«Пью чашу жизни я…»

Обращаясь в поисках истины к классикам, оцениваешь силу поэтической мысли, содержащей в себе природу, таинство всего окружающего тебя. В этом величие того, кому выпал удел пророка.

Творчество великого Расула Гамзатова – тот необыкновенный заряд духовной нравственности, что во все времена одерживала верх над искушением отгородиться, оставшись в стороне от происходящего в твоем доме, давая простор тому важному, что должно лежать в основе человеческой природы. А это совершенствование, стремление к самопожертвованию во имя ближнего своего.

Поэт откровенно отвечал на самые трудные вопросы, предвидя непростые времена. Что завещал он нам? О чем предупреждал, о чем напутствовал? В Год Расула Гамзатова, ощущая потребность обратиться к творчеству великого дагестанца, мы вновь беседуем о нем с профессором, доктором филологических наук Магомедом Магомедовым.

– Магомед Ибрагимович, разговор о творчестве Гамзатова на страницах «Дагестанской правды» это не просто продолжение общения с современником, литературоведом, но глубокое осмысление его образа. Обращаясь к нему, приходишь к простым и понятным истинам, пробуждающим в человеке дух родной земли. Из чего это следует?

– Расул Гамзатович предпочитал доходить до истины, так сказать, собственноручно извлекая из привычного бытия смысл жизни, начиная с, казалось бы, незначительных деталей. Из книги в книгу Гамзатов ненавязчиво, как бы исподволь, дает оценку собратьям по перу, призывая к объективной самооценке, не заблуждаясь, не обманываясь в восприятии мира.

Призыв: «На свадьбы не ходите вы, поэты» – это и заклинание, и мольба, и даже наказ человека, не раз испытавшего обманчивость высокопарных тостов, лукавых улыбок. «Погибнете на них, не ровён час» – тревога эта своего рода данность, сросшаяся с натурой. Поразительно и другое – чувство бренности мира, желание проникнуть в его тайны вошло и в поэзию Гамзатова рано, в пору цветения таланта, на взлете его славы и всенародного признания.

Познал Гамзатов и уловки века, и неверность людскую, и коварство близких. Размышляя над трагедией классиков аварской поэзии Эльдарилава и Махмуда, словно вглядываясь в собственную судьбу, поэт пытался разгадать предназначенный исход:

Пью чашу жизни я, того не зная,
Что, может быть, отравлена она…

Напряженность духовного состояния и даже внутренний драматизм больших художников не только в неблагоприятных, привходящих обстоятельствах, а в обостренном восприятии действительности, импульсивности, непритупляемой, неусыпной чуткости к тектоническим сдвигам в недрах социальной и нравственной сфер общества. В этом и заключалась одна из неустраняемых сложностей в судьбе самого Гамзатова, которая переросла в неоценимое достоинство.

В малом он предвосхищал крупное: в трещине усматривал скорый обвал, в оброненном слове чуял назревающий скандал, в отведенном взгляде прочитывал задуманную измену, во внезапном дуновении ветерка угадывал надвигающийся ураган. Это редкостное чутье, неземной, нечеловеческий инстинкт, врожденная проницательность, ниспосланные Всевышним. И нет ничего удивительного, когда поэт такой величины, как Расул Гамзатов, вступал в разговор с небесами. Вот почему думается, что он в самом зародыше, в пору утробного шевеления политических раздоров предвидел будущий развал державы, разброд и грабеж, разгул преступности и невиданное доселе обесценивание человеческой личности, отвращение к труду, осилить которое так непросто.

И те ли это люди, которых Гамзатов некогда уподобил высоким звездам и мечтал долететь «только до них?!». И как же, по какому поводу ликовать душе поэта?! Однако Гамзатов не поддаётся разлагающей личность власти уныния и беспросветной тоски, не сдается в плен пораженческим настроениям. И думается, что каждый его день отвоевывался в схватке с реальным миром: отвлекающими от творческих дум факторами, явными и кажущимися препятствиями, сердечной смутой и, конечно же, борьбой с самим собой.

– Нравственные искания не покидали великого поэта до конца. Он искал смысл жизни, не сомневаясь, что прожил ее не зря, прежде всего предъявляя жесткий счет самому себе. Но как он ощущал себя в период перемен, губительных для его Отечества?

– Он жил с ощущением, как будто земля под ногами теряла былую твердость, крепчали встречные ветра. И кое-кому казалось, что «его время прошло», ибо те высокие звания и награды, которых Гамзатов удостаивался по праву, как будто бы потеряли ценность, а книги, за которые он получил Сталинскую премию, затем и Ленинскую, якобы ныне также не представляют интереса…

Но не повинен поэт в том, что развалилась держава, поруганы идеалы, в которые он верил. А поэмы «Год моего рождения», «Горцы у Ленина» или же «Горянка» и «Весточка из аула» остаются явлениями классическими, ибо их высокий художественный уровень не способны умалить капризы блудливой политики и маневры флюгерных критиков. Вероятно, Гамзатов обо всём этом думал, но думал по-своему, со свойственной ему мудростью и не делал из независящей от него ситуации трагедию, не ходил в облике жертвы.

Совесть его чиста: он творил не во имя славы, а по потребности души. «Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия», – писал Баратынский. Эта заповедь, нет сомнения, была близка душевному состоянию Гамзатова. Верность таланту в понимании Расула Гамзатовича – это верность народу, верность духовному предназначению.

– Не будет полным представление о творчестве Гамзатова без его публицистики и литературно-критической деятельности…

– Глубокие мысли, отличающиеся остротой, – так можно охарактеризовать уникальную публицистику поэта вне времени, вне пространства. Книга «Верность таланту», увидевшая свет двумя изданиями (Москва, 1970; Махачкала, 1980) и сборник «По-земному беспокоясь…» (Махачкала, 1987) в целом позволяют судить о Гамзатове как о мыслителе и маэстро с неповторимым жизненным и профессиональным опытом.

Поражала и радовала редкостная творческая неисчерпаемость Расула Гамзатова. Однако было бы несправедливо и наивно представлять его работу в литературе как вечно дымящую доменную печь или – что еще хуже! – как бесперебойный конвейер по штамповке серийных изделий.

Его творческая лаборатория содержит тайну, недоступную не только постороннему глазу, но, может, даже близким. Действительно, как объяснить, что осталась незавершенной третья книга «Мой Дагестан» – труд энциклопедический, загадочный и по жанру, по стилю изложения, и по информативно-эмоциональному потенциалу?

– Творчество подлинного художника неотделимо от его личности, человеческих качеств. Так что же превалировало в характере Гамзатова?

– Он бывал разным. Но главное в нем – отзывчивость и доброта, доступность и доверчивость. Гамзатов следовал принципам: не казаться, а быть; не осложнять простые вещи и не упрощать сложные. Он был по-хорошему традиционен в общении, бывал обидчив, но не гневлив и умел прощать. Славился как великолепный собеседник, не давящий соучастника разговора своим авторитетом.

И еще. И на съездах писателей, и на собраниях, в ходе дискуссий, в своих статьях он давал оценку тенденциям, происходящим в литературе, высказывал суждения о творчестве как классиков, так и современников. Но никогда не считал, что высказывает «истину в последней инстанции». Это показатель интеллигентности или даже светскости, о которой мы порой стесняемся упомянуть.

Гамзатов часто с сожалением говорил о том, что из лексики современника выпали слова «благородство», «добропорядочность», «сострадание». Особо хотелось бы подчеркнуть целомудрие поэта и выдающегося общественного деятеля. Будучи фигурой исторической, Расул Гамзатович не иронизировал в угоду обывателям над прошлым. И не делал «умного вида»: мол, ничего не видел, ничего не знал. Не отсекал прошлое, не отмахивался от него и не иронизировал цинично над лидерами, под чьим началом пришлось работать.

Поэт разделял парады и поражения, потрясения и взлеты страны как ее сын, но не раб. Искренне аплодировал успехам, горько страдал от неудач. Но ни в часы торжества, ни в дни печали не стремился казаться лучше, а оставался самим собой.