Пересечения

Иосиф БРОДСКИЙ – Георгий ИВАНОВ:

– Теперь сентябрь – и новая зима еще не одного сведет с ума.
Как бесконечно шествие людей, как заунывно пение дождей..
– …в этом призрачном сумраке с Акакия Акакиевича снимают шинель, Раскольников идет убивать старуху, Лиза бросается в ледяную воду Лебяжьей канавки. Иннокентий Анненский в накрахмаленном пластроне и бобрах падает с тупой болью в сердце на ступени Царскосельского вокзала, Анна Ахматова, сжимая тонкие руки под своей знаменитой «ложноклассической шалью», читает взволнованным, хватающим за сердце голосом: И ни на что не променяем пышный, Гранитный город славы и беды…
– Вот Арлекин толкает свой возок, И каплет пот на уличный песок, И Коломбина машет из возка. А вот скрипач, в руках его тоска… А рядом с ним вышагивает Плач, Плач комнаты и улицы в пальто, Блестящих проносящихся авто. Плач всех людей. А рядом с ним Поэт, Давно не брит и кое-как одет. И голоден, его колотит дрожь. А меж домами льется серый дождь… И только струны – струны, провода, И только в горле красная вода…
– Все, кто блистал в тринадцатом году, Лишь призраки на петербургском льду…
– Так оглянись когда-нибудь назад: Стоят дома в прищуренных глазах, И мимо них уже который год По тротуарам шествие идет…И тени их идут за ними вслед…
Любите тех, кто прожил жизнь впотьмах И не оставил по себе бумаг И памяти, какой уж ни на есть, Не помышлял о перемене мест, Кто прожил жизнь, однако же не став Ни жертвой, ни участником забав…

Анна АХМАТОВА – Леон ФИЛИПЕ:

– Теперь, когда все позади – даже старость, и остались только дряхлость и смерть, оказывается, все как-то, почти мучительно проясняется – (как в первые осенние дни), люди, события, собственные поступки, целые периоды жизни. И столько горьких и даже страшных чувств возникает при этом…
– Я уже так стар, умерло столько людей, которых я обидел. И я не могу их встретить и попросить прощенья. Я могу сделать только одно – встать на колени перед первым попавшимся нищим и облобызать ему руку.
Нет, добрым я не был, и мог бы я быть много лучше. Должно быть, я слеплен из глины, которую плохо размяли… Память моя понемногу уходит. Я забываю слова. Я не могу их припомнить. Я их теряю, теряю, теряю… Но я хочу, чтоб последнее слово, самое нужное, самое цепкое слово, которое вспомнится мне перед смертью, было – «Простите»…