«Свои цIинтIай я среди тысячи узнаю»

На сей раз вопрос был задан в администрации Цунтинского района. Как оказалось, он из серии «застали врасплох» – надо было думать, вспоминать. Стали мои новые знакомые обзванивать своих знакомых, те – своих. И так, пока не сработала теория шести рукопожатий.

Задача была отыскать мастерицу, которая бы умела вязать настоящие гедо. Это такие шерстяные то ли чулки, то ли сапожки. До моего прибытия в район мне долго расхваливали гедо, уверяли, что только цунтинские женщины умеют вязать такую красотищу, и никакие другие в мире с ними даже рядом не стояли. И я уже была готова замереть от восторга.

Они всё же есть, это выяснилось по приезде в город. Но в тот день нам найти не удалось ни умелиц, ни загадочных гедо.

Мой журналистский интерес принес цунтинцам глубокое разочарование и обиду на себя самих: упустили, не сохранили ремесло предков. Горцы, цокая языком, качали головой. В их движениях читалось: «Непорядок. Женщину отыскать, ремесло возродить!». А вот где искать и как возрождать, по их движениям не читалось. Предложили даже организовать в школе кружок. Отпускать меня без истории никто не собирался. Решили, что идею с гедо можно подменить цIинтIай, то есть джурабками, мол, «тоже очень даже из себя ничего», и такую красоту делают почти в каждом доме.

Мастерица Саидат Магомедова всячески отказывалась от «партийного задания», но деваться уже было некуда, когда дочь Луиза вынесла напоказ все изделия. И правда, выглядят они как первомайский праздник. Таких больше нигде не найти. Их не вяжут на продажу, а делают только для приданого дочери.

– Сто штук? А зачем ей столько? Что ей с ними делать? – изу­милась я.

– Чтобы молодая невеста дарила их своим гостям после свадьбы. И когда сватать приходят, полагается пара. Каждая мать сама лично вяжет их для дочери. Покупать нельзя, заказывать тоже: засмеют, – объясняла мне Саидат. – Хотя сейчас с этим не так строго, как раньше.

А прежде в приданое давали те самые загадочные гедо. Мастерицы со всего аула собирались в одной комнате: все вяжут и поют, еще и новости последние обсуждают. Этакий женский годекан.

Цунтинские женщины рассказывают, что это не просто носки. В них вплетены тайные изображения с «оберегательным» контекстом.

– Вот, – говорят они мне, – смотри. Что видишь?

– Ничего особенного, вижу узор.

– Это не просто узор, это дракон!

После нескольких «вижу – не вижу» узоры стали поддаваться расшифровке моего неопытного взгляда: птички, солнце, рога. По поверьям, такая компания спасет от дурного сглаза и принесет всё прекрасное. Вот так!

А узоры эти, что передали им их мамы и бабушки.

– Свои цIинтIай я среди тысячи узнаю, –  говорит Саидат и берется нанизывать на спицы новые петли, и каждая из них закрепляется молитвой на счастье и на удачу.

Разговор наш зашел о другом не менее важном предмете женского гардероба – национальном костюме. Туникообразные платья-рубахи, штаны, чепец, шерстяные и шёлковые платки, шали, серебряные серьги, кольца, браслеты, налобные, нагрудные украшения…

Рассказывают, что в прошлом веке и мужчины, и женщины зимой носили штаны и рубахи из овчины. А русский писатель-путешественник Евгений Марков (1835–1903) в книге «Очерки Кавказа» описал дидойский наряд:

«Наряд дидойских женщин пахнет давними веками и глубоким Востоком. Может быть, это еще мода, занесенная сюда в горы какими-нибудь арабами VII века. Широкие темно-красные мантии из кумача покрывают сзади голову и все тело дидойки, одетой в темную синюю рубаху; мантии эти перехвачены складками на шее и спускаются до самых ног. Они выложены сплошными рядами старинных серебряных монет, расшиты серебром, оторочены разными подвесочками и бахромой в той своей части, которая покрывает голову. Говорят, тут найдешь иногда монеты древнее и интереснее, чем в любом нумизматическом музее – египетская, персидская, арабская, римская, монгольская и, пожалуй, такие, каких мы совсем не знаем».

…А за мастерицей, умеющей вязать гедо, я всё же поеду еще раз в Цунтинский район и разыщу ее.