Память рода

Я не очень часто пишу, нет привычки, да и не мое это. Но недавно решил сесть к компьютеру и изложить свои впечатления о книге Жемилат Ибрагимовой «Цветок колючки», которую я купил во время третьей поездки с одной только целью — убить время между очередной поездкой в Дербент и трехдневным отдыхом в глэмпинге Старый Сивух.

Я не большой знаток литературы, поэтому ни о стиле, ни о языке автора говорить не буду, поскольку я типичный технарь, и в этом абсолютно не разбираюсь. Скажу о другом. И начну издалека. Очень коротко расскажу об истории своей семьи. Наверное, настоящие рецензии так не пишутся, но я не знаю, как надо, поэтому пишу, как могу.

Семью моего прапрадеда раскулачили на Ставрополье в 20-е годы. Отобрали дом (дед рассказывал мне, что в нем потом открыли школу) и принадлежащий семье маленький лимонадный заводик. При этом никого не репрессировали — прапрадед умер за год до экспроприации, а прапрабабку вскоре после этого загрызли собаки, когда она шла из соседней деревни, выменяв продукты на какие-то вещи. С детьми же (моим прадедом и его братьями и сестрами) поступили по-доброму — просто выгнали на мороз и сказали, что они могут идти, куда захотят.

Я, собственно, и купил «Цветок колючки» потому, что в аннотации было написано, что в повести «Узы» рассказывается о том, как проходило раскулачивание в одном из сел Дагестана. Я понимал, что не в одной моей семье «больная» история раскулачивания передается из поколения в поколение, но читать раньше таких историй не приходилось.

Честно говоря, не пожалел, что купил эту книгу, благодаря ей я лучше стал понимать Дагестан и его людей. Помню, хозяин одного из гостевых домов повел нас с женой на экскурсию по родному селу. При этом выяснилось, что примерно треть жителей села — его родственники. Мы, помню, сильно удивились, но потом оказалось, что к своему роду он причисляет не только родных и двоюродных братьев и сестер, но и всех троюродных и даже четвероюродных родственников, а также их жен, мужей, родителей этих самых жен и мужей, братьев и сестер этих родителей. Для меня лично родовая цепочка обрывается на двоюродных братьях и сестрах, поэтому такое отношение к своему роду, своим корням удивило очень сильно. Оказалось, что в Дагестане это явление практически повсеместное. Люди всячески поддерживают родственные связи и тщательно сохраняют истории своих родов. И при этом многие родовые истории аккумулируют память семи–восьми, а то и десяти поколений.

Именно поэтому повесть «Узы» могла быть написана только в Дагестане, где и через сто лет помнят имена и дела не только самых близких родственников, но и всех тех, кого этими родственниками считают. За примерами далеко ходить не приходится. Первая часть повести написана от лица бабушки, которая не успела рассказать внучке о своей нелегкой жизни. Но возникает ощущение, что бабушка жива и по сей день — сидит в окружении многочисленной родни и рассказывает многочисленным внукам о делах минувших. Все потому, что ее дочь – мать автора бережно хранит в памяти все воспоминания рода, доставшиеся ей в наследство. И передает их своим детям, чтобы те, в свою очередь, продолжили эстафету и сохранили память о предках, живших много лет назад. И в этом, по-моему, главная сила Дагестана, республики, в которой сохраняется родовая память.

Мне кажется, я понимаю, почему автор написал эту печальную повесть. Дело в том, что «больные» семейные истории никуда не уходят. Чем старше я становлюсь, тем чаще в памяти возникает картина раскулачивания моей семьи — дети, уходящие в никуда по глубокому снегу. По существу, для меня это родовая травма, избавиться от которой нельзя. Единственный способ — «похоронить» тяжелые семейные истории в кабинете психотерапевта. Или выплеснуть их на бумагу, как сделала Жемилат Ибрагимова в попытке избавиться от фантомных болей прошлого. А заодно напомнила ныне живущим потомкам сельских «экспроприаторов», что годы — ничто, и ничего не забыто. «Выходя за водой к обеду следующего дня, я замерла в нескольких шагах от своей калитки…. Передо мной шла женщина в платке моей сестры Рейхан, подаренном ей к свадьбе старшей невесткой. «РеIа-а-н!» — прошипела я охрипшим от плача голосом. Ко мне повернулась Эйша — жена одного из сельских коммунистов. Поняв, в чем дело, и постыдившись этого, Эйша убежала в сторону своего дома и скрылась за окрашенной в синий цвет калиткой…. Сколько отцовских коров и лошадей перепало именно этому дому, мне неизвестно. Знала лишь, что в колхоз попало некоторое количество, а остальные головы между собой распределили те, кто в этой жизни умело справлялись лишь с одним делом — направлять винтовки в спину».

Кстати, в связи с этим эпизодом у меня возник вопрос, ответа на который у меня нет. В Старом Сивухе мне рассказали, что в сороковые годы их село переселили в Чечню, в село, жителей которого незадолго до этого отправили в ссылку в Казахстан. При этом все имущество сивухцы по распоряжению властей оставили в своих домах. И его очень оперативно прибрали к рукам жители соседнего селения. Сами же сивухцы, когда чеченцам наконец разрешили вернуться в Дагестан, передали им все их оставленные вещи, не только мебель, но даже вилки, ложки. На мой вопрос почему, мне ответили, что жить по нормам ислама и при этом претендовать на чужое категорически нельзя.

После этого рассказа я много думаю над тем, почему тогда так легко поделили чужое имущество в селении Кули? Почему жители соседнего селения разграбили дома в Старом Сивухе? Единственный приходящий на ум ответ — в разных селах Дагестана очень сильно различался уровень веры. Которая учит, что человек, невзирая на обстоятельства, должен оставаться человеком. В следующий свой приезд в Дагестан обязательно поговорю об этом со знающими людьми.

Я очень люблю книги, после прочтения которых у меня возникают вопросы, на которые надо искать ответы. «Цветок колючки» из их числа. И вопрос об уровне веры в разных селах — далеко не единственный. Что ж, буду искать ответы, которые, уверен, откроют для меня новый Дагестан.