НЕ ВЫДЕРЖАЛ

Я растерялся. Потом подумал: «Наверное, он на кладбище или же возится где-то здесь, во дворе, ведь хлопот на похоронах не меньше, чем на свадьбе…».
Но тут я заметил коротконогого, тучного человека в большой каракулевой папахе, стремительно направляющегося со стороны веранды к центру двора – так сноровисто, будто спешил выйти в круг на танец. Это и был Исак. Я подошел к нему, в знак сочувствия пожал ему руку обеими руками. Он поднял голову, и его сухие зеленые глаза забегали, запрыгали, как цифры на табло электронных часов. Чувствовалось, что Исак торопился.
– Может, чем помочь? – спросил я с участием. – Может, чего недостает?
– Похороним уж…, – ответил Исак и, довольный своим ответом, сплюнул сквозь зубы под ноги, затем приподнял папаху с узкого лба.
Папаха была ему явно велика и на его продолговатой голове смотрелась как чужая. Это и понятно: кто же готовится к смерти близких? Вероятно, надел то, что под руку подвернулось… В траурные дни дагестанец обязательно должен быть если не в папахе, то хоть в чем-нибудь, разумеется, кроме женского платка.
– Неожиданно как-то, – сказал я. – Вроде и не болел…
– Все ходил, бодрился. Но в легких оказалась какая-то гадость.
Я знал покойного – аульского кузнеца. Он был тихий, почему-то всегда печальный. Сколько плугов починил, сколько мотыг и лопат смастерил, скольких коней подковал! А в последние годы, слышал я, он освоил сварку и сооружал сельчанам железные ворота. Направляясь сюда, я видел вдоль улицы: на всех узоры из расплавленной проволоки – воркующие голуби, дружеские рукопожатия. Предпочтение отдавалось мастером голубому и оранжевому цветам…
– Прилично прожил. За семьдесят было, – произнес родственник Исака, стоявший с ним рядом.
– По нынешним временам это не так уж и много, — ответил я, считая своим долгом утешить близких.
– Неправильно сказал поэт, что любви все возрасты покорны, – вставил Исак, полагая, что демонстрирует обширные познания. – Какая там любовь? Все возрасты покорны смерти. Вон сколько молодых умирает! Инфаркт да рак – только и слышишь. Придет Азраиль, и, как говорят умные люди, сматывай удочки. К чести брата должен сказать: ушёл спокойно, без паники. Некоторые в санаторий собираются, а то всех родственников созывают, прощаются, поручения делают. А он вечером лег и к утру – готов. Никого не потревожил. Молодцом!
Исак был доволен собственным веским и убедительным словом, твердостью. Он снова смачно сплюнул сквозь зубы наискось, чуть не заляпав мои брюки.
– Жаль, что не успел ничего завещать, – сказал я. – Последние слова…
– Завещать, говоришь? Нечего ему было завещать… – оживился Исак, не дав остыть моему слову. – Из лучших вещей мы разобрали, что кому по душе… Я вот папаху взял себе. Хоть и поношенная, но ничего. Пригодится – снял папаху, повертел ее. – Еще послужит. Или обменяю у мастеров на другую. Есть там свои люди…
Рослый со впалыми щеками парень с укором посмотрел на Исака. «Наверное, сын кузнеца, – подумал я, – такой же ясноглазый и крупный».
Наступила тишина. Я оглядел двор и отметил про себя, что нет ворот, и дом кузнеца напоминает открытое со всех сторон здание сельсовета.
– Да, не удивляйся, – проговорил Исак, разгадав мои мысли. – На других ишачил всю жизнь, а до своего двора руки не доходили. А руки, надо сказать, золотые, при таких-то руках иметь пустой карман… Бычка на поминки и то в складчину купили. А надгробие кто будет ставить? Опять же деньги понадобятся. – В его голосе сквозило раздражение и желание, чтобы все поняли, на какие жертвы приходится идти ему самому, какое благородство души он проявляет, – все говорят теперь: «Хороший человек был!». Но это пустые слова, а расходы-то мои, – все более вскипал Исак.
Два парня взяли носилки, прислоненные к стене, и вошли в дом. Я понял, идут последние приготовления…
– На чем приехал? – спросил Исак.
– На автобусе.
– Как автобусом? А где твоя служебная машина? – вскинул брови Исак.
– Я ведь ушел с той работы…
– Теперь где?
– Валлах…
В это время во двор вошли мужчины, разом вскинули для молитвы руки. Исак быстро зашевелил губами, быстро, будто садился в поезд, пожал руки подошедшим и выжидающе взглянул на меня: он жаждал продолжения разговора.
– Валлах, – вынужден был продолжать я, – ищу работу.
– Такую должность ты вряд ли найдешь, – сказал Исак, покачав головой. – Там все было в твоих руках. В такое высокое кресло трудно сесть во второй раз. – Он подумал, поковырял в носу. – Практически невозможно! Я имею в виду таким, как ты. За спиной у тебя опоры нет, а этих тоже – он ловко изобразил пальцами купюры, – характер у тебя не тот…
Исак с досадой махнул рукой, и я решил, что, наверное, о чем-нибудь существенном в процедуре похорон, а он, оказывается, опять обо мне.
– На большую должность теперь не рассчитывай, дорогой. Не жди…
Слова Исака показались мне неуместными, и, не скрою, мне хотелось ответить: «На должность-то можно и вернуться, но брат-то твой, бедняга, оттуда не вернется. Ты бы лучше об этом подумал». Но я вовремя вспомнил, где нахожусь.
И тут же вплотную ко мне подошёл мужчина в кепке «аэродром», почесал затылок.
– Как там твой приятель Шамшит?
Это был сосед покойного, а интересовался он должностным лицом республиканского овцетреста.
– Жив-здоров, ничего…
– Говорят, загулял крепко… Слыхал, вроде одна скрутила его в бараний рог…
– Не знаю, – резко ответил я.
Но владелец «аэродрома» воспринял мою резкость по-своему и, видимо, решил заинтересовать меня другой, более привлекательной темой.
– Правда ли, что Закарья под следствием?
– Какой еще Закарья?
– Да знаешь ты его! На лесном складе работал. Тесть его, говорят, большая шишка там, наверху, может, и вытащит?! Да ты должен его знать!
– Не знаю.
– Неужели не знаешь?! – наступал на меня ближайший сосед покойника. – Должен знать! – Он крутил пуговицу моего пиджака и участливым голосом подсказывал: – Да что с тобой? Не понимаешь что ли, сын его женился в прошлом году. С кем он породнился, ты точно знаешь – с Шапавом из Чонтаула. Ну заготовитель!
Я виновато пожал плечами. Сосед покойника сокрушенно мотнул головой, и его кепка «аэродром» покачнулась, словно пляжный грибок на ветру.
– Как можно Закарью не знать?! – все горячился сосед усопшего. – Жена его из Чагаротара – твоего родного аула, отец был раскулачен, а старший брат, болтают, чинит аварийные машины. А теща страдает одышкой, хотя и жена большого хакима.

Много ещё ошеломительных сведений обрушил на мою бедную голову этот человек. У меня даже не осталось сил, чтобы рассердиться на него. А ведь он с детства страдал близорукостью, нигде не учился, в больших городах не жил. Откуда же такая информированность? «Талант!» – подумал я. – «Своего рода талант?».
Вернулся родственник покойного, исчезнувший на время куда-то, и стал спичкой ковырять в зубах. Пожалуй, успел попробовать поминального мяса… Он сытно покашлял и спросил:
– Какие хабары в столице? Правда ли, что бензин вновь подорожает? Сын покойника надавил ногой на его лакированные туфли.
– Хватит, постыдитесь!
Сын и ещё несколько мужчин поднялись по ступенькам, вошли в дом. Вскоре раздался душераздирающий женский вопль. Я догадался, что выносят покойника.
Собравшиеся во дворе ринулись к крыльцу, показалась головная часть носилок… Я устремился за людьми. Но тут меня за локоть схватил Исак.
– Слушай, говорят, что Хансолтан развёлся с женой? Это правда?..
Я молча подтолкнул его вперёд, к процессии.
И стало мне до боли жаль кузнеца, навсегда покидающего открытый всем ветрам двор, цветущий айвовый сад, весь белый свет в самом разгаре весны…

Я не выдержал и зарыдал.