На веков непростом перепутье

* * *

Если птицею стать — только не вороном,
Что на поле смерти очи клюет.

Если тучею стать — так не тою пречерною,
Что живые колосья градом побьет.

Если деревом стать — так не жалкой осиною,
Что за грех учиненный весь век дрожит.

Если стать валуном — так не тем, покинутым,
Что на давней могиле, замшелый, лежит.

Если стать огнем — так не тем, все рушащим,
Что от хаты оставил лишь горсть углей.

Если песней стать — только той, что душами
Завладела, Отчизне служит своей.

* * *

Далекое… Забытое… Былое…
Давно под толщей лет исчезла Троя.
И ныне, через многие века,
На Шлиманом раскопанных руинах
Мы силимся понять по черепкам,
Как прежде мастера лепили глину,
Как хлеб насущный для себя пекли,
Чем войны непрестанные вели.

Зубцами утонувшей Атлантиды
Пески времен взрезают пирамиды
Над берегом задумчивого Нила,
До нас еще обчищены чин-чином,
Их пыль веков давным-давно накрыла,
Набросила молчанья пелерину.
И лишь бесцеремонные туристы
Способны им вернуть веселья искру.

Воинственно-жестокие без меры,
В забвенья омут канули шумеры,
И ныне только щерятся в пустыне
Останки горделивых городов,
Истаяли, как не было в помине,
Овеянные вздохами ветров,
Омытые нечастыми дождями, —
Нечаянные жертвы в давней драме.

А вот уже не тени древних мифов —
Над Доном тихим спят курганы скифов.
Потомки, до научной славы падки,
На их загривках золото копают
И разные догадки и загадки
В отчетах скрупулезно отмечают:
Каким путем те скифы кочевали,
С кем ссорились они, с кем торговали?

Далекое… Забытое… Былое…
Плывет по небу солнце огневое.
Проходят дни. И некогда их станет
Столь много, что однажды в поле голом
Уже на века нашего кургане
Воткнет лопату некий археолог,
Пытливо пожелавший докопаться
До следа, что от нас сумел остаться.

Луна

Ты свой свет посылала Гомеру,
Когда он, озарен вдохновеньем,
К вещим волнам Эгейского моря
Выходил, бриз приветствуя шумный,
И гекзаметр в их ритме открыл.

Улыбалась из выси небесной
Сквозь вечернюю мглу Юаньмину,
Наблюдала, как мудрый китаец,
Убежав из чванливой столицы,
Занимался своим огородом,
По речному бродил побережью,
А потом в покосившейся хате
Строки новые сыну читал.

И ночами Омару Хайяму
Взгляд бросала в наполненный кубок,
Когда перс с виноградной лозою
Вёл степенно хмельную беседу
И писал поучения строки
Тем, кто истину ищет в вине.

На Бояна у тихой Немиги
Ты глядела в час вечера поздний,
Когда он сечи мертвое поле
Озирал и, тоскою охвачен,
Слово, полное скорби, творил.

Осветила Скорине дорогу,
Что из Праги вела на Отчизну,
На таможне ж порою ночною
Черной тучей свой лик заслонила,
Чтоб дозорные не углядели
Книжных оттисков, спрятанных в сене.

Наблюдала в ночи петербуржской,
Сквозь окно Эпимаха-Шипило,
Как Купала, нашедший там угол,
Завершал свой бессмертный «Курган».

Над оглохшей украинской степью
Поднималась в ночи и смотрела,
Как, поверженный бомбы осколком,
Воин юный глядел в поднебесье
И к груди уцелевшей рукою
Прижимал свой мешочек походный,
Где лежал томик «Тихого Дона», —
И не знала еще, что он — Мележ.

По зеркальной недвижимой глади
Затуманенной Нарочи хмурой
Проскользнула, манимая светом,
Под окно, где под лампой настольной
Танк, вернувшись из шумной Европы,
Громко выдохнул: «Ave Maria!..».

А сегодня у Вилии сонной,
Ярким бликом сияя над лесом,
В небесах снова бродишь и ищешь,
К чьим еще бы глазам приглядеться
На веков непростом перепутье.

Перевод с белорусского Андрея Тявловского