. Так как он находился в нетрезвом состоянии, его попросили пойти в участковый пункт милиции для составления административного протокола, «на что он стал выражаться нецензурно». Это и стало затем основанием для обвинения его по статье 319 Уголовного кодекса РФ (публичное оскорбление представителя власти).

Публичный характер, если кто забыл, имеет оскорбление, совершающееся в присутствии публики. За отсутствием таковой ее роль исполнил здесь один из милиционеров (другой стал потерпевшим). Нужен был второй свидетель — его привлекли, когда нарушитель уже «стал выражаться», в лице проходившего поблизости студента. Как участковые поднимали нарушителя с корточек, он не видел. Откуда взялся зафиксированный после этого судмедэкспертом на правой голени мужчины кровоподтек размерами 34х14 см (от воздействия тупым твердым предметом), студенту неведомо. А два молодых милиционера (как и три московских), конечно же, готовы присягнуть, что они здесь ни при чем.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. И удивительно, что даже после такого «воздействия» у слесаря-сантехника А., который работал днем в этом доме, а под вечер сверх меры расслабился с коллегами, на языке оказались лишь слова из толкового словаря русского языка, Кроме одного, но легализованного всенародно. Именно слово «мент» и было сочтено милиционером, признанным в качестве потерпевшего по делу, лично для него самым оскорбительным. Конечно, после дальнейших событий этой инициированной стражами порядка истории «на уме» сантехника вполне могли появиться слова гораздо менее уважительные по отношению к ним и к некоторым другим правоохранителям. Одно запомнит, очевидно: пить надо меньше, чтобы лишние слова не оказались — таки «на языке».

В уголовном деле подшито «признательное объяснение», якобы данное А. в милицейском пункте. Написано оно рукой одного из милиционеров («свидетеля»). Указаны взятые с имевшейся при А. ксерокопии паспортные данные, включая домашний адрес (проживает поблизости). Внизу этого «объяснения-извинения» чьей-то (только не А.) рукой приписано, что оно с его слов записано верно. Чья в трех местах подпись — неизвестно. В суде «свидетель» простодушно пояснил, что А. при составлении этого короткого документа неоднократно приходилось будить.

Потом А. повезли в наркодиспансер. На бланке «медицинского освидетельствования на состояние опьянения лица, которое управляет транспортным средством»(!), врачом зафиксировано, что А. «употреблял водку», «запах резкий», «походка шатающая». В общем, пеший, но пьяный, что и требовалось доказать. Зачем? Были времена, когда милиция видела в сильно опьяненном человеке прежде всего лицо, беззащитное перед многими опасностями: может переохладиться, могут обобрать. Выведывали адрес, помогали добраться домой. Не удавалось — помещали в медвытрезвитель, где оказывали понятного рода платные услуги. Нынче дяди Степы — милиционеры и деревенские детективы Анискины встречаются всё реже. А вытрезвителя в Махачкале вообще нет.

Проснулся сантехник глубокой ночью за решеткой в РОВД лежащим на полу. Утром ему позвонили на мобильник: почему не вышел на работу? Заметим здесь, что его ждали жильцы дома, которые его хорошо знали и вполне могли оказаться вечером накануне той самой «публикой». Которая, надо полагать, не дала бы милиционерам глумиться над работягой. Из милиции же отпустили А. после обеда, напоследок заставив мыть чью-то машину.

В уголовном деле факт незаконного задержания А., естественно, не фигурировал. Похоже, что содержание человека в «обезьяннике» без какого-либо даже его оформления, — это обычная нынешняя милицейская практика.

Мартышкин труд

Общеизвестно, что явно недостаточны государственные меры против тех, кто спаивает народ. Это относится и к Дагестану, где алкогольный бизнес превысил все мыслимые пределы, а среди его воротил фигурируют и крупные чиновники ( для редакции: см. «АиФ» в Дагестане», №15, 2008, с..7. Статья Сабиры Исрапиловой, зам.пред.комиссии Общественной палаты РД, «Оседлать зло»). Из 7000 магазинов, торгующих алкоголем, причем зачастую сомнительных кондиций, лишь десятая часть имеет лицензии. По оценке Президента РД М.Алиева, от реализации алкогольной продукции бюджет недополучает минимум 500-600 млн.руб. налогов («ДП», 5.04.08, с.1). А ведь уклонение от налогов — это реальное преступление, не чета даже публичному оскорблению ментом. От учреждений исполнительной власти, правоохранительных органов можно было бы ожидать в этом деле гораздо большей активности.
В этой связи вспоминается интервью, данное еженедельнику «Черновик» одним немелким республиканским чиновником по финансовой части. Судебную систему он без обиняков назвал коррумпированной и заявил между прочим: «Сейчас, как бы всё правильно ни делали прокуратура и МВД, последнее слово за судом. Нередко вся их следственная работа насмарку идет. Мартышкин труд».

Не следует обижать симпатичное животное и давить с высоты своего административного положения на суды. Этим есть кому заниматься и в более близких к правосудию структурах. А надо бы и здесь озаботиться прежде своими делами — тем, например, что мировые судьи вынуждены бывают судить людей «кабинетным» способом — за отсутствием залов судебных заседаний. А мы говорим о публичности отправления правосудия.

Описанный здесь пример со слесарем-сантехником А. не выдуман и, смею полагать, — он не редкостное исключение. Фигурировали в нем каждый, представляя федеральную государственную власть, помимо «потерпевшего» и «свидетеля», также дознаватель, начальник отдела дознания, начальник РО ВД, зам.прокурора района. Все они, наверно, считали, что действовали правильно, в соответствии со своими обязанностями и полномочиями. Как после этого не сокрушаться, что «последнее слово за судом»?

Лишь в этом месяце возбуждено в Москве уголовное дело по факту смерти 3 июля 2003 года от тяжелой общей интоксикации известного (более всего — своими расследованиями и публикациями, начиная с 1988 г. относительно организованной преступности в стране) журналиста Юрия Щекочихина, зам.председателя Комитета Госдумы по безопасности, члена думской Комиссии по борьбе с коррупцией. Коллеги по «Новой газете» изначально считали, что его могли отравить, и добивались от прокуратуры тщательного расследования. Генеральный прокурор, теперь бывший и известный более всего своим заявлением о том, что борьба с организованной преступностью ведется у нас на бумаге, не нашел тогда нужным возбуждать дело.

Кто-то скажет: Эк, куда хватил! Слишком уж несопоставимые категории… Но в том-то и разница, что возбудить уголовное преследование в отношении пьяного слесаря и направить дело в суд ничего не стоит. Будет одним судимым больше, заметнее работа. А в отношении Щекочихина гораздо спокойнее было отделаться заявлением о том, что ничего криминального в его смерти нет.

В случае с подсудимым А. мировой судья защитил права человека. Как ни говори — от милиции. А такое, дело понятное, дается непросто.