Правда чувств и закон триединства. Магомед Алиев: о театре и о себе в нем

На днях в Театре поэзии состоялась премьера второй постановки Магомеда – мирового театрального хита «Двое на качелях» по пьесе Уильяма Гибсона. Мы говорим с молодым режиссером о его взглядах на театр, мечтах и самоощущении в новой для себя роли. Но сначала несколько фактов из биографии.

Окончил отделение актерского мастерства факультета культуры ДГУ, три года учился на факультете режиссуры Российского государственного института сценических искусств в Петербурге, откуда пришлось уйти по семейным обстоятельствам. Сейчас студент третьего курса факультета театральной режиссуры в Театральном институте имени Бориса Щукина.

Родился в обычной дагестанской семье, детство и юность провел в Казахстане. Сочинял стихи, рассказы, правда, в стол. Сам факт сочинительства рассматривает как некую терапию, способ преодолеть ту или иную жизненную ситуацию.

В актерство пришел по следам своего двоюродного деда, актёра Даргинского театра Омара Багаматова. Увидел его в фильме «Тайна рукописного Корана» и буквально загорелся – ведь здорово прожить на экране или сцене чужую жизнь с неведомыми тебе в реальности обстоятельствами. Еще будучи студентом второго курса университета, попал в спектакль Скандарбека Тулпарова «Самоубийца», успел поработать в Лакском, Кумыкском театрах, а после окончания вуза поступил на службу в Даргинский театр. Благодарен своим коллегам-наставникам Саиду Алибекову, Муслиму Кимцурову.

В Русский театр пришёл в 2017 году. Несколько лет ставил детские спектакли для фонда «Надежда», в которых участвовали артисты театров Махачкалы. Спектакли шли на сценах Русского, Аварского театров, собирая большое количество маленьких зрителей.

– Махачкалинские театралы вас знают как молодого человека в красных штиблетах из «Ножниц». А еще? Может, мы что-то пропустили?

– Других ярких ролей и не было, все как-то роли второго плана. Скорее из-за актерской нереализованности замелькала мысль пойти в режиссуру. Но бросать актерство не собираюсь. Хотя был момент, когда я уходил из театра в уверенности, что не вернусь. Изучил самостоятельно процесс сварки, сдал экзамены и работал вахтовым методом на строительстве газопровода «Северный поток-2». После возвращения в очередной раз с вахты у меня произошел важный разговор с отцом. Видя, что больше, чем вещей, я привожу книги, связанные с режиссурой, театром, он мне посоветовал вернуться в профессию, которая занимает мое сердце. Я навсегда запомнил его слова: «Если ты будешь делать работу с должным вниманием и усердием, то обязательно чего-то добьёшься». И я принял решение снова пойти в театр, но уже с полным принятием его и себя в нем, и продолжать двигаться до результата.

– Как «случился» ваш «Случай в зоопарке»?

– Скандарбек Даниялович Тулпаров, на тот момент главный режиссер театра, принял решение поставить пьесу и предложил это сделать мне. Он знает, что еще студентом важно находиться в профессии, получать опыт. Закон триединства режиссера не отменяет никто.

– Поясните, пожалуйста.

– Режиссер должен понимать, что происходит в спектакле, чтобы ограничить актера определенными рамками. Он должен быть организатором и зеркалом, отражающим замысел автора. Для меня это предложение стало огромным подарком. Было сложно, я был лишен возможности стороннего наблюдения, так как выступил и в роли актера. Но благодаря современным гадже­там удавалось подсмотреть за собой на сцене.

– Ваша вторая постановка тоже на двух актеров. Вы предпочитаете такой формат?

– В Театре поэзии сначала было так: «Предложите нам что-нибудь», – сказали мне. Я предложил «Стриптиз» Мрожека, пьесу-абсурд, ее краеугольная проблема – выбор человека. Но это и некоторые другие мои предложения были отклонены как чересчур сложные для восприятия, и решено было остановиться на Гибсоне. «Двое на качелях» – не однополярная история, и этим она уже трогает. Я отказался от просмотра других постановок, а их огромное количество. Хотелось сделать по-своему, без влияния авторитетов со стороны.

– Был момент, когда я уходил из театра, работал сварщиком на «Северном потоке-2». Но я принял решение двигаться до результата, с полным принятием театра и себя в нем

– Камерный спектакль труднее ставить?

– Это сложнее – удержать внимание публики на камерной сцене. Чем больше артистов, тем больше вероятность найти общие для публики темы, точки соприкосновения со зрителем. Если в одном диалоге между героями не случилось той самой магии театра, то эта связь может возникнуть между другими персонажами и найти отклик в зрителе. Было несколько вариантов сценического решения этого спектакля. Но сама площадка ограничивает режиссера. Нет нужного театрального оснащения.

– Сейчас возможен театр без дополнительных стимуляторов зрительского внимания, без сценических эффектов?

– Думаю, да. То, что мы видим в столичных театрах – это усиление эмоции и, может быть, возможность прикрыть недостаточное владение инструментарием, которым должен обладать артист, – в любое время дня и ночи дать напряжение, способное резонировать. К сожалению, эта актерская школа потихоньку увядает, и отсутствие актёрского мастерства зачастую прячут за всеми этими спецэффектами – свет, цвет, дым. Да, это работает, это шоу, и оно оказывает впечатление. Однако насколько далеко зрители уносят с собой эмоции после спектакля – 10–15 минут или неделя? Как говорят наши мастера-наставники: в театре всё было, просто вас не было. Мы ничего нового не привнесём.

– Тогда зачем всё это?

– Единственное, что останется навечно, пока существует человечество, это правда чувств, то, ради чего и существует театр. Чистая, искренняя эмоция, которую мы воспримем, может быть, по-новому. Задача режиссера – найти в давно известном сюжете и среди узнаваемых героев это первичное ощущение и передать, я бы употребил слово «невинность» чувств, первичность их, без нагромождений опыта прожитых лет. Театр никогда не умрет, пока он не забывает то, из чего возник – взаимоотношений публики и артистов. Если прервать эту связь и начать городить собственный мир по принципу «я художник – я так вижу», то для чего? Для кого-то такое самовыражение – способ потешить собственное эго. Для кого-то театр – возможность быть услышанным людьми, что приходят в зал.

– Есть мечта режиссера?

– Мой учитель в ДГУ заслуженный артист РФ Имам Акаутдинов очень точно назвал профессию актера диагнозом: если ты заболел театром, то уже это из себя не вытравить. Хотелось бы сохранить в себе трепет к профессии. Мы делаем важное дело: театр культивирует лучшие человеческие качества, он воспитывает.

– Глобально смотрите на мечту. Если упростить вопрос до минимума: что хотели бы поставить?

– Я за то, чтобы региональный русский театр оставался в первую очередь дагестанским. Было бы хорошо, если бы нашлись умы, которые смогут переработать наше литературное наследие, привлечь новых литераторов и создать материал для театров. В идеале было бы отлично, если бы театр взращивал авторов. Как говорили классики, хороший автор рождается в театре. Как это было раньше – драматург приносил свой текст в театр, это обсуждалось, и он, реагируя на предложения режиссера, актеров, вносил изменения в свою пьесу. Сейчас этого процесса нет, к сожалению. Мы эхо третьего порядка. Вот в Москве прошёл какой-то спектакль, имел успех, значит, через некоторое время он спустится к нам, в регионы, и мы тоже его поставим. И не важно, уместен ли он в нашем поле, трогает ли он нас, ко времени ли он? Надо открывать свои имена, и театр может это сделать.

– Ваша коллега, режиссер Русского театра Марина Карпачева сказала о вас так: «Он молодец, слышит критику, берет замечания к сведению и работает над этим». А директор театра Тимур Магомедов считает, что у вас большой потенциал, есть режиссерское мышление, свое видение, мысли. Вы открыты к новому?

– Эффект Даннинга-Крюгера, когда я знаю немного, но мне кажется, что я знаю всё, – это не про меня (улыбается). Но определенная уверенность, что я могу что-то делать, есть. Благодаря этим двум постановкам понял, что быть режиссером – сложный путь, и я готов идти по этому пути дальше, узнавать больше и делиться через свои спектакли сокровенными мыслями со зрителем.