Диплом Оксфорда

— Орел! – сказал в туманной моей юности один аксакал, когда увидел, как я надел на ишака лошадиную уздечку и галопом промчался на длинноухом через годекан в сторону горы Аддалашухгель-меэр, на скалах которой гнездятся самые крутые в Стране гор орлы. Этого было достаточно, чтобы я возомнил себя креативным специалистом в орнитологии и при случае наводил шорох среди замшелых профессионалов, запутавшихся в своих справочниках и энциклопедиях.

… Трепетная рябь волновала гладь уникального водоема в Редукторном поселке Махачкалы. Пока в подвале Пантелеича шла подготовка к первому в 2018 году заседанию симпозиума на тему «Людовик то ли Пятнадцатый, то ли Шестнадцатый в историографии Генриха то ли Седьмого, то ли Восьмого», мы с Баламирзой Абрамовичем пикировались на орнитологическом фронте.

Вот, вижу, со стороны моря к озеру подлетела чайка.

— Трясогузка морская, — ставлю я диагноз каспийской шалунишке.

Шпиндель простонал, но взял себя в руки и твердо говорит:

— Larus rididundus! В переводе с латинского – «хохотунья». Свое название птица получила за характерные резкие крики, похожие на хриплый хохот.

— Ха-ха! – усмехаюсь я. – Ларус ридидундус! Даже смешно: ридидундус!

— Но вы объясните, молодой человек, почему трясогузка, да еще морская?!

В это время, гляжу, чайка села на парапет, обрамляющий озеро, и начала подергивать хвостом. А хвост, мы знаем, у любой птицы вырастает из гузки.

— Профессор, — говорю, — сами поглядите: она трясет гузкой и подлетела со стороны Каспия: трясогузка морская! А на латынь это переводите сами, такие пустяки я доверяю узким специалистам…

Шпиндель был повержен. Логика железная, птица сама показывала, как ее следует называть. Она не то чтобы хохотала, даже не улыбалась. Ей-богу, чудаки эти орнитологи! Лопочут что-то по-латыни и думают, что они самые умные.

Но Баламирза Абрамович не сдавался. Заметив, что на дерево рядом сел ворон, он с академическими интонациями в голосе произнес:

— Corvus corax Linnaeus! Самцы крупнее самок, в остальном у ворон половой диморфизм не развит.

— Тогда, уважаемый профессор, скажите: данная особь – самка или самец?

— Самка, конечно! Она меньше по размеру!

— Баламирза Абрамович, вы меня удивляете! С чем вы сравниваете этот экземпляр? Ведь тут нет самца, чтобы сопоставить!

Профессор понял, что дал маху. А я пошел в наступление:

— Утверждаю, что это самец! Конкретно самец!

— Молодой человек, объясните…

— Видите, он же под хмельком! Давеча парень пропадал почем зря в вороньей слободке, понятное дело, набрался и теперича сел на дерево, чтобы освежиться. Это же очевидно!

Ворон прислушался к нашей научной дискуссии. Потом приподнял левое крыло и моргнул правым глазом. Шпиндель ошалело уставился на ворона. Птица нагло посмотрела на орнитолога, широко раскрыла клюв и шумно дыхнула. Сивушный перегар плотно лег на акваторию Ак-Гёля. Баламирза Абрамович для чего-то перекрестился и понуро поплелся в сторону подвала Пантелеича.

… Надысь я зашел на сайт meli Emelia и обнаружил там прелюбопытнейшую информацию: «Известный орнитолог Баламирза Шпиндель давеча на очередном заседании знаменитого симпозиума в Редукторном поселке Махачкалы публично порвал свой диплом Оксфорда по орнитологии и докторскую диссертацию на эту же тему. На подоспевших репортеров он каркнул, потом хрипло захохотал, затем отправил их к Людовику то ли Пятнадцатому, то ли Шестнадцатому и к Генриху то ли Седьмому, то ли Восьмому».

Вот я и говорю: не случайно тот аксакал назвал меня орлом!