«Спи, младенец, сладко-сладко, баюшки-баю»

Казалось бы, ну что особенного в том, чтобы уложить ребенка спать? Главное, не забыть про памперсы. Если берет пустышку, ее тоже не забыть. Поправить простынку, накрыть одеяльцем, и готово: «Спи, младенец, сладко-сладко, баюшки-баю». На колыбельную времени и нервов обычно не хватает, ограничиваемся международным «тщщщщщ». Все. Да и самой колыбельки, как правило, нет. А зря. В ее конструкции, в материале, из которого она делалась, в месте, куда ее ставили, чем накрывали, с какой стороны к ней подходили, – во всем был, оказывается, смысл. Не кроватку оберегали наши предки. Того, кто в ней спал! Его берегли!

И вот сидим мы на полу (вокруг старая мебель, ковры, посуда, есть даже музыкальные инструменты), а Гапзат Бекмурзаева, организатор досуга Дома культуры, начинает представление. Она исполняет роль свекрови, ведь именно ей – «всех крови» – доверено было у кумыков вести этот торжественный и таинственный обряд. Конечно, малыша не сразу после рождения укладывали в люльку, а через несколько дней (если это был здоровый ребенок) или даже недель, но обязательно. Свекровь знала, с какой стороны подойти к люльке, куда головой уложить внука или внучку, что положить под подушку малыша, что сказать, какую молитву прочесть… ­Гапзат, прежде чем уложить ребенка в колыбель, в изголовье мальчика кладет нож. Считается, что он убережет от нечистой силы и поможет ему стать истинным джигитом. Девочкам, рожденным в Атланауле, кладут ножницы. Колющие и режущие предметы – это обереги, стражи младенческого сна, они способны отпугнуть злых духов, говорит Гапзат.

Сама люлька, кстати, старинная, ей сто лет, тоже обвешана талисманами, которые исполняют ту же роль оберегов.

Мягко покачивая колыбель, Гапзат тихо что-то то ли рассказывает, то ли напевает. Наверное, о героях, о приключениях, о доблести. Я улыбаюсь, потому что вспоминаю рассказ взрослого коллеги о том, что его дети засыпали под Гимн Советского Союза. Потом сценическая бабушка разламывает чурек, испеченный на дровах в национальной печи кюрюк, и угощает нас. Это обязательный момент: считалось, что это привлечет в дом баракат. Вкус этого хлеба какой-то особенно хлебный, что ли, теплый, полный. Мы с удовольствием угощаемся и желаем младенцу расти гордостью своего дома, селения, народа. И это выходит у нас так искренне, так естественно, что на глаза наворачиваются слезы. Всё в этот момент наполняется смыслом, всё имеет значение: и малыш, и его бабушка, и люлька, и праздничный стол с вареным картофелем, сыром, урбечом, халвой на нем. Ничего лишнего, и всё необходимое.

Женщины говорят, что ни в коем случае нельзя качать пустую люльку (об этом я и раньше слышала, а в городе не разрешают катать пустую коляску), иначе ребенок может заболеть. Говорят, надо обязательно накрывать ее, чтобы в нее не улегся шайтан. Люлька передавалась по наследству. Перетяжки, наколенные подушки, одеяльце шили сами. Матрасы набивали сеном, зимой – шерстью. Женщины говорят, что люлька – это лучшее изобретение взрослых для детей и для их мам. В ней ребенок в безопасности (не кувыркнется, не выпадет), в тепле, в правильном положении; в ней, считается, он выковывает свой уникальный кавказский характер…

И женщина спокойна: она может поставить люльку рядом, когда готовит еду, стирает, взять ее в огород. И пусть у нас, у горожанок, нет своего огорода, люльку-то для своих малышей мы можем устроить. Не как дань традиции, а как удобную, функционально оправданную вещь. Самобытную, к тому же.