Место для Расула

Расула уже нет на Земле, но почти в каждом из трёхсот миллионов граждан СССР была запечатлена, и остаётся теперь, его великая песня. Конечно, это «Журавли» композитора Яна Френкеля, который окрылил стихи Расула, перед тем переведённые Наумом Гребневым, поэтом-фронтовиком, изрядно потрудившимся на ниве перенесения в русское культурное пространство также и произведений Гамзата Цадасы.

Четыре строфы из шести изначальных остались в песне, но строки этого произведения помнит любой наш современник, и всякий обязательно подпоёт:

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

В «Журавлях» провиденциально сошлось многое, и актёр Бернес, по свидетельству биографов, уже неизлечимо больной, услышав музыку Френкеля и расплакавшись, торопился записать песню в предчувствии своего ухода (надо отметить, что и сам Френкель пел её замечательно). Запись была для исполнителя весьма тяжела физически и стала последней песней его жизни. Так своей судьбой Бернес закольцевал две великие русские песни: «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского (муз. Блантера) и гамзатовские «Журавли», вместив в это кольцо и другие важные для нас песни – скажем, «Тёмная ночь» или «Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой…».

Образ журавлей в шестистрофном стихотворении Гамзатова появился, как рассказывают, после посещения поэтом в 1965 году разбомблённого американской военщиной японского города Хиросимы, в котором поэт был у памятника девочке Садако Сасаки, поражённой лейкемией. Садако хотела сложить тысячу оригами – «бумажных журавликов», что, по поверью, должно было привести к исполнению желания, то есть исцелению.

Гамзатов писал потом: «Стихи о девочке были написаны до «Журавлей». Последние родились позже, но тоже в Хиросиме, потом, уже у памятника японской девочке с белым журавликом, видел впечатляющее зрелище – тысячи и тысячи женщин в белой одежде. Дело в том, что в трауре японки носят белое одеяние, а не чёрное, как у нас. Случилось так, что когда я стоял в центре человеческого горя, в небе появились вдруг журавли. Говорили, что они прилетели из Сибири. Их стая была небольшая, и в этой стае я заметил маленький промежуток. Журавли с нашей родины в японском небе, откуда в августе 1945 года американцы сбросили атомную бомбу!

И надо же было такому случиться: как раз в это же время мне вручили телеграмму из нашего посольства в Японии, в которой сообщалось о кончине моей матери. Я вылетел из Японии через Пакистан. На всей воздушной трассе я думал о журавлях, о женщинах в белых одеяниях, о маме, о погибших двух братьях, о девяноста тысячах погибших дагестанцев, о двадцати миллионах (а теперь выясняется, что их значительно больше) не вернувшихся с войны, о погибшей девочке из Освенцима и её маленькой кукле, о своих журавлях. О многом думал… но мысли возвращались к белым журавлям…».

Расул не раз подчёркивал, что текст посвящён павшим в Великой Отечественной. «По мотивам песни сняты картины, воздвигнуты памятники, – делился с читателями в 1990-м своими размышлениями и впечатлениями поэт. – Их десятки — в России и на Украине, в Узбекистане и на Алтае, в горах Кавказа и в аулах Дагестана, у подножия памятников горит Вечный огонь – сердце павших, а на самой вершине журавлиного клина – душа павших. Ежегодно: 22 июня, в день начала войны, 9 Мая, в День Победы, 6 августа, в день атомной катастрофы в Хиросиме, люди собираются почтить память погибших. Песни, как люди, приходят и уходят. У «Журавлей» особая судьба: одних они провожают, других встречают. Они не ищут тёплых краев, не портятся от повторения, а те, кто не поёт, хранят их в душе, как молитву».

Это сочинение, в самом деле, имеет молитвенный характер. И мы уже знаем, что, опершись на нашу человеческую общую память, кровью и болью связанную с нашей Великой войной, песня «Журавли» стала частью и нашего общенационального духовного кода, – своим философским лиризмом, размышлением о частной человеческой судьбе, а также о судьбе Отечества.

Из непостижимых глубин национальной памяти появляются и слова одного из пользователей Интернета после просмотра ролика песни «Журавли» в исполнении Бернеса: «Первый раз слушал в шесть лет и плакал…».

Но это ведь и о каждом живущем сказано и спето:

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

«Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна?» – была такая строка в изначальном варианте стихотворения в гребневском переложении. И рифма в первой строфе поначалу была другой. Не памятная нам теперь «солдаты – когда-то», а «джигиты – убиты». Гамзатов пояснил: «Вместе с переводчиком мы сочли пожелания певца справедливыми и вместо «джигиты» написали «солдаты». Это как бы расширило адрес песни, придало ей общечеловеческое звучание». Боль горца Расула и великая его отзывчивость, огромная мера отпущенной ему любви обняли весь страдающий, несовершенный, одинокий мир.

И помог аварцу в этом русский язык.

Пример Расула Гамзатова убедительно свидетельствует, сколь умножаются культуры, достигая порой кумулятивного эффекта, когда взаимодействуют. Я настаиваю: в советский период мы находили внятные формы и способы счастливого взаимообогащения народов. Можно скептически ухмыляться по поводу реальности или пропагандистского характера формулировки «единая общность – советский народ», однако песню «Журавли» создали аварец и три еврея (Гребнев, Френкель, Бернес), а в результате мы получили шедевр русской (если угодно, советской, что, на мой взгляд, почти не меняет дела) культуры, отозвавшийся эмоционально-смысловым эхом во всём мире. Диву даёшься, сколь много сделали русские поэты-переводчики для того, чтобы поэты советских республик стали вровень с русскими отечественными классиками, да и европейскими.

Вот ещё воспоминание Гамзатова, тоже сегодня весьма нужное нам: «Это было во время афганских событий. Я сидел в кругу друзей в ресторане в Москве. Мне принесли записку от незнакомых людей с другого стола, в которой они спрашивали: не собираюсь ли я написать «Журавлей» о наших погибших парнях в войне на афганской земле? Я ответил, что мои «Журавли» и о них, хотя написаны раньше, что и их имена теперь звучат в голосах моих птиц. Белые журавли летят во все континенты и выкликивают имена погибших. Их можно встретить и в наших республиках, и в Азербайджане, Армении, Грузии, Литве, Фергане, Ливане, Палестине, Чили, Никарагуа, Анголе, Кувейте, Ираке, Иране – во всех странах. Но это не значит, что «Журавли» не останутся песней, посвящённой погибшим на полях Великой Отечественной войны. В журавлином клине найдётся промежуток малый для каждого из нас».

Песня вышла за рамки аула Цада Хунзахского района Дагестана и разлилась по планете.

Но её русский текст, понятный людям, живущим на территории одной шестой части земной суши, продолжает и теперь скреплять нас в непостижимое уму целое, даже спустя четвертьвековой раздор, которому мы преступно поддались. Верю: мы остаёмся людьми – пока, в том числе, помним и поём великие стихи аварца Расула на русском языке.

И сегодня, как всегда, только русский язык способен вывести голоса наших малых народов (малых, разумеется, не перед Богом, а по количеству населения) на многолюдное пространство – как ракета-носитель выводит на орбиту космический корабль.

Радушно и по-братски коллеги, близкие, помнящие Расула Гамзатова, позвали меня на празднование юбилея поэта в Дагестан. Поехать я, увы, не смог, потому прошу эту сердечную реплику принять в качестве моего голоса за светлым журавлиным поминальным столом — в честь поэта Расула, чьи боль и строки уже несколько десятилетий живут в моей душе.

Текст написан в 2013 году к 90-летию поэта