Его мастерская жизни

Я сын Иверии, но вырос в Дагестане,
Его народа дружбой озарен,
Где каждый гость без всяких притязаний
Радушием хозяев покорён.

Его лирика какая-то уж очень мужская, с размышлениями о судьбе Родины. Всего в 20 четверостишьях он рассказал историю великого народа от того сумбурного периода, когда:

Кто с «белыми»,
кто с «красными» якшался
В 17-м, давненько, век назад,
И каждый в правоте
не сомневался,
Что в будущем
построит город-сад.

Вспомнил он, что:

В 30-х мы друг другу
глотку грызли,
Кто ждал, а кто стучал
на всех подряд…

***

Сперва репрессии,
потом победы были,
Когда повержен был
фашистский гад.

И так этап за этапом простым, доступным языком, незатейливым ямбом рассказал о правителях страны от Сталина до наших дней, дав меткие оценки Хрущеву («Он Крым отдал бездарно Украине»…), Брежневу («Застоя годы долгие летели…»), Андропову («Уж очень строгий был мужчина, бездельников он сократил отряд»…), Черненко, Горбачеву, Ельцину, Путину, не забыл и про оппозицию к теперешней власти («И в страшном сне представить не могу Явлинского в Кремле или Собчак, таких друзей я не желал врагу и с Путиным их не сравню
никак»).

Самокритичен он и к себе:

… Стихи сперва
рождаешь в муках,
Потом лелеешь
и оттачиваешь их,
А что не так –
не хаешь ни перо, ни руку,
Ошибки ищешь
лишь в деяниях своих.

В его стихах обычными словами выражена глубина наставлений:

На блюдечко с каемкой
не надейся
И лбом хоть в пол
или об стену бейся,
Коль сил не приложил,
удача не придет.

Но автор этих стихов вовсе не синий чулок. И ему не чужда жажда тепла человеческого.

«Чтоб не мерзла душа,
каждый ищет тепла.
Но, увы, не всегда он находит», – размышляет поэт.

– Как мне кажется, стихо­творчество – это стремление к самовыражению. Вам, более 50 лет работающему в театре, создавшему не менее 150 сценических образов, прожившему жизнью разных героев со своими страстями, бедами, радостями, познанием любви и так далее, театральная площадка, наверное, тесна для самовыражения, раз вы призвали поэзию в сопереживатели вашему внутреннему настрою? – задаю вопрос Владимиру Георгиевичу.

– Для меня важно и то, и другое. Хотя главная площадка для меня это, как вы сказали, стихотворчество. Перед листом бумаги только я и мое чувствование переживаемого на этот момент. Мне никто не говорит: пиши так или эдак, корректируй свой взгляд на предлагаемую автором пьесы, режиссером ситуацию. В стихотворных строчках я изливаю то, что думаю, чего требует душа. А театр, пожалуй, иная площадка для самовыражения.

– Свое видение образа, характера сценического героя предлагаете режиссеру, если не в целом, то хотя бы в каких-то мизансценах? Спорите с ним?

– Хм, еще как! Потому я не всегда удобен режиссерам.

– А с кем из них вам работалось легко?

– Был у нас в театре играющий режиссер Юрий Александрович Колчин. Мы не только хорошо понимали, но и чувствовали друг друга. К сожалению, он уже не работает в нашем театре.

– Меняется ли характер человека, создавшего, пусть даже на сцене, столько различных образов, в том числе и отрицательных?

– Конечно, эти чужие судьбы, на время ставшие моими, оставляют некий след. Я стремлюсь своих героев, в том числе отрицательных, понять и оправдать. Это очень важно для меня как актера.

– А удалось ли получить такую роль, когда без заморочек вы сыграли самого себя?

– Я из рода царских князей Ахвлегиани. В царской Грузии были два нациообразующих рода – Багратиони и Ахвлегиани. Так вот, я потомок одного из них. Потому роль Акопа из спектакля «Ханума» мне очень близка, я почти себя сыграл. Он, можно сказать, родной для меня, да и спектакль в целом тоже. «Ханума» сопровождает меня по жизни. Играл в спектаклях трех разных режиссеров – когда работал в Севастополе, в курсовой работе, выпускаясь из ГИТИСа, и вот в нашем Русском театре в Махачкале.

– У кого вы учились?

– Нашими преподавателями были народные артисты страны всем известные Элина Быстрицкая, Анатолий Папанов, внук И.Сталина, режиссер академического театра Советской Армии Александр Бурдонский.

– Громкие имена в театральном искусстве, ничего не скажешь. Большие мастера. С кем из актёров, не из своего театра, вам хотелось бы сыграть в одном спектакле? Ведь вы смотрите фильмы, работы театров по телеканалу «Культура». Так с кем?

– С моим однокурсником, актёром Ленкома Виктором Раковым. Гениальный артист!

– А какой вы партнёр?

– На этот вопрос у меня ответа нет, это не у меня спрашивать надо. Но могу сказать, с кем мне легко работать на сцене. Это Артур Абачараев и мой друг по жизни и в театре Имам Акаутдинов. Были и другие, но их в нашем театре уже нет.

– Какая роль далась очень тяжело?

– (Задумывается). Пожалуй, роль священника в пьесе Эрдмана «Самоубийца». Мне, человеку верующему, было непросто оправдать его поступки. Роль – на сопротивление.

Обычно спрашивают: что бы я хотел сыграть? Многие артисты мечтают о роли Гамлета, а мне ближе шекспировский Меркуцио. Но «Гамлета» в нашем театре не ставили.

– А в жизни вы играете? Вы живёте жизнью обычного человека или думаете, как актёр, говорите, как актёр, поступаете, как актёр?

– Пожалуй, нет. Хотя припоминаю случай, когда в годы учёбы в институте по-актёрски сыграл роль льстеца, назвав педагога, женщину, разными приятными для слуха словами. Это было в определенной ситуации.

– Помогло?

– Кажется, да. Ведь женщины любят ушами.

– Как вы считаете, режиссеры полностью раскрыли ваш творческий потенциал?

– Я чувствую в себе возможности режиссера. И очень хотел бы поставить «До третьих петухов» В. Шукшина. Мне очень близко творчество этого писателя. Пока не нашёл единомышленника, но живу этой идеей.

– Не жалеете, что стали актёром?

– Я работал с 14 лет на заводе «Радиоэлемент» в Дербенте, служил на Черноморском флоте, был монтировщиком сцены, заведующим постановочной частью в театре Севастополя, но никогда не жалел, что стал актером.

Мы тихо беседовали в его театральной гримерке. Коллег не было. Но настал час, когда пришел один, затем другой. И, хотя они тут же выходили, увидев меня, я поняла: надо откланяться. А по собеседнику было видно, что актер не выговорился. О театре он знает всё. И о любимом деле может говорить бесконечно.

Я уходила по коридору вдоль гримерок, за дверями которых чародеи, дарующие нам волшебство. Владимир Георгиевич долго смотрел мне вслед, пока я не свернула к лифту.

Театр – его мастерская жизни, театр и есть его жизнь.