Патимат, дочь Абдулкадыра
… Если вдруг в свой очередной приезд в аул не увижу бабушку Патимат, я начинаю тревожиться: а вдруг приболела? Спрашиваю у ее внучек (одна тоже Патимат, другая – Мадина):
— Бабушка сегодня не приходила?
— Еще нет. Но она обязательно придет!
А приходит к внучатам, которые живут там, внизу, почти у речки, из верхнего конца аула – это для почти 90-летней бабушки Патимат вроде альпинистского маршрута: перепад высоты двести с лишним метров, улочки кривые, местами скалистые, только палочка-выручалочка (посох) и помогает ей преодолеть эту крутизну. Ну и, конечно, здоровье от матушки-природы: Аллах одарил ее крепким сердцем, да и зрение и слух тоже почти в порядке. Вот этим-то я и пользуюсь, чтобы расспросить о том, как в Тинди жили в старину, что ели, куда ездили.
— Жили по-разному. Ели наш большой хинкал и чурек, приготовленный из нашей же муки, с сыром, молоком, иногда и с мясом. Раньше тиндинцы своей пшеницей кормили не только себя, но и продавали ее жителям других селений Цумадинского района, а то и соседнего Ботлихского. Мы все земли вокруг аула засевали пшеницей, чечевицей, кукурузой, картошкой. Теперь там дома построили, а муку привозят из города.
— Что вкуснее было? – спрашиваю.
— Как будто не помнишь, – качает она головой.
Действительно, я хорошо помню большой круглый, в полкило пшеничный хинкал из черной муки с отрубями – на целый день хватало! Нынешний тоже, конечно, неплох («Хлеб нельзя ругать», — сказала бабушка Патимат), но с прежним не сравнить! Сеяли на унавоженном поле — никакой химии.
Разные эпохи, разный уклад жизни, но Патимат, дочь Абдулкадыра, как себя называет старая тиндинка, на жизнь не ропщет. Слава Аллаху, ходить может, дети обрадовали ее внуками и правнуками, люди к ней относятся очень хорошо, только вот подружек прежних нет, с кем можно было бы вспомнить былое.
Меня, городского человека, бабушка Патимат тоже почитает. И каждый раз спрашивает, как поживает моя матушка
Жарадат. Я уже говорил ей, что умерла два года назад, но она забывает и в каждый мой приезд снова спрашивает. Теперь я отвечаю, что хорошо живет – зачем бабушку расстраивать? Старушки не любят, когда умирают их ровесницы, моя тоже не любила…
И все же жизнь продолжается. Приезжаю в очередной раз в аул. Вот бабушка Патимат поднимается по скальной улочке к моей сакле, фотографирую ее, а затем пристраиваю за спиной рюкзак. Ей туда – наверх, к старому семейному очагу, мне тоже наверх — к лугам и вершинам, куда когда-то ходила и дочь Абдулкадыра Патимат. Такова философия жизни.