На годекане у Расула

Предисловие

Есть еще одна сторона жизни Расула Гамзатовича, о которой говорят только в узком кругу, среди друзей и особенно в застолье. Эта сторона жизни охватывает повседневность Расула, комические ситуации и сложные коллизии, в которых окаэывался он волею случая и как с великим искусством выходил из них.

Я около сорока лет дружу с ним и имею удовольствие находиться рядом и оценить изюминки юмора, иронических шуток, рождавшихся почти из ничего.

Недавно вспоминали о прошлом у Расула дома, и он сказал мне:

– Что это ты всё рассказываешь, рассказываешь, лучше напиши один раз и издай.

Эта небольшая книжка – попытка собрать некоторые интересные эпизоды из жизни большого жизнелюбца, озаренные его неиссякаемым юмором. Впервые они были опубликованы в «Дагестанской правде».

Иззат АЛИЕВ (2003 год)

Катавасия Расула

Катавасия, надо пояснить, никакого отношения ни к коту, ни к Васе не имеет. Это церковный термин, обозначающий смешанное пение на утрене, среди церкви, в просторечии получившее иной смысл – сумбур, суматоха, а катавасник – по той же причине – виновник беспорядков.

После столь таинственного вступления – о сути происшествия, случившегося в самом верхнем эшелоне власти. Расул Гамзатов более двадцати лет подряд был избранником народа в Верховном Совете СССР и долгие годы заседал в его Президиуме – честь, которой удостаивались немногие государственные мужи.

Естественно, в этих высоких инстанциях есть твердо установленный порядок ведения заседаний, протокольные параграфы, неукоснительно исполняемые предписания – ритуалы и установки.

Одним из таких неписаных правил было: члены Политбюро приходили на заседание Президиума Верховного Совета последними, а на перерыв или после завершения работы выходили первыми, остальные сидели в своих креслах, пока те не удалятся.

Но вот однажды Расул – то ли задумался, то ли торопился куда, то ли просто был голоден – как только объявили перерыв, устремился к выходу и неожиданно «смешался» с членами Политбюро, как типичный катавасник. Леонид Брежнев, увидев «нарушителя», взял его за локоть и с улыбкой сказал:

– Расул, как хорошо, что я тебя встретил. Ты знаешь, моя дочь просто влюблена в твои стихи. Она будет очень благодарна тебе, если одну книгу с автографом подаришь ей.

Расул начал заверять, что не только одну… Не успел Брежнев отойти, как другие члены Политбюро окружили его и забросали похвалами.

– Моя жена, – сказал один, – любит тебя…

– Моя теща, – сказал второй, – просто без ума…

– Моя племянница, – начал третий…

И тут Расул нашелся:

– А кто вам самим мешает любить меня? – неожиданно сказал он.

Вначале все растерялись от такой шутки, но Брежнев повернулся назад и ласково произнес:

– Что ты, Расул. Если бы не любили, разве мы избирали бы тебя в верховный орган власти?!

– Извините, Леонид Ильич, я думал, что меня сюда избирает народ.

Ответом был очень сдержанный смех.

Символ эпохи

Однажды перед встречей со своими избирателями к Расулу домой зашел Абуталиб, одетый очень аккуратно, как на свадьбу. Но почему-то шея его была обмотана шерстяным шарфом.

Расул, естественно, поинтересовался:

– Что, Абуталиб, горло болит?

– Нет, я здоров, как всегда.

– Тогда почему шарф на шее? Августовская жара и шерстяной шарф…

– Расул, я иду к моим избирателям на собрание, – ответил Абуталиб. – Они должны видеть меня равным с другими депутатами, похожим на них.

– А что, теперь депутаты носят шарфы?

– Нет, Расул. Сейчас эпоха толстошеих. Не зная, придется ли по вкусу избирателям моя тощая шея, я взял и надел шарф, чтобы скрыть ее от них. Пусть думают, что я не хуже других…

Двойник

С некоторых пор в Союз писателей Расулу стали приносить гонорары, к которым он вначале отнесся как к случайной ошибке, а потом и вовсе растерялся в догадках. Гонорары поступали однако регулярно (3–4 раза в месяц), но сомнения адресата относились не столько к регулярности, сколько к материальному их содержанию. Не скажу, что Расул меркантильный человек, но, будучи одним из наиболее высокооплачиваемых стихотворцев (в те годы даже бесталанным членам Союза писателей платили за одну строку 70 копеек, а народным поэтам – от 2 до 4 рублей), он не мог втолковать себе: как это ему почтальонша приносит от двух до трех рублей и то не всегда полных. Однако официальная квитанция гласила, что ему причитается 2 рубля 70 копеек, а иногда и меньше. Гонорары шли в основном из республиканских газет Дагестана.

– За что это? – спрашивал он почтальона.

– Я не знаю, – отвечала служительница связи. – Это лучше знать вам, чего там вы натворили, Расул Гамзатович…

Расул подписывался в квитанции в получении присланной суммы, но деньги отдавал почтальону – за ее труды, что, мол, доставила по месту и, мол, потрудилась на славу…

Но вот однажды, по прошествии трех или четырех месяцев, Расул получил гонорар в полтора рубля. Это был уже предел, который он не мог преодолеть, и попросил Омаргаджи Шахтаманова разобраться. Во-первых, кто так низко ценит его творчество, если это гонорар за стихи? Но если это что-то другое, чисто журналистское, то кто этот нахал, который своим псевдонимом взял его имя и фамилию?

С ситуацией разобрались очень скоро. Оказалось, что «следствие» велось и с другой стороны. Автор корреспонденций, публикуемых в республиканских газетах регулярно, темами которых были мероприятия, проводимые Дагестанским домом народного творчества, страшно возмущенный, что в течение трех-четырех месяцев он за свои публикации не получил ни гроша, обивал пороги бухгалтерии газетно-журнального издательства в поисках своих гонораров. Там вытаскивали из архивов так называемые разметки, где четко по дням выхода газет было указано, сколько рублей и копеек заслужили его корреспонденции, и рекомендовали обратиться к почтовым работникам, которые не всегда, может быть, добросовестно исполняют свои обязанности.

Почта же в лице своих честнейших работников вытащила квитанции и показала ему подлинные подписи получателя гонораров.

– Это не мои подписи! – возмущался автор и уже собрался было возбудить судебное дело по поводу мошенничества, когда встретился в ходе «следствия», так сказать, с адвокатом «мошенника» Омаргаджи Шахтамановым. Стороны минимум пять минут хохотали по поводу «судебного дела» и, опомнившись, пошли доложить Расулу суть произошедшего.

Действительно, оказалось, что под псевдонимом Расул Гамзатов выступал Расул Гамзатов, но не тот Расул Гамзатов, который отдавал свои гонорары почтальону, а другой Расул Гамзатов, полный тезка именитого, который хотел возбудить судебное дело по поводу того, что он не получал за свои корреспонденции ни гроша.

Дело было решено полюбовно в кафе «Восьмистишия» у Яши в присутствии нескольких «присяжных заседателей», которые единодушно вынесли вердикт: «Оба невиновны».

О, как нежней на склоне лет…

Однажды майским тёплым вечером Расула навестили Магомед Толбоев и Гаджи Абашилов. Навестили просто так, посидеть у него, зная, что поэт всегда рад гостям.

Расул сидел во дворе, пригласил гостей к столу, и началась обыденная переброска вопросами и ответами.

Гости, видя, что настроение хозяина не соответствует обычному, решили раззадорить его и незаметно перевели разговор на подвиги молодости на женском фронте.

– Вы же были ловеласом? Легенды ходили о ваших под­вигах…

– Юности присуще хвастовство, – сказал Расул. – Юноша торопится поделиться своими шалостями на любовном фронте, чтобы всем доказать — он ведь мужчина! Молодость же скрытна: мужчина должен хранить тайну. Зрелость делает нас осмотрительными и терпимыми. О преклонных годах лучше Тютчева не скажешь: «0, как нежней на склоне лет и безнадежней любим мы!». Хотя я в своё время высказался на эту тему.

Расул попросил принести с полки свою «Книгу юмора и сатиры» и обратился к одному из гостей:

– Прочти стихотворение «О женщине, спасшей поэта».

День ушёл, как будто скорый поезд.
Сядь к огню, заботы отложи.
Я тебе не сказочную повесть
Рассказать хочу, Омар-Гаджи.
В том краю, где ты, кавказский горец,
Пил вино когда-то из пиал,
Знаменитый старый стихотворец
На больничной койке умирал.
И, превозмогающий страданья,
Вспоминал, как на закате дня
К женщине скакавший на свиданье
Он загнал арабского коня.
Но зато в шатре полночной сини
Звезды увидал в ее зрачках,
А теперь лежит, привстать не в силе,
С чётками янтарными в руках,
Почитаем собственным народом,
Не корил он, не молил врачей.
Приходили люди с горным мёдом
И с водой целительных ключей.
Зная тайну лекарей Тибета,
Земляки, пустившись в дальний путь,
Привезли лекарство для поэта,
Молодость способное вернуть.
Но не стал он пить лекарство это
И прощально заявил врачу:
– Умирать пора мне!
Песня спета!
Ничего от жизни не хочу!
И когда день канул, как в гробницу,
Грешная, зазывна и смела,
Прилетела женщина в больницу
И к врачу дежурному прошла.
И услышал он: – Теперь поэту
Только я одна могу помочь.
Как бы ни прибегли вы к запрету,
Я войду к поэту в эту ночь.
И под стать загадочному свету,
Молода, что тонкая луна,
В лёгком одеянии к поэту,
Как во сне, явилася она.
А под утро с нею из больницы
Он бежал, всех юношей собрат.
И тому имелись очевидцы
Не из легковерных, говорят.
Но дивиться этому не стали
Местные бывалые мужи,
Мол, такие случаи бывали
В старину не раз, Омар-Гаджи.
И когда увидят все воочью,
Что конца мой близится черёд,
Может быть, меня однажды ночью
Молодая женщина спасёт.