«Есть родина, а значит – счастье есть»

По итогам голосования первое место присуждено Зурабу Бемурзову (Карачаево-Черкесия), он награждается почетной грамотой, памятной медалью и денежной премией в сумме 30 000 руб.
Второе место присуждено Елене Фроловой (Москва). Награждается почетной грамотой и денежной премией в сумме 20 000 рублей.
Третье место присуждено Ефросинии Капустиной (Санкт-Петербург). Конкурсантка награждается почетной грамотой и денежной премией в сумме 10 000 рублей.
Поощрительные грамоты от членов жюри и учредителей премии присуждены следующим авторам: от С. Василенко — Л. Шубной (с. Александровское, Ставропольский край); от Е. Минина – А. Гариной (г. Тула); от Г. Калашникова – Г. Адарову (г. Махачкала); от П. Маркова – Н.Тимофеевой (г. Химки); от В. Молчанова – Л. Свирской (г. Прага); от Клуба писателей Кавказа – А. Кречмер (г. Нетания, Израиль); от дагестанского отделения Союза российских писателей – С. Ралло (г. Кизляр).

Благословен кинжал, забытый в ножнах

Родине

Тени черпают длинной горстью
Из закатной пролуни йод.
Кто-то любит тебя за солнце,
Что для всех по утрам встает,
За слова, что уже привычно
Собираются в глубине
Твоих лёгких. За то, что лично
Вырезаешь изгиб луне
Каждый вечер, что так знакомо
По-восточному щурит глаз.
Ты прости, это небо комом
Клинит в горле так каждый раз,
Когда горстью продолговатой
Набирая с самого дна,
Послевкусием винограда
Тебя черпают из меня…

Имя

Всё мужское к одному свелось
Фразами простыми:
От коня останется седло,
От мужчины – имя.
Век за веком, словно камни с гор,
Под уставшим небом
Жизнь и смерть ведут с мужчиной спор
То войной, то хлебом.
Но однажды, среди сотен войн,
Пороха и пыли
Вдруг догонит меня голос твой,
Прострелив навылет,
Опрокинув лошади на круп
С первым шагом сына,
Именем, упавшим с твоих губ,
В пустоту кувшина.

Ветер Родины

Я ходил через реку к колодцу
И поил лошадей из ведра.
На губах вырастали как гроздья
Капли чистого серебра.
Я молчал с разговорчивым Богом,
Заплетая дыхание в плеть.
Я дышал, в каждый вруб своих лёгких,
Заливая слова, как медь.
И накрывшись октябрьским пледом,
Мне рассказывал Он без конца,
Что я старше покойного деда,
Скоро стану старше отца.
Вечным кругом планеты крутились.
День сидел на кизиловом пне.
Пили лошади, словно молились,
Поклоняясь воде и мне.

Отец

Благословен кинжал, забытый в ножнах,
И дула не покинувший свинец,
И камни, по которым осторожно
Ступает впереди меня отец;
И песня о невытащенной пуле,
Что греется с тобою у огня;
Расстроенная яблоня в ауле
С упавшими плодами у плетня.
Благословенна выжившая стая
Гнездящаяся в выжженных лесах;
Потомство, что боязни не узнает,
Боязни, что не обратятся в страх.
В веках благословенна песня сада,
Написанная небом для меня:
Что солнце – тоже яблоко, когда-то
Подобранное Богом у плетня.

Брод

Плывет азан грушевым ароматом,
От скал остатки эха отдирая.
Как небо тяжело. Со склонов рая
Спускаются деревья тучным стадом
В ущелья, древним водам поклониться.
Тебе и Богу в этот час не спится,
Когда в Коране буквы прорастают
Пшеничным милосердием восхода.
Ищи отца и человечью стаю,
Которые у брошенного брода
Жуют с волами выцветшую память.
Спроси у Бога: кто из мрака гонит
В погоне ошалевшие кометы,
И что же милосердие не помнит,
Что было первым цветом на планете…
Что дерево рождалось из свирели,
И буйволом легло когда-то сердце;
Что мой народ запомнил песни мести,
Но их не запоёт над колыбелью;
Но их не запоёт у водопоя,
Где воины кинжал не омывают.
Здесь помнят имя Бога – После боя
Сынов убитых им и накрывают.

Зураб Бемурзов, поэт /Карачаево-Черкесия

Топ да топ

Посвящается Мадине Эльмурзаевой,
медсестре группы Красного Креста Чеченской Республики

Прогорклый снег. Покоцанный асфальт.
На БээМПэшке плавится февраль.
Боец, присядем.
Кому куда, а ты бери, неси.
Металл, развалы гильз, ошмётки псин.
Давай же, Мадя.

Зубовный скрип. Кровавистый плевок.
Распластанный по танку тополёк
Текуч и липок.
А ты не думай. Простынь, Красный Крест.
Кого не унесёшь – зверьё поест.
Снежком присыпать.

Надрывный сон. Укол. Бинты и йод.
Весна придёт. Конечно же, придёт.
Увидим, братцы.
Иди, Мадин. Сестру зовут, иди.
Температурит город. Бог един.
Нельзя бояться.

Марш деревянных солдатиков

Топ да топ. Чеканно. Направо! Прямо!
На ковре ворсинки — трава да ямы,
Швы — накаты пыльных кривых обочин:
Шерстяной плацдарм наизусть изучен.

На разведку улиц — в карманах платья.
Окопаться в талом, учить, как таять,
Наглотаться льдинок, простыть и гибнуть,
Напевая хриплым цветные гимны.
Топ да топ по лужам. Обстрел внезапен.
Утонуть в черёмушьем гулком залпе,
В одиночных, в братских сложиться, смяться…
Глина прилипает к ладоням, пальцам.

А потом — весна. И тепло. И сыро.
Кладбище покроется девясилом,
Повиликой, плевелом и горошком.
Но придут. И станут сажать картошку,

И укроп, и редьку, и всё, что нужно.
Надорвётся почва. Родит недужных,
Худощавых, плесневых и безглазых.
Топ да топ, солдатики. Разом! Разом!

Кате читали Пушкина

Кате читали Пушкина. Сказки смеялись папиным.
Катя просила заново. Катя просила все.
В эту весну, как водится, Катины щёчки в крапинку.
Папу куда-то вызвали. Носит дрова сосед.

Катя читает Пушкина. Строчки смеются папиным.
Буквы трясутся папиным, прыгают в жёлтый лист.
Папа играет с пушками. Катя скребёт царапины.
Катя рисует длинное: «Папа – артиллерист».

Папу рисует с пушками. Думает, что для Пушкина.
Мама молчит стеклянная, смотрит сквозь дочкин лоб.
Катю кладут у бабушки. В доме огни притушены.
Мама качает шарфики, хочет идти в окоп.

Катя читает Пушкина. Сказки молчат и хмурятся.
Кто-то походкой папиной Катю ведёт гулять.
Кате качели хочется. Зубится ствольным улица.
Катя летит над пушками. Кате сегодня пять.

Ефросиния Капустина, поэт / г. Санкт-Петербург

И ещё немножечко тишины…

* * *
Та маленькая птичка у воды
С неясным оперением и цветом
Остатки прошлогодней лебеды
К гнезду несет с надеждою на лето.

Еще горчит сухая лебеда,
И солнце ещё холодно и ало.
Но нет весною большего труда,
Чем ткать из трав земное покрывало.

* * *
Птицы гнездятся. Топится баня для вечера.
Мама перемывает чашки, тихо поёт.
Вскопаны грядки, посажены. Делать и нечего.
Вот и смотрю, как в небе летит самолёт.

Раз – два – три, раз – два – три, раз…Что за мелодия
то появляется, то исчезает в моей голове?!
Как же смешно вылупляются листья смородины,
робко роняя скорлупки к зелёной траве.

В сколотый чайник я заварю пару листиков,
пусть настоятся, чайку после баньки попьём
с мамой и папой, как в детстве, мытые, чистые,
светлые, лёгкие.
И никогда не умрём.

Пряник

Вот и новым забором обнесён старый сад,
И дорожки проложены серою плиткой.
А я вижу штакетничек и палисад,
И косынку прабабушки над калиткой.

И мой прадед суровый в кирзачсапогах,
Опираясь на палку, стоит у порога.
Липкий маленький пряник сжимаю в руках,
Мне украдкою сунутый на дорогу.

Ни подарков не помню, ни похвалы,
Ни какого-то доброго нежного слова,
Но вот эти вот прянички из-под полы
Старый прадед совал мне, стесняясь сурово.

И чего бы не ела я после, потом,
Где б меня не носило по белому свету,
Эти пряники, сад и прадедовый дом –
Вкус бездумного счастья и вечного лета.

И скамейка, где прадед, и дед, и отец
Всё чего-то решают и спорят упрямо.
И братишка к ним на руки лезет, птенец,
И к обеду зовёт нас красивая мама…

И теперь за забором, почти вековой,
Этот старенький сад бережем, не тревожа.
И плывут облака над моей головой,
Облака на косыночку чью-то похожи.

* * *
Коростель трещит. В огороде до одури стонут жабы.
Земляника в поле спуталася с вьюнами.
Вопреки дворянской, просыпается кровь деревенской бабы
(хоть дворянской капля, но это так, между нами).

Из комода вытащишь ситцевую косынку,
Закрываешь лицо до бровей, как учила прабабка.
Спички, яблок и хлеба положишь в свою корзинку,
У двери оставляя с затоптанным задником тапки,

и уходишь в поле. А там – благодать земная,
В самом разгаре среднеравнинное лето!
Господи, как хорошо у Тебя на земле бывает!
Будет ли лучше Там? И нету ответа.

Нету ответа ни на какие вопросы.
А ты всё думаешь: важно это или не важно?
Бабочки и стрекозы садятся тебе на косы,
Вернее туда, где были они однажды.

Но однажды ты их отрезаешь, как тонкие нити,
Как отрезаешь дороги, события, отрезаешь время,
А через жизнь возвращаешься и сквозь ресницы
Лежишь и смотришь на самое лучшее небо,

На которое так же когда-то смотрел твой папа,
И дед смотрел, и прадед долгие лета.
И ты кусаешь яблоко, чтобы не плакать.
Потому что теперь понимаешь, зачем всё это.

* * *
Нет грусти на земле, нет.
Есть свет, один только свет.
И ещё немножечко тишины
на полях, не выкошенных с войны.

Бьёт ключ из земли, бьёт.
Пьёт конь из него, пьёт.
А с подветренной со стороны
мужики несут топоры.

Тын ставят они , тын,
будет дом за ним, клён, сын,
и хлеба, повсюду хлеба.
Потому, что это и есть судьба.

А коль так, то грусти совсем нет.
Потому, что родина – это свет.
И ещё немножечко тишины
до молитв, до божией глубины.

Елена Фролова, поэт / г. Москва

И ночью мир уснул

Голос войны

Я и дерево – оба мы здесь одиноки.
Вьется в поле тропа, изгибаясь, как рваная плеть.
Нам на плечи садятся в коротеньких юбках сороки,
Чтобы песню прощания голосом ржавым пропеть.

Я и дерево – две в мирозданьи собаки.
Мы мелькнувшую тень без сомнений готовы куснуть.
Мы в окопе сидим, ожидая сигнала к атаке,
Чтобы в желтую пыль без раздумий и страха рвануть.

Мне бы деревом быть – перед тем, как я стану мишенью,
Это поле войны – лишь квадратики злого лото,
И размах горизонта – запаянный смертью ошейник,
И средь тысячи пуль ждет одна – с ней я стану никто.

Тишина перед боем. Как сердцем к тебе мне прорваться –
Этот миг ожиданья хотел провести я с тобой.
Это только кураж, что со смертью у нас панибратство,
Я с тобой сейчас – и плевать, что завяжется бой.

Что я мог бы сказать – то словами уже не сказалось.
По безлюдной тропе понесу бесполезный я груз.
За чертой тишины что-то важное в мире осталось,
Я за ним, может быть, если сильно захочешь, вернусь.

Я услышу твой голос – но как ты об этом узнаешь?
Ты мне руку протянешь – но как я увижу ее?
Я придумаю день – тот, в котором меня ты прощаешь,
Ты придумаешь день, где я принял прощенье твоё.

Я и дерево. Миг ожидания – вечность.
Будет мир без войны – как меня в нем не будет хватать!
И сороки-монашки нам сядут на мертвые плечи,
Чтоб в невидимом мире невидимо нас отпевать.

2

Окончена далекая война.
Об этом снова утром объявили.
И облака по синеве поплыли,
Как-будто сверху правда им видна.

Зажегся солнца свет. Движения гул
Заполнил улиц длинные проходы.
Веселый диктор сводками погоды
Утешил всех. И ночью мир уснул.

Так что ж она, пугаясь и дрожа,
Стояла молча, никому не веря,
Не глухота – висит молчанье двери,
Как капелька на острие ножа.

Там – речь звучит, там – взгляды, бег огней,
Там – длятся повседневные заботы,
Там вечером спешат домой с работы,
Но нет средь них того, кто шёл бы к ней.

Ей снятся сны, и эти сны свои
Она, как письма ждет, их собирая,
Ведь где-то там далекие бои
Еще идут, ей сердце разрывая.

Они идут, они – в мельканьи лиц,
И поступь дней их темный гул не скроет,
И дождь следы боев с полей не смоет,
И крики тех убитых – в криках птиц.

Когда-нибудь она туда пойдет,
Лишь для него ромашки собирая…
Ей из пустой глазницы подмигнет
Истлевшая в траве звезда ночная.

Григорий Адаров / г. Махачкала