Жертва науки

Как-то я повидал прелестную компанию его друзей и подружек. Они подвизались на других факультетах, где им как-то удавалось филонить, и вели они себя так, будто образование вообще не требовало усилий. Они были столь умны и прекрасны, что всё должно было даваться им без труда, преподаватели должны быть очень счастливы, что удалось соприкоснуться с этими представителями высшей расы… С презрением относились они к «рабочим лошадкам», «зубрилкам» и заурядным студентам-пахарям. Они словно устраивали соревнование: кто закончит университет, совсем не напрягаясь, – и получит, так сказать, при этом высшее образование.
Наверное, абсолютным рекордом тут было бы вообще не заглядывать в учебники, не появляться на занятиях… Они проводили время где-то неподалёку от мест занятий, на сачках и в курилках, где могли с оттенком превосходства и чувством лёгкого презрения поглядывать на других. Подобное поведение было для них не просто знаком отличия от заурядных студентов, но и признаком совершенства: мозги должны были оставаться свободными от скучных лекций.
Тогдашнему высшему образованию они как беспечные и избалованные дети влиятельных родителей противопоставили некий высший образ жизни, в котором вся жизнь являлась чередой развлечений, и переходы от радости предвкушения к удовольствию наслаждения не должны были никак, даже на самое короткое время, уступать позорным учебным занятиям.
Если на гуманитарных факультетах такой образ жизни мог реализоваться, то на естественных – об этом не могло быть и речи. Две-три ненаписанные контрольные, не сданные задачи по практикуму – и тобой уже вплотную занимается учебная часть… Тогда студент получает столько проблем на свою голову, что жизнь заурядного зубрилки выглядит по сравнению с его жизнью просто верхом удовольствия.
Как известно, образование на ряде гуманитарных факультетах МГУ долгие годы не котировалось в международном табеле о рангах высшего образования. Однако разницы между гуманитарными и естественными факультетами не понимали красотки из Гогиного окружения. Когда он в их присутствии открывал учебник курса лекций по теоретической физике, они говорили с лёгким презрением:
– Гоги, опять ты за учебник… Умным хочешь стать?
И Гоги закрывал книжку, хотя больше хотел, быть может, читать, чем смеяться и болтать. Но роль рыцаря, благородного дона при своих красавицах, обязывала его прислушиваться к их упрёкам.
Мы с Гоги были приятелями: я чувствовал симпатию к этому безалаберному студенту. Выполнять задания по практикуму на кафедре биофизики надо было по двое — и мы с Гоги стали работать вместе. Мне приходилось что-то делать за него (хотя сам я стал к старшим курсам изрядным бездельником, но в данном случае имел дело с бездельником большего калибра).
Одногруппницы прилежно вели конспекты всех лекций, исправно ходили на занятия, я же пользовался их записями и не очень «заморачивался» учёбой, зато много времени проводил в библиотеке. Читал не только русскую и зарубежную классику, но и что-то более модное: Музиль и Рильке стали моими друзьями.
Гоги же все силы свои тратил на борьбу с «хвостами» – из-за своих подруг он нахватал столько пересдач, что всё время ходил от преподавателя к преподавателю с какими-то листиками, пускал в ход всё свое обаяние, и ему до поры до времени удалось задержаться в студентах. Но вот с куратором нашей группы Гоги крупно не повезло. Виктор Иванович, человек принципиальный, решил, что такой бездельник не заслуживает высокого звания студента МГУ. И раз от мнения куратора группы зависят действия учебной части, то – пиши пропало…
Гоги представили на отчисление. Но он ходил ещё со мной на практику, делал какие-то задачи – по измерению проводимости кожи у лягушки, по составу печени у мышки… Последняя задача поставила перед нами неразрешимую проблему: чтобы что-то измерить в печени у мышки, эту мышку надо было предварительно зарезать. В инструкции по задаче было сказано ясно: зажать щипцами голову и отрезать специальными ножницами – резаками.
Ни у меня, ни у нежного Гоги такой процесс не вызывал энтузиазма. Убивать живое существо, пусть даже и для самых высоких целей высшего образования, у нас рука не поднималась. Мы могли бы бросить жребий – кому заниматься этим делом, но не хотелось даже этого. Когда не могли зарезать мышку сердобольные девочки – это ещё куда ни шло, но два здоровых лба… Увидев наше замешательство, преподаватель – под присмотром которого мы должны были решать эту, с позволения сказать, задачу по практикуму – сжалился и отрезал голову мышке сам. По-видимому, он уже привык, что не каждый студент способен резать мышек, – и безропотно превратился в палача. В общем, мы с Гоги получили за задание на бал ниже, что нас никак не разочаровало.
Хотя мы лишь косвенно были виновны в смерти этой безымянной жертвы науки,- всё же чувствовали свою вину перед ней и договорились не выбрасывать трупик в мусорное ведро, а с почестями предать земле. Лучшим местом для такого захоронения мы посчитали клумбу вокруг памятника Ломоносову.
Этим грустным событием и завершилось образование для Гоги: вскоре его отчислили, вернее, перевели назад в Тбилисский университет.
Но связи с ним мы не теряли – и когда я оказался в Тбилиси, то познакомился с его отцом, милейшим профессором в Грузии. Тбилиси меня покорил: такого числа девушек с сияющими глазами и благородными манерами я не видел нигде! Гуляя по аллеям парка университета, я пьянел от одного вида этих милых лиц, от экзотических запахов, от всей атмосферы – и влюбился в дивный город. Как-то в подземном переходе я услышал человека, который пел старинную песню… Но пел он не для того, чтобы кто-то бросил ему монетку, он пел от радости – шёл и пел, широко разводя руки… Есть ли ещё где-то в мире что-то подобное, я не знаю.
Помню, в состоянии, близком к эйфории, сидел на лавочке в университетском парке – и тут подсел ко мне какой-то дядька. Он начал расспрашивать, кто я и откуда. Я рассказал – а он неожиданно мне поведал о своей дочери. Венера, по его словам, была девушка неземной красоты, но уж очень ленилась и страдала пороками не только южной молодёжи: не хотела учиться, допоздна гуляла. Дядька лелеял мечту найти ей хорошего мужа – и вполне серьёзно стал рассматривать мою кандидатуру… Он дал мне номер её группы, рассказал, когда можно застать на занятиях. Но мне было как-то недосуг приударять за грузинками. Несмотря на прелестную атмосферу Тбилиси, я ещё не был готов к серьёзным отношениям с девушкой, а для несерьёзных у меня были свои варианты в Москве (и не хотелось подводить её отца, который доверился мне).
Не знаю, как сложилась бы моя судьба, уступи я заботливому отцу, что на лавочке в парке искал мужа для своей дочери Венеры.
Что же касается мышек, то эту историю я вспомнил, когда мои друзья-художники вдруг задались вопросом, что я делаю в научном институте, обступили меня с серьёзными лицами, устроили настоящий допрос. Успокоились лишь тогда, когда я заверил их, что являюсь «чистым теоретиком» – и не ставлю никаких опытов над животными и тем более – не режу их.
А потом и вовсе защитники животных добились, чтобы подобные опыты были прекращены.

Интервьюер: – Как же вы стали учёным, если не ходили на занятия?
Учёный: – Я занимался по собственной программе, исправно читал конспекты лекций, которые вели мои одногруппники, и сдавал экзамены. Что ещё надо было для окончания университета?
Интервьюер: – Знаете, как-то неожиданно всё, что вы рассказываете… Может, лучше поговорим о науке?
Учёный: – В науку я пришёл на последнем курсе университета. Мой руководитель, чтобы «сбить с меня спесь», поставил передо мной задачу, которую сам не мог решить. Однако же он не знал, что эту задачу за пятьдесят лет до него уже решили. Я об этом ему не сообщил, чтобы не расстраивать – но результат показал. С этого момента у меня больше не было руководителей – я ставил себе задачи и решал их сам. Но до этого пришлось, как говорится, попотеть…