Верочка… Вера!

На неё настолько не обращали внимания, что, когда именно её фамилию – Малышева – на получении дипломов назвали первой, это произвело на аудиторию странный эффект. Все умолкли и, как в прострации, уставились на девчушку в сером, не слишком ловко сидящем платье, которая, опустив голову и покраснев как пион, шла по сцене за своим новеньким красным дипломом.
Потом, уже бывшие, студенты отправились в ресторан. Был заказан шикарный ужин. От института шли пешком, благо было недалеко. Смеялись, поздравляли друг друга. Зал оказался – загляденье, а ужин! Розовые креветки и янтарные кубики ананаса, бутерброды с икрой и маринованные баклажаны, алые помидоры и нежно-кремовый копчёный палтус! Фаршированные цыплята и баранина с черносливом! Взбитые сливки с ежевикой и клубникой! Рай желудка, именины вкуса. Не говоря о напитках. А студенческий желудок, как известно, всегда готов…
По какой пили – сказать трудно. Прошло никак не меньше полутора часов, когда заметили, что Верочки нет. Странно, что её не хватились раньше: места заказали на всех, и пустовало только одно. Чистая тарелка, крахмальная салфетка просто сияли своей девственной нетронутостью. Никто не заметил, когда сокурсница исчезла – в этом, впрочем, как раз не было ничего удивительного: людям, которым не уделяют внимания, легко стать невидимками. Необычно другое: все почему-то вдруг очень заинтересовались – куда она пропала. Прежде такого не случалось, видимо, дело было в этом. Она всегда была тут, молчала в уголке. И вот – на тебе. Не пришла. Оторвалась от коллектива. Да это же немыслимо. Настоящий вызов. Почему?
Обсуждение этого вопроса, впрочем, не затянулось. Потому что дверь в зал неожиданно открылась. Все увидели Верочку в белом платье и незнакомого парня. Высокого, широкоплечего, в отличном костюме, зеленоглазого темноволосого красавца. Девчонки так и ахнули. Ребята переглянулись.
– Познакомьтесь, это мой муж, Кирилл, – тихонько сказала Верочка. На этот раз её услышали все…
Иногда она спрашивала:
– Родной, почему ты меня заметил? Никто никогда до тебя не замечал.
А он отвечал ей:
– Да так. На самом деле я заметил тебя сразу, как вошёл: ты сидела у стены и улыбалась. И была такая… безобидная и мирная… у меня на душе потеплело. Это подойти решился не сразу. Ты моё Солнышко.

Десять лет, Господи, десять лет! Всего десять лет, а как изменилась жизнь. Нет, она по-прежнему заикается и краснеет. И голос прежний, тонкий, с детскими интонациями. Даже причёска всё та же. Но много ли сейчас людей в городе, которые ни разу не слышали о ней. В сущности, ничего особенного – художница, несколько выставок, несколько публикаций, музей. Правда, начинала даже не с нуля. Скорее, с отрицательной величины. Помещение ужасное, состояние фондов – нет, лучше не вспоминать. И не совсем ей по специальности… Так вышло – нет, тоже лучше не вспоминать… Нет! Хотя – разве забудешь.

Тогда, в палате, их было семеро. Семь женщин, семь сердец, семь судеб. Разный возраст, разная внешность, один диагноз. Нелепый, как несчастный случай. Да он у всех был, у кого подтверждённый, у кого нет, – там не одна палата была. А сколько, кстати? Странно: Верочка не помнила. Помнила фаянсовую раковину и кран, из которого всё время звонко капала вода. Кап… Кап… Словно метроном, отсчитывающий время. Помнила, как соседка по кровати плакала по ночам, прикусив край одеяла, чтобы было не громко. И крупного, бодрого, шумного профессора с кудрявой чёрной шевелюрой и яркими карими глазами. Ещё ей запомнился большой шприц с толстенной иглой для люмбальных пункций и весёлый голос медсестры: «Не бойся, тебе теперь совершенно нечего бояться!».

Верочка улыбнулась. Десять лет – а приговор всё ещё откладывается. Она идёт по ночной улице, по ещё влажному после дождя асфальту и чувствует, как тёплый летний ветер гладит волосы. И трость в руке – как стек франта, для красоты. Жаль, никого нет, она слишком задержалась на работе, но что же делать, выставка на носу, надо много успеть. Она справится, как обычно. Она молода, всего-то чуть за тридцать! Она красивее, чем была в двадцать! Нет, наверно, не красивее, но сейчас её замечают, приглашают, спрашивают, даже ухаживают. Да что такое элегантная трость в руке, это же пустяк. Кому какое дело, зачем по утрам в её квартиру приходит девушка с чемоданчиком, и почему, когда уважаемого директора музея вызывают в министерство, она всегда приезжает на такси. Может, просто не любит метро и автобусы. Она не берёт больничных. Есть отпуска, и где их проводить – на турецком пляже или же в одной и той же палате – это её личное дело, мало ли. Окружающим не обязательно знать, как она в первый раз неумело закурила сигарету в больничном дворе. Было воскресенье. Ждала Кирилла. Ко всем женщинам из её палаты их мужчины в тот день уже приезжали.

Она спрашивала, потому что хотела понять.
– Милый, почему ты не ушёл? В нашей палате все мужья ушли, как только узнали.
Он отвечал всегда одинаково:
– Глупышка, куда же мне идти? Ты мне нужна, я люблю тебя. Неужели ты не понимаешь?
Она – нет, не понимала. Хотела понять – и не могла. Почему, ведь все остальные ушли? Неужели никто больше не любил?

Верочке неожиданно стало зябко. Непрочно. Вот в чём проблема: всё непрочно и временно. Как ни убеждай себя, что так у всех и всегда, но на самом деле конский волос у её дамоклова меча тоньше, чем у других. Меч не падает. Пока.
Она держала сигарету и никак не могла прикурить. Пламя плясало и не попадало по назначению. Раз щелчок, два, три. Газ, что ли, заканчивается… ну, наконец-то! Дымок поплыл в свете фонаря. Голова закружилась. Приятно. Хоть и вредно. Может, в том и удовольствие?
Кирилл просил позвонить, хотел встретить. Но зачем беспокоить, пусть выспится. Ему так рано вставать. Надо идти, а сил что-то нет. Перетрудилась, что ли? Осталось-то всего пара кварталов. Надо было опять вызвать такси – как это глупо, забыть дома кошелек. Предательская пустота под коленками.

Когда-то это должно было случиться. Неужели сейчас? Страшно не было, только хотелось докурить. И ещё сильнее – увидеть мужа. Фонари раскачивались в странном неритмичном танце, их свет казался мерцающим. И было очевидно: идти невозможно. А если она упадёт – уже не встанет.

«Всё, – поняла Верочка, – моё время вышло». Она ждала, что сейчас, вот сейчас станет страшно. Но ужас не приходил, зато неожиданно, впервые в жизни, пришла злость.
«Почему, Господи! – кричало всё внутри, – это несправедливо! Я должна увидеть Кирилла, я должна… Я же за десять лет так и не сказала ему самого главного… только задавала вопросы. Нет, шалишь, теперь – скажу. Пусть я серая мышь, которая занимает чужое место, пусть я не великий талант и не сделала ничего особенного. Пусть я недостаточно хороша для него – какая разница, молчать не следовало! Давно надо было… Нет, я дойду!».
По краю тротуара стояли машины, одна возле другой. Тяжело навалившись на трость, не чувствуя ног, она шагнула к ближайшей. Легла на не обсохший капот животом – хорошо, вокруг пусто, объясняться не было сил – и расслабилась, отдыхая. Платье сразу намокло, но Вере было всё равно. Минут через десять стало полегче. Она подобралась и с напряжением выпрямилась. С подола капала грязная вода. Несколько неуверенных, трудно давшихся шагов – и вот уже рядом следующая машина… И следующая… И ещё… И ещё… Никого не было на улице. В этом было счастье.

В лифте Вера говорила вслух – или, может быть, пела, только не помнила, что. Эхо, ну кто бы мог подумать, что в этом полированном пенале бывает эхо?! Последним, что она уловила ускользающим сознанием, был щелчок дверного замка. Дальше – тишина.

Сквозь ресницы било солнце. Вера открыла глаза: она лежала в постели, в собственной спальне. Было слышно, как на кухне включили воду, потом что-то звякнуло…
– Родной! – позвала она громко-прегромко. Получилось почти шепотом. Не услышит? Но он уже бежал, прямо с чашкой в руке, поставил её на стул, протянул было руку, помочь жене подняться…
Наклонился и ласково потрепал по щеке:
– Как ты, малышка?
– Хорошо, – ответила она уверенно, удивляясь сама себе, потому что это была чистая правда. – Отлично!
И села на кровати.
– Послушай, вчера я решила сказать тебе одну вещь. Нет, даже две! Во-первых, я поняла, всё поняла, и – знаешь – я тоже. Очень. Тебя люблю. Прости, что только теперь говорю – это так с первой секунды, как ты вошёл и посмотрел на меня. Но главное не это, главное – во-вторых… Мне всё равно, что скажет профессор. Да хоть вся медицина! Я точно знаю: всё – ерунда. Мы не станем никого слушать. Я хочу родить тебе сына. И ты этого хочешь! Но молчал – правильно, я понимаю… Мы не должны бояться. Никогда. Мы всё сможем! Поверь мне, я теперь это точно знаю.

Кирилл смотрел на жену и не верил себе. На него смотрела уверенная, радостная, раскрасневшаяся, с блестящими синими глазами, прекрасная женщина.
Его женщина!
Вера.