«И мир огромный, что во мне таится…»

В год столетия Гамзатова, оставившего после себя огромное литературное наследие, которое еще предстоит осмыслить потомкам, чтобы понять величие поэта-философа, многое предвидевшего и оставившего мир с тревогой в сердце, мы беседуем о его творчестве с доктором филологических наук, профессором Магомедом Магомедовым.

– Магомед Ибрагимович, Расула Гамзатова считают поэтом-лириком. Но многое из того, что вышло из-под его пера, можно назвать стихотворной книгой о времени, о жизни, о себе…

– Литературное творчество Гамзатова охватывает все грани жизни народов Дагестана. Своим творчеством он сделал дагестанскую литературу всемирно известной, придал ей новые качества, говоря языком поэзии о многих проблемах современности, его родного народа, родной страны. Он сумел перекинуть мосты дружбы между народами, укрепить взаимное доверие.

Его знаменитые «Журавли», написанные в 1965 году, стали гимном памяти погибшим во всех войнах. Этот образ в его строках наполнен глубоким и священным смыслом, и в сегодняшние драматичные времена он, как никогда, значим для всего мира. Памятники «Белым журавлям», возведенные по всей планете, – один большой мемориальный комплекс, посвященный поэзии Расула Гамзатова и воздвигнутый еще при его жизни. Проводимые в Дагестане ежегодно Дни «Белых журавлей» были основаны по инициативе Гамзатова еще в 1986 году и стали всероссийским национальным Днем памяти и Международным праздником поэзии.

В центре поэтического восприятия Гамзатова – Дагестан, колыбель его поэзии, его вдохновение. От него тянутся нити к самым отдаленным уголкам России, к странам и континентам планеты.

«Я поднялся на самую высокую вершину Дагестана и смотрю во все стороны. Разбегаются вдаль дороги, мерцают вдали огоньки, где-то еще дальше звонят колокола, земля скрывается в синей дымке. Хорошо мне смотреть на мир, чувствуя под ногами родную землю», – писал Гамзатов. Чувство родной земли было и оставалось опорой для него в этом неспокойном мире и в бессонные ночи над письменным столом, и когда шагал к трибуне высоких ассамблей, и когда провожал в последний путь близких друзей, и когда утешал больных и обездоленных.

Поэт был верен Дагестану. Но душа и дела, заботы и добрые помыслы Гамзатова не замыкались в территориальных и национальных границах Дагестана, он жил и творил, отстаивал справедливость и прикрывал трепетную ветвь добра от ветров и заморозков века, «представляя державу в целом, кавказец родом из Цада».

Поиск истины в себе и в окружающем – в людях и событиях, в мгновениях и годах – происходил в Гамзатове сызмальства, с тех еще пор, когда, вглядываясь, вслушиваясь в мир, он то ликовал, то грустил, то погружался в неспокойные думы. Это и есть, может быть, тот процесс, который и называется поиском высшей истины. Стремление познать жизнь во всей полноте и обостряющиеся с годами профессиональные метания проистекали в душе поэта с неистовой напряженностью

– Поэт, сумевший вырваться из узконациональных рамок, поднявшийся на невиданную высоту, создавший не только поэтический ряд трогающих душу лирических, патриотических произведений, но написавший блестящую публицистику «Мой Дагестан». Считаете ли вы, что это философский монолог, стилистика которого зовется гамзатовской, стал настольной книгой для многоязычного читателя?

– Вы правы. Расул Гамзатов в первую очередь явление национальное, талант и творения его принадлежат всему многоязычному Дагестану, и как его олицетворение он входит в духовную сокровищницу современности, приобщая поколения сооте­чественников к достижениям всемирной цивилизации. Он поэт такой высокой гражданской пробы и таких социально-философских масштабов, что созданное им может быть по достоинству оценено и осмыслено лишь в контексте нравственных исканий XX столетия, в котором он жил и творил.

Рождённый в ауле Цада Хунзахского района в семье народного поэта Дагестана Гамзата Цадасы, по определению Н. Тихонова, «самого острого ума современной Аварии», горца, блестяще владевшего арабским языком и приобщенного к богатствам восточной культуры, по окончании Буйнакского педагогического училища Расул Гамзатов учительствовал в родной школе, «поместившейся в крепости Хунзах». Затем уже в Махачкале был редактором Дагестанского радио, заведующим отделом республиканской газеты «Большевик гор». В 1945 году поступил в Литературный институт им. М. Горького в Москве. В ноябре 1950 года Расул Гамзатов был избран председателем правления Союза писателей республики и до последних дней жизни возглавлял его. Удостоенный звания Героя Социалистического Труда, избирался депутатом и в течение многих лет состоял членом Президиума Верховного Совета СССР, принимал деятельное участие в работе Комитета по Ленинским премиям в области литературы, искусства и архитектуры, комитетов защиты мира и солидарности стран Азии и Африки, Европейского сообщества писателей. Входил в состав редакционных коллегий ряда центральных изданий, в том числе и журнала «Новый мир», избирался действительным членом Петровской академии культуры и искусства, возрожденной в Санкт-Петербурге в 1992 году.

Таков перечень анкетных данных, послужной список, образно, это жизненные версты и перевалы в судьбе крупнейшего поэта двадцатого столетия. Однако это лицевая, видимая, сторона биографии, но есть и невидимый, глубинный пласт судьбы – биография души поэта, мир его чувств и мыслей. Этот мир Гамзатова не умещается в несколько строк листка учета кадров – он сложен. Его путь в литературе это не бравые шаги одописца, которому с самого начала и до победного конца все понятно и ясно, а одиссея большого художника, размышляющего в глобальных измерениях, принимающего близко к сердцу свершившееся и грядущее.

Поиск истины в себе и в окружающем – в людях и событиях, в мгновениях и годах – происходил в Гамзатове сызмальства, с тех еще пор, когда, вглядываясь, вслушиваясь в мир, он то ликовал, то грустил, то погружался в неспокойные думы. Это и есть, может быть, тот процесс, который и называется поиском высшей истины. Стремление познать жизнь во всей полноте и обостряющиеся с годами профессиональные метания проистекали в душе поэта с неистовой напряженностью. Прав был С. Маршак, по первым публикациям в центральной печати назвавший аварского поэта «набирающим высоту».

– В истоках поэтического таланта вековая мудрость, величие горного края, сыгравшего главную роль в становлении и формировании личности Расула Гамзатова. Но имели ли первостепенное значение «домашние университеты»?

– Безусловно. Это уроки отца, атмосфера семьи, которая была пропитана духом почитания горских традиций, культом слова и мудрости книг, учеба в Москве, круг друзей, тишина читальных залов и шум поэтических вечеров. А впоследствии Гамзатов был волею судьбы вовлечен в общественную жизнь и Дагестана, и страны, вошел в сферу международной политики, благодаря чему дороги поэта пролегли по континентам: он пересекал границы государств и королевств, беседовал с президентами и премьерами, с ним считались в Кремле. Все это раздвигало обзор видения жизни и событий, подпитывало информацией и давало возможности для аналогий и обобщений.

– Многое пережив, он так и не научился быть удобным. И многое, о чем говорил, соотносилось с его убеждениями. Не предпринимал ли Гамзатов попыток утилитарного приноравливания к политике?

– Нет. Поэт, личность, мудрец, Расул Гамзатов не становился в позу – во всем он видел проявления жизни, продолжение бытия. Вот почему его сознание не стало иерархическим, он не поддавался восторгу преклонения. Поэтому его поэтическое слово не подверглось дискредитации, хотя менялись и лидеры, и политические курсы, и общественный климат.

«О многом сожалею, – признавался поэт со страниц «Правды» в 80-е годы. – Сожалею, что не написал то, что мог бы написать. Но куда больший грех: писал то, что мог бы не писать». И это не поза, а проявление искренности, крик души о незаживающих ранах на сердце…

Может показаться чуть ли не игрой, лукавством говорить о болях, горечи, переживаниях Гамзатова, ибо в глазах миллионов он был величиной почти неприкосновенной, поэтом, пользующимся всенародной любовью и обласканным властями, баловнем судьбы.

– Если судить по биографии, разумеется, можно так и предположить, нарисовать, вообразить некий образ «придворного поэта», который родился в раю и пребывал в раю без забот и печали. Но так ли это?

– У Гамзатова как у большого, подлинного художника низок «болевой порог» и отзывчиво сердце. Для него нет чужих болей, беды, от которой бы отмахнулся:

Где б ни был пожар, не уйти от огня,
Где гром ни гремел бы, я гибну от бури…

В его душе умещалась боль обиженного, обделенного, оскорбленного человека и тревога за планету, за её покой и будущее. Гамзатов считал, что мир, состоящий из неразделимой совокупности человеческих судеб, живого, обреченного на страдания и испытания людского сообщества, нуждается в защите и неизбывной заботе.

И мир огромный, что во мне таится,
Лежит со мною: он меня больней.

Больной миp… Разве большой поэт может жить в состоянии непробудного оптимизма, неизбывной радости, когда вокруг выстрелы, стоны, слезы, голод и нищета? Мироощущению Гамзатова чужды прямолинейность, одноплановость восприятия и осмысления действительности, ибо он знал, что правда многолика, как сама жизнь, которая примиряет непримиримое и силой таинственных законов сохраняет напряженную переплетенность и взаимозависимость противоположностей…

И нередко поэт бывал похож на больного ребенка, который «не в силах промолвить слово или знак подать». А ведь еще острее боль, когда тебя не слышат, а услышав, подают знак молчать. С Гамзатовым бывало и такое. Можно заострить: даже с Гамзатовым!

Четыре десятилетия в столе у автора и режиссеров пролежал киносценарий о Хаджи-Мурате, не дошла в сохранности до читателя поэма «Шамиль», около тридцати лет в заточении под домашним арестом находились поэма «Люди и тени» и стихотворение «Аплодисменты»…

Ныне чуть ли не знаком качества, мерилом величия стал статус бывшего репрессированного, помилованного диссидента, клубного скандалиста и митингующего горлопана. Но Гамзатов никогда не лукавил с толпой, чтобы выглядеть героем, и не строил из себя жертву системы, а оставался гражданином и поэтом державной веры, – сомневаясь, ошибаясь, мучаясь, но никогда не предавая! Может, ему потому и приходилось сложно, именно от того, что оставался самим собою, сохранял достоинство и честь, взыскивая с себя за даже никем не замеченные компромиссы и просто опрометчивые строки…