Обожжённое сердце

Когда берёшь в руки небольшую книжку стихотворений Адалло (Адалло Алиева) «Наследие огня», вышедшую в этом году, не можешь представить себе, что ждёт тебя за этой обложкой, какие мысли и чувства откроются тебе со страниц книги. И уже читая стихи этого поэта, вдруг осознаёшь, что в твоей голове возникает мысль-образ: «обожжённое сердце».
Обожжённое, потому что – обнажённое. Сердце, обожжённое временем, в котором этот человек жил. Вера и разочарование, находки и ошибки, доверие и обман, истина – и понимание её относительности… И вложенная в поэтические строки мятущаяся душа поэта. В стихах Адалло – живое дыхание живого человека. И снова – который раз – возникает вопрос: откуда она – поэзия? Кто дал ей право распоряжаться твоими чувствами и твоим мыслями – сопереживая? Другая жизнь, другой опыт, другой язык… И ощущение, что это всё — твоё. И так – по всему миру. Во все времена. Морок чародейства? В чём его смысл?
Язык, взрывающий привычное, общепринятое течение речи, всегда вызывает раздражение у дремлющих в своей академической профессиональности хранителей устоев языка. Так было в начале зарождения новой поэзии в конце 19-го, начале 20-го веков. Так происходит и в конце 20-го, начале 21-го веков. Но, несмотря на строгий надзор внимательных цензоров, время от времени появляются люди, в которых по непонятным законам судьбы тайные силы человечества вдруг вырываются на поверхность и вспыхивают ярким сиянием – в чём бы такой человек себя не проявлял. В науке, в искусстве, в политике и даже – в обычной, повседневной жизни. Но наиболее трагична судьба людей, которые «заражены» особым вирусом – «вирусом поэзии».
Поэт, сознаёт он это или не осознаёт, всегда прикасается к тайнам языка. И даже если поэзия его выражена в сугубо современных формах, тайна его поэтической мощи скрыта там, в языке — в родном языке, в его корнях, в его духе, в его исторически обусловленной манере ДЫХАНИЯ, манере «походки» по полям языка. Язык зарождался в первобытной магии, развивался через миф и эпос. У современного поэта магия, миф и эпос принимают форму поэтического текста. Поэзия – это мифотворчество. Стихотворение — это миф в новом обличии. В поэзии происходит пробуждение языка. Язык вспоминает о своих корнях и о своём предназначении. И поэт – это человек, бросивший свою душу в горнило огня. И вся его жизнь, все его переживания, мысли и чувства испытываются этим огнём и через этот огонь обретают статус поэтического бытия.
То, что мы зовём жизнью, зовём бытием, которое ещё нужно построить, обрести, ставит перед человеком неразрешимые вопросы: «Что останется от меня? Что останется от тебя?».

«Что останется? Посмотри:
Море синее, корабли,
Быстротечность, волна и век,
Бесконечность и человек,
И тоска, и любовь, и весна,
Было так и так будет всегда…».

И в другом стихотворении: и окраина аула, и шелест сонного ручья, и ива, которая окунула ветви в тайну звёздного луча… И только ветер бесприютно бродит по окраинам, ищет что-то по откосам, вьётся меж могильных плит…
«Что ему печаль и радость? Так, неведомая блажь.
Сердце ветру не досталось, для него оно – мираж…
Нет ни родины, ни сердца, сирота вселенский –
ветер.
В мире все единоверцы, всем ночами небо светит.
Спит аул. Спиною к иве прислонясь, я всё стою…
Здесь дома, а там – могилы. Остальное — утаю.»
(«Четыре года».)

Поэт чувствует своё кровное родство с миром — и своё одиночество в нём:
«Я к целому миру привязан с рожденья,
Незримые путы мне тело сковали,
Куда бы глаза не смотрели в смятеньи,
Приют для надежды найти им едва ли.»
(«Иной путь».)

И всю свою жизнь поэт рассматривает через призму поэзии:
«Книгу души открывая, всмотрелся в её письмена,
Дней прошедших отару в свой череп загнал, напоил,
Воды буйной реки своей жизни утешил сполна –
Сквозь долины широкого сердца опять пропустил.
(«Река моей жизни».)

Поэт и Время – вечная тема, и Адалло, так чувствующий связь времен и проверяющий дух времени героикой прошлого, высоко чтящий звание Поэта, дает им свою оценку:
«Этот век мне достался, как песне –
хребет перебитый,
Эта жизнь мне досталась в эпоху поэтов-рабов.
Столько мук испытавшая плоть, ты ещё не убита?
Дух несломленный мой,
ты всё так же могуч и здоров?».
(«Этот век»)

Адалло – поэт-борец. И дух его, несмотря на все тяготы, несправедливость и непонимание, не сломлен. И сила его – в поэзии. В силе поэзии. В ней, как в родной почве, черпает он энергию. Наряду с полемическими, резкими и язвительными строками мы встречаем в его творчестве удивительно тонкие, лирические стихотворения – «Хадижат», «Завещание сыну», «Брат», пронзительно грустное, почти мистическое: «Я ещё маленьким…». Ничто в этой жизни, в этом мире не остаётся чуждым поэту. Его обнажённое сердце откликается на все призывы сложного и непростого мира. Сомнения — и дух борьбы, любовь и яростное обличение несправедливости, тонкое чувство природы и язвительная насмешка над врагами не оставляют его в покое. Художественная палитра поэта – необозрима. И нужно ещё сказать о переводах. Адалло повезло с переводчиком – мастером такого же масштаба, поэтом родственной поэтики. В переводах Миясат Муслимовой мы ощущаем глубокое понимание поэзии Адалло Алиева. А выяснение вклада поэта Адалло в развитие родного аварского языка – дело будущего. Но даже в переводах чувствуется бытийная сила родного поэту языка и своеобразие его поэтического мышления. Поэзия Адалло Алиева несомненно продолжает линию развития, которую завещал будущим поколениям поэтов Ин. Анненский. И на примере его поэзии мы ещё раз убеждаемся, что дагестанская поэзия – не какой-то замкнутый в себе островок. Она выполняет свою часть поэтической работы по воспитанию человека будущего.

Этюд

Солнце постепенно
Обнимает высь,
Алым тихим цветом
Глуби гор зажглись.

Спят еще селенья
В зелени садов,
Слышу в отдаленье
Пенье воробьев.

Зачинают утро
Птичьи голоса,
Жалобно в сарае
Заблеяла овца.

Медленно, свободно
Из глубин веков
Всходит к небосводу
Стадо облаков.

Солнце взошло

Звенящее солнце взошло и сегодня,
Наши лица лаская лучами любви.
Ликуя, я прожил счастливцем до полдня,
Теперь от раздумий не сплю до зари:
Что останется от меня?
Что останется от тебя?

Что останется? Посмотри:
Море синее, корабли,
Наш бурлящий, как пена, век,
Торопливых мгновений бег.

Что останется от меня?
Что останется от тебя?
Рисует узоры любовь и сегодня,
Портрет оставляя на стенах времён,
Поверь мне: я прожил легко и свободно,
Поскольку в тебя бесконечно влюблён.

Что останется? Посмотри:
Море синее, корабли,
Быстротечность, волна и век,
Бесконечность и человек,
И тоска, и любовь, и весна,
Было так и так будет всегда…

Тёмной ночью…

Если скажут тебе,
Мрак беззвездный кляня:
«Темной ночью нигде
Света нет и огня»-
Ты, смотри, им не верь,
Следуй горной тропой.
Так сказать в час потерь
Может только слепой.

Если скажут тебе,
Мир притихший кляня:
«Нет ни звука нигде,
Жизнь- глухая броня», –
Ты не верь.
Так сказать в час беды
Может только глухой.
Видишь в поле следы
Тех, кто шел за сохой?

Если скажут тебе,
Жизнь людскую браня,
Что на грешной земле
Нет счастливого дня,
Друг, не верь.
Так сказать может тот,
Чья душа опустела.
Даже миг не живет
Тот, в ком вера истлела.

Ябанджи

В Стамбуле снег…Он сыплет за окном,
А я смотрю, и бородою снежной
Стекло мету, его касаюсь лбом
И снова усмиряю дух мятежный.

Я знаю сердцем- это не Анжи,
И сам себе не верю: неужели
Слепой судьбы крутые виражи
Слить с турками легко меня сумели?

Нет за окном вершин, и Тарки- Тау
Не смотрит сверху, таинства полна,
Перед окном просторно, величаво
Не плещется хазарская волна.

В Стамбуле снег, неслыханно искристый,
Врачует всех, и местных, и чужих…
Что знают здесь о беглом «террористе»,
О старике по кличке «ябанджи»?*

*Ябанджи – чужестранец (тур.)

Последнее стихотворение

Мой друг,
мой дорогой друг,
я тороплюсь покинуть этот мир…
Жизнь впереди – кольцо слепых разлук,
Где каждый наг, беспомощен и сир,
И только смерть – залог освобожденья.

Давно стремилось сердце за пределы
Земной судьбы – увидеть вечность –
Свой последний дом,
Исканий тяжких взлет и искупленье.
Как оглянусь на землю — опустелый,
Стоит, как ком…
Все унесет глухая быстротечность,
Развеяв в прах измученное тело.

Как, оглянувшись, посчитаю годы,
Задумаюсь над прошлым, — так всегда
Над призраком блистающей свободы
Восходит, насмехаясь, пустота.
Когда взойду на тайные вершины
Своей мечты, морщинистой, как век,
Когда поля, предгорья и лощины
Леса вопросов вскинут , их набег
Не удержать.
И только пустота
Отринет все, посмотрит долгим взглядом.
Ее речей бездонна красота,
И взгляд глубок – она со мною рядом.
Она все смотрит, смотрит на меня
И говорит, что нет меня ценнее.
Чем ярче свет, тем от него больнее.
Все миновало. Отгремели грозы,
Но дождь идет… И падает… Не я –
Мои глаза виновны – что за слёзы…

Мой друг,
мой дорогой друг!
И я был на этой земле,
И был послан Аллахом,
Но даже оказавшись в вязкой тьме,
Предательства, обмана и разлук,
Я шел к добру, не зная капли страха.
(Вот, мама, я – с душой неутоленной,
Измученной, в страданьях закаленной,
Стою перед тобой – поверь,
я Путь искал, как ищет путь вода,
Но славы я не жаждал никогда).

Пройдет десяток лет,
Пусть век пройдет,
Но люди не забудут обо мне,
Над болью бед
Поэзия взойдет
И в будущем, равняясь на меня,
Далекие писатели тех лет,
Честь имени и памяти храня,
Проверят Слово горечью побед.
И будет так: последний горец,
Единственный оставшийся в живых
Крестьянин, воин, миротворец,-
Встречая долгими ночами
Последний час,
Сглотнет слезу
над книгами моими и мечтами.

Мой друг, я тороплюсь…

ноябрь 2014.

Умер 30 августа 2015 г.

Перевод Миясат Муслимовой