А луна светила, как и прежде

В тот год весна выдалась несколько иной, и это чувствовалось по настроению людей. В Казахстане наш народ жил в ожидании разрешения вернуться на Родину, на Кавказ. А тем временем снежные бураны сменялись оттепелью и непогодой, как было здесь издавна, и делали свое дело. Но как только вышел известный Указ о разрешении балкарцам вернуться на историческую родину, тотчас же в истосковавшихся сердцах неутихающая боль сменилась радостью, народ воодушевился и засобирался встретить эту весну на родной земле. Всем хотелось поскорее вернуться на Кавказ, чтобы поутру дома встречать чудесные рассветы, слушать пение птиц, следить за парением орла, любоваться водоворотами бегущего ручья. Долгожданная, хорошая новость не оставила покоя в людских сердцах. Старики, оставшиеся в живых после тягот переселения, предвкушая радостные перемены, делились воспоминаниями о том, как они в молодости охотились, гуляли на свадьбах, косили сено, стаскивали копешки с горных склонов к дороге и затем перевозили их домой… Эх, поскорей бы вернуться на родную землю, уж я бы показал, как надо танцевать на свадьбах, думалось каждому, глядя в даль сквозь оконное стекло…

После тринадцати лет ссылки народ, образно говоря, встал на ноги, обзавелся хозяйством, стал жить зажиточно, так что было что брать с собой на Кавказ, что продать, а что-то просто раздать по соседям. Многие за бесценок продавали обжитые дома, которые вдруг сразу стали казаться невзрачными. Дети, которых привезли сюда и которые выросли здесь, не очень-то и понимали, что происходит. Они выучили казахский язык, выросли с местными детьми как братья и сестры. Они знали Кавказ по рассказам взрослых, видели их тоску по родной земле и не сомневались в том, что их ждут большие блага и чудеса, что перед ними откроются чуть ли не врата рая, что их ожидают сказочные быстрые речки, цветочные долины и красивые дома, которые оставили там их родители.

Те, которые управились со всеми делами, начали уезжать, спеша вернуться в далекие родные дома. Какое счастье посетило тогда отчаявшийся и подавленный народ, какое долгожданное праздничное утро пришло к нему!..

На железнодорожных станциях не успевали провожать отъезжающих. Балкарцам первым среди спецпереселенцев дали разрешение вернуться на Кавказ, и, чтобы поменьше создавать сутолоки с отъездом, государство бесплатно предоставляло им вагоны-товарняки. А те, кто еще не подготовился к отъезду, провожали уезжающих… В народе царило всеобщее ликование, праздник был на каждой улице, в каждом доме!..

Да вот только число приехавших сюда и отъезжающих не сходилось. Даже несмотря на то, что за эти тринадцать лет образовалось много новых семей, у них родились дети, все равно число умерших по дороге от голода, от холода и болезней было очень большое. Люди вымирали целыми семьями, и в первую очередь старики и дети. А если ещё добавить не вернувшихся с войны… от всего этого холодок пробегал по спине…

В общем, доехали мы из села Каракундуз до города Токмак и погрузились в вагон. Поезд тронулся. Позади остались могилки нашего деда Атаки и братика Мухамматика. Не вынесли они тягот такой жизни. Мой дедушка, которому перевалило за сто лет, до переселения был взрослым мужчиной, который вовсю косил сено. От природы он был очень умен и не было дела, за которое он бы не взялся. Без его участия в селе дороги не прокладывали, заборы не строили, дома не ставили. Сын знаменитого отца, он в ХIХ веке в селении Эль-Тюбю построил двухэтажный дом, которому все удивлялись. Дом был похож на ханский замок, крыша его была покрыта железом. В те времена кроме земляных крыш по накату из бревен никто других не видел. Его умелые руки посадили фруктовый сад, в котором он прививал разные сорта деревьев, и они давали удивительные плоды. А под деревьями он поставил пчелиные улья и гнал вкуснейший мед. Это всё происходило в то время, когда большинство народа знало лишь те фрукты, которые произрастали в наших лесах. Кроме всего этого дедушка еще многому научил меня. Когда нас везли в ссылку, мне было всего восемь лет, но я как сегодня помню все, о чем он говорил и то, что он делал. Сын знаменитого Даут-хажи, он в свое время окончил медресе, основанное его отцом, и некоторое время был на должности эфенди в нашем селе. Этот талантливый, умный мужчина был сломлен морально тяготами переселения, и все же каждое утро выходил во двор, садился на стульчик, который смастерил сам, и читал священный Коран. А когда ему доводилось петь зикиры, исламские песнопения, его красивому голосу внимали и люди, и даже, наверно, ангелы. Сердце его страдало, видя какие бесчисленные тяготы переносит народ… В один из таких дней дед встал утром в раздумьях. Он позвал сноху Шаму и рассказал ей увиденный сон. Шама не подала виду, что поняла его сон и, опустив взгляд, молча слушала.

– Келин, я во сне видел, что доел казан с едой и допил чашу айрана. Я понял, что моя жизнь близится к завершению. Знаю, что ты это понимаешь, и потому тебе предстоит позаботиться дальше о детях. А до этого я видел отца во сне. Он в Пардыках пас восемь овец. Когда я спросил, для чего они тебе, он ответил, что, мол, я вас восьмерых отправлю на Кавказ, а здесь останусь с одним из вас.

При этом дедушка глубоко и печально вздохнул. Немногословный, глазами указывавший нам что надо делать, в скором времени он оставил сирот на попечение Всевышнего и покинул этот мир. Мы, опечаленные внуки, очень сожалели о том, что дедушка ушел в мир иной, бесконечно скучая по родной земле Кавказа.

Братик мой Мухамматик был очень слаб, а тут, к несчастью, он упал и очень сильно повредил ногу о камень, и при всех стараниях не смог оправиться и умер. Остались мама и мы, семеро детей.

Эти две могилы были нам как наказ, как завещание, и как бы нам не было трудно, мы, зная, что наши родные не хотели остаться здесь, на чужбине, справили по ним поминки и потом собрались в путь…

После окончания войны прошло тринадцать лет. Жизнь потихоньку налаживалась. На колхозных полях балкарские женщины вместе с другими пролили, трудясь, много пота.

Они пололи сахарную свеклу под обжигающим солнцем с раннего утра до позднего вечера. А вечером дома их ждали дети и домашние дела. Наверно, наши женщины были из железа! А ведь им поначалу и одеть было нечего, и с едой не было достатка. Закаленные в ежедневных трудностях, они никогда не уклонялись от работы и трудились, не зная усталости и лени.

Слава Всевышнему, то время потихоньку уходит. Страна набирается сил. Всё меньше становится разрушенных войной домов, все больше новостроек. Глядя из окон поезда, проезжая страну из конца в конец, мы много чего увидели. Бесконечные пустоши сменялись лесами. Начинающие зеленеть поля и деревья оживляли пейзаж. В Казахстане природа ещё спит, а в российские земли уже пришла весна…

Нальчикский вокзал был полон людей. Приезжающих встречают родственники, знакомые. Есть и те, которых никто не ждёт. Дорога во все пять ущелий Балкарии начинается с вокзала. Каждый ищет возможность добраться до родного очага. Нам предстоит ехать в Чегемское ущелье, в селение Эль-Тюбю. От встречных людей мы узнали, что дороги туда нет, и потому мы остановились в селении Нижний Чегем.

Муж отцовской сестры Халимат, Каракизов Жибирил, до высылки занимал какую-то должность, и его семье дали разрешение вернуться на родину в пятьдесят шестом году. Но и их семью жизнь в высылке тоже испытала. Один из братьев-близнецов Жибирила был тяжело болен и умер. Его могила осталась в чужой земле. По приезде мы вместе с Каракизовыми купили большой дом на две семьи.

Нижний Чегем мне очень понравился. Вокруг села лес, а по краю бежит река Чегем. Красота! Наш дом стоит как раз на берегу. Лес на той стороне манит к себе. У нас большой каменный дом, большой двор. Нас много, и все рады. Такой красоты в Казахстане не было! Я, бывало, без устали глядел в воду, сидя у реки. Вокруг деревья в белом цвету, запахи голову кружат. Полно диких слив, яблонь. От этой красоты наши сердца полны радости.

Услышав, что еще кто-то приехал, сельчане шли их проведать, поздороваться, порасспросить, рассказать о себе. Потихоньку со временем село начало преображаться. По весне все занялись огородами и садами. Многие, заготовив саманные кирпичи, начали строить небольшие дома. По возможности все соседи помогали строящимся. Всюду царила радостная атмосфера, и даже земля вокруг казалась какой-то иной. Многие годы людям, не видевшим родных заснеженных гор, не ходившим в густых лесах, а видевшим вокруг бесконечные свекольные поля, теперь привыкать ко всему было внове. И тем не менее, мы быстро осознали, что эта райская земля вся наша!

Немного освоившись, я пошел к Музафару Жантудуеву, с которым вместе играли в детстве. Их семья остановилась у родственников на другом краю села. В тот день Музафар и его брат Алеш помогали копать траншею под фундамент для дома их дяди. Я удивился и спросил, почему они себе не начали дом строить. «А здесь к чему? Мы хотим жить в Эль-Тюбю. А если не так, то лучше в Казахстан вернуться, где привыкли», – ответил Алеш, начиная сердиться. В этот момент я почувствовал, как скучаю по Эль-Тюбю, и спросил у Музафара: «А мы сможем туда добраться?». «Проехать туда невозможно, только пешком», – отвечал он, и мы договорились налегке сходить в село.

Три дня спустя мы поймали ослика и засобирались в дорогу. Приготовили кое-что из еды, одежду. Я предложил взять ружье. Музафар согласился. Мы погрузили это все на ослика и с хорошим настроением тронулись в путь. От Нижнего Чегема до Эль-Тюбю самое малое километров сорок. За эти годы туда навряд ли кто ходил, поэтому нам могут встречаться только дикие животные…

День тёплый. Идём. Обратно дороги нет, раз уж договорились. Возле Адаева ручья остановились, умылись, попили воды из фонтанчика и пошли дальше. Когда нас увозили отсюда, мне было восемь лет, Музафару – девять. Но многое помнится, как сегодня. Дорога дальняя, но вокруг столько красоты, что мы порой подолгу стоим, любуемся, пока душа не насытится, и затем идем дальше. За поворотом открывается горная гряда. Музафар останавливается, завороженный. «Как мы росли там, не видя остроконечные пики этих гор ?», – вопрошает он и не скрывая слез плачет. Да и я, вспомнив, как дедушка скучал по родным скалам, тоже вдоволь наплакался. Он о каждом валуне, обрыве, леднике, где и что растет, какая польза от трав, обо всем нам, как в завещание, рассказывал…

Когда мы миновали Хушто-Сырт и дошли до водопадов, там было уже тихо и темно. Мы спустились к реке, сняли с ослика поклажу и седло, напоили его водой, затем отыскали деревце и привязали его, а сами улеглись по обе стороны седла, положив на него головы, и уснули. Эта влажная земля, свежая зелень травы, этот восхитительный воздух, все это было наше, мы понимали это и спали спокойно.

В горах утро наступает обычно позже, чем на равнине. Мы не мало поспали, но с трудом проснулись и нехотя встали. Хотелось еще полежать, глядя в небеса. Оглядевшись по сторонам, я с удивлением увидел, что ослик каким-то образом отвязался и лежал, отдыхая, неподалеку от нас. А как красивы были водопады тем утром, и говорить не надо! Мы умылись их чистой прохладной водой и тронулись дальше в путь.

Солнце вовсю припекало, когда добрались до местечка Ак-Топрак, т.е. Белая Глина. На ходу перекусывая, идем дальше. Вот только Музафар опять, как увидит знакомое место или валун какой, останавливается и плачет. А когда мы дошли до абрикосового сада, так он каждое дерево обнимал. А они все в цвету и так пахнут, аж до головокружения. Не желая расставаться, Музафар долго прижимал бутоны цветов к лицу и нежно их целовал…

Музафар хорошо знал, что этот абрикосовый сад посадил наш дедушка Атака. И в Чегемском ущелье все знали, что посадка фруктовых деревьев и их прививка, это дело рук нашего дедушки. И каменный забор вдоль сада дед сложил, чтобы земля не обваливалась на дорогу, проходящую под ним.

На второй день часам к десяти мы дошли до Эль-Тюбю. Пройдя через мостик, мы увидели, что к нам бежит небольшой красивый песик. Мы остановили ослика и стали дожидаться, пока песик добежит. Добежав, он до того радостно бегал вокруг нас, терся об нас, вилял хвостом, что мы прослезились оба. Мы видели, что на родине и собаки, и орлы, и даже камни скучали по нам! Какая была радость заново увидеть Капчагай, гору Донгат, ручей, бегущий меж ними. Дойдя до ныгыша, места посиделок стариков, мы отерли эти старые доски руками. Этот ныгыш всегда вспоминал дедушка Атака. И его отец приходил сюда, чтобы вспомнить своих родителей…

Сегодня мы с Музафаром были рады увидеть камни старых заборов, башню Малкаруковых, долину Битикле. Нам хотелось увидеть и дома рода Кулиевых. Но пока кроме песика к нам навстречу никто не вышел. Из-за отсутствия дороги в селе кроме Эдокова Ибрагима и его супруги никто не жил. Мы понаслышке знали, что они погрузили свое имущество на лошадей и таким образом добрались до села. И потому они были единственной семьей в селе. К их дому и привел нас этот песик. Старики были очень рады, увидев нас. Спросили, как мы добрались, усадили за стол, накормили. На удивление, после столь долгого пути мы не чувствовали усталости.

Так, расспрашивая друг друга и слушая, мы просидели до вечера. Ибрагим был другом моего отца, и тепло говорил о нем. Вспоминая молодые годы, очень сожалел, что участь многих, о ком он спрашивал, не известна. Я несколько раз порывался пойти к нашему дому, но под разными предлогами Ибрагим не отпускал меня. Затем мы отправились спать. Утром опять не желая, чтобы я ушел, он сказал, чтобы мы побыли дома с его хозяйкой и дожидались его возвращения. Он явно не хотел, чтобы я видел, в каком состоянии находился наш дом. Едва Ибрагим вернулся, я тотчас молча отправился в сторону нашего дома. Я был сердит на него и потому не шел, а, скорее, бежал всю дорогу. И если мне не удалось бы пожарить вяленое мясо дичи на очаге, как это делала его супруга, то уж разжечь огонь и согреть дом я бы смог. С этой мыслью тем утром я вбежал во двор нашего дома. Первое, что я заметил, что старая деревянная входная дверь наполовину сломанная валялась у порога. Что бы сказал дедушка Атака, мелькнула мысль. Далее от увиденного я остолбенел и с широко раскрытыми глазами присел на шершавый камень, оказавшийся под ногами…

От удивительного по своей красоте двухэтажного дома с железной крышей остались полторы стены и больше ни-че-го!

Жестяные листы, стропила, обрешетку, рамы, двери, тесаные камни, остекление внешнего коридора это все разобрали и растащили те, кто остался здесь после нас. Кто-то жил в маленьком двухкомнатном домике, стоявшем рядом, превратив одну комнату в жилье, а вторую под хлев для животных. До чего тяжко было мне видеть все это! Неужто наворованное пошло ворам на пользу? То, что они увезли, и сегодня по прошествии тринадцати лет было ценно. А в те годы, когда строился дом, сколько стоило усилий деду привезти сосны из местности Мёлюшкю на лошадях по бездорожью! А каким образом он привез откуда-то издалека жестяные листы на крышу?.. Сколько нашего добра досталось тем, кто после нас всех тут остался…

Я прошелся вокруг в надежде найти какие-нибудь книги или рукописи прадеда Даут-хажи, но кроме нескольких листочков бумаги ничего не нашёл, да и те были с расплывшимися чернилами и прочесть что-либо мне не удалось. Мой ум и сердце не хотели воспринимать то, что осталось от нашего дома. Я вспомнил, как мы жили здесь, как играли в детстве, как с дедом ходили по окрестностям. Это всё прошло перед моими глазами, как в кино, от нахлынувших чувств я не выдержал и дал волю слезам…

Ещё до войны, в один из осенних дней, к нам в дом пришел Сагит Шахмурзаев вместе с каким-то русским мужчиной. «Махай (так звали деда), это профессор Караулов, ученый из Ленинградского университета», – сказал он. Худощавый, невысокого роста профессор тепло поздоровался с дедом, а сам глаз не отводил от дома. Затем повернулся к Сагиту и спросил: «Кто разрешил построить такой дом, откуда были строители?». Сагит перевел деду его слова и пояснил, указав на него, что это он сам все построил. Профессор был очень удивлен, взял деда за руку и долго не отпускал ее. Дед сказал Сагиту, что они могут зайти в дом и посмотреть. Профессор с радостью согласился. На нижнем этаже были четыре большие комнаты, на верхнем еще столько же. Спереди дома был полностью застекленный коридор. Ни дождь, ни снег не помеха этому дому, и тепло никуда не уходило. А на чердаке мама хранила в мешках сушки, нарезанные тонко сушеные яблоки. На нижнем этаже одна комната служила кухней, другая была комнатой деда, третья – его отца, Даут-хажи. Эта комната была уставлена полками, полными книг, привезёнными из стран Ближнего Востока, где он учился. В сундуках хранились его рукописи. Дед бережно хранил все это. И сегодняшние гости неспроста пришли в наш дом. И Сагит, и профессор Караулов много чего взяли и ушли. А куда унесли, где оставили, и ныне неизвестно. Впоследствии сколько раз писали мы в архив университета, в НИИ Академии языкознания, но ответов так и не дождались. После этого Сагит еще приходил, брал книги и рукописи, обещал напечатать книгу, но ничего не вернул и не напечатал. Под конец жизни он отдал все Хамиту Малкондуеву. Тот тоже обещал издать книгу, но так и не успел…

Гордость тюркской нации, Даут-хажи, известный поэт восточной лирики, признанный Учитель народа, отдавший ему столько сил, ума и знаний, хранивший их в книгах и рукописях, теперь это все было безвозвратно утеряно неправомерными действиями властей, растащено ворами и не возвращено обратно, – пусть жизнь сама разберется с ними!

Скрепив сердце, я пошел в сад деда. От большого сада осталось всего несколько слив. Злости моей не было предела! Я пытался понять, что случилось, подошел ближе и увидел, что деревья обглоданы козами, и от них остались лишь обрубки стволов. Те, кто пришел сюда после нас, держали здесь скот, овец, коз. Не умея обращаться с пчелами, разрушили улья. Но зачем они порушили сад? Ведь в то время сады были редкостью. Кто им разрешил это сделать, мне и сегодня непонятно…

Дотемна я просидел в саду. Затем пошел во двор, будто бы там меня ждал дед Атака, перебирая четки. Да, большая война прошлась и по нашему дому, разрушив его. Я был в подавленном состоянии и не задерживаясь пошёл вверх по улице. Моя голова, душа, тело теперь были иными. Там, кроме печалей переселения, того, что меня обворовали, да злости сироты больше ничего не было. В тот момент мне хотелось услышать только голос моего деда. Даже доброго Ибрагима, который на время приютил нас, мне не хотелось видеть. Я был в мрачном расположении духа, и сколько мне потребуется времени, чтобы это забылось, не знал. В этих раздумьях я спустился к берегу речки Жылги и присел на гладкий, теплый камень. Вода струилась мимо с легким шумом. Бездумно глядя на воду, я осознал, что в ней плещется отражение луны, и, желая отыскать ее, поднял голову к небу и нашел ее на вершине горы Донгат. Луна была такая же, как и прежде – нагая, яркая, круглая, как хычин… Когда наш дом разбирали и обворовывали, как ты могла светить им, подумал я. А луна, как и прежде, осветила Капчагай и обдала мое лицо холодным своим сиянием…

Так хорошо, как мы, в то время в селе никто не жил. Отстаивавший интересы своего народа Даут-хажи был отцом моего деда. Он не строил это жилье. Это строил его сын Махай, отец моего отца Харуна. В то время Даут-хажи обучался медицине в далеком Багдаде. Окончив учебу в университете и вернувшись домой, он обрадовался способностям сына, но не красоте дома. Когда Махай сказал, что не видит радости в глазах отца, тот, вздохнув, ответил: «Скоро придет такое время, сын мой, что богатства человека навлекут на его голову беды. И через этот дом ты испытаешь много невзгод, вот о чем я печалюсь». Он был, бесспорно, провидцем. И, действительно, когда власть сменилась, после революции у нас образовался колхоз, то половину верхнего этажа дома отдали под гостиницу приезжавшим чиновникам. Вдобавок ко всему, хозяева дома должны были еще и кормить этих гостей. А еще у нас жили геологи, беспокойный народ. И когда дед пошел в сельсовет жаловаться на них, ему сказали, чтобы он помалкивал, а не то весь дом отберут под гостиницу, выселив хозяев, и прогнали…

Рассказывая обо всём этом, вспоминается шейх Леуан, кумык, пришедший в наши края из Дагестана. Он тоже провидчески сказал, указав на краю дороги на огромный валун: «Когда этот камень упадет вниз, многие балкарские селения опустеют». В жизни так и произошло. По возвращении из высылки многие балкарские села остались пустыми. Только в Чегемском ущелье выше водопадов остались незаселенными 80 сел, кроме Эль-Тюбю и Булунгу…

Музафар тоже пошёл к месту, где стоял их дом и, посоветовавшись с Ибрагимом, наметил место строительства нового дома. А когда проложили в Эль-Тюбю дорогу, Алим и Музафар построили хороший двухэтажный дом. Он и сегодня стоит, и там живут их внуки.

А мне мое подавленное сердце не позволило обосновать здесь новое жилье. Ибрагим говорил, мол, приезжай, я помогу, но мне даже слышать это было нелегко. Сегодня наш участок поделен, и там стоят пять домов. А в старом дедушкином саду сохранилось еще несколько деревьев. И сегодня ещё стоит одиноко стена нашего разрушенного дома…

Я уже далеко не молод, и когда мне хочется отдохнуть, еду в Эль-Тюбю. Никакое другое место не дает мне столько сил, как это. Я часто вспоминаю слова Даут-хажи. Он был доволен тем, что старость его прошла в райском месте, там, где родился, где брал силы от этих снежных гор, от нашей природы. В каждую поездку я посещаю его могилу и остатки нашего дома. Сколько теплых дождей пролилось на эту землю, где прошло мое детство, сколько ветров подсушило ее. Луна освещает её и в морозные зимы, и в теплое лето испокон веков. На её свет смотрящие Битикле, скала Башиллик, Дорбунлу Сырт (холм с пещерами), скала Артишли, гора Донгат, аул Думала – тамошним праздникам и умершим свидетели. С незапамятных времён, когда здесь ещё не было дорог, и по сегодняшний день эти места не забывают гости. Есть в этих местах удивительная, невидимая и притягательная сила. Все хотят увидеть молельный камень, пещеры Донгата, вершины скал, на которых обосновались орлы, склепы, вросшие в землю многовековые каменные жилища, ныгыши, места посиделок стариков, радовавшие их своей красотой и дарившие им вдохновение. Это необходимо тем, кто ищет в этих местах силу и красоту, кто хочет попить воды из речки Жылги, умыться этой водой, что равносильно тому, что вернуть свою молодость. Каждый человек, посетивший наши места, ощущает необыкновенную радость, наполняющую сердца.

Перевод Азнора Сарбашева