Глаза остались светлыми

Когда она была маленькая, я смотрела в её глаза и думала, потемнеют, но надеялась, что нет. И они остались светлыми.

Когда она была совсем маленькая, сразу было видно, что это девочка: по локотку, показавшемуся из пеленки – абсолютно женскому, круглому локотку с ямочкой. А сейчас и коленки круглые.   

Асины волосы – это то, что в литературе называют «цвета опавших листьев».

Цвета шкурки пумы, цвета речного песка… Темные, но все-таки русые волосы, сливающиеся с ландшафтом.

И вся она с рождения – это ровное и неясное свечение, то проступающее в воздухе, то растворяющееся в нем. И самое яркое в этом свечении – медный отсвет ресниц. Его видно только на солнце или когда она молчит. Или спит… Ей одиннадцать лет.

Асин облик – он весь округлый, и младенческий, и женский одновременно, ангельский, в общем, неправильная артикуляция с характером, прихотливая и волевая. А эти маленькие ушки-ракушки, эти ямочки на щеках, эти легкие родинки, изгиб шеи и колечки волос – как небо на картинах Ван Гога. И пухлые пальчики, как у нимф на сервизах «Мадонна». А тут тебя эта Мадонна трясёт и орет в лицо: «Мама! У меня дырка на колготках! У меня прыщик под мышкой! У меня ожог обле-е-е-з! Что будем делать? Ты вообще меня видишь?» И… икает.

У нее стальной, железобетонный характер. Характер – кремень из разряда «уж если я чего решила»… Ей нужно много внимания, много подчиненных, много информации о происходящем, вообще много всего. У нее в голове командный пункт, в руках – по пульту управления, в ее встроенных колонках звучит марш и трубит горн. Перед ее мысленным взором цифры, факты и особенно чады и домочадцы выстраиваются в шеренги и бодро маршируют в указанном ею направлении. Именно так она и поступила в первый день в детском саду, построив по ранжиру всю младшую группу.   

Она обожает планировать на год вперед, гугл-карты и знать точное время – периодически уточняет диспозицию. «Что будешь делать? Какие планы?». И если планы не совпадают с ее собственными, она уже 10 лет недоумевает, как такое могло случиться?

Чуть зазеваешься – и вот тебе уже дано задание, назначен срок выполнения, оговорены санкции в случае нарушения. Вот что значит засмотреться на ресницы, перестать слушать и промычать невпопад. Мычание принимается за согласие, и через неделю на совещании за завтраком раздается: «Как? Мы не идем менять стекло на моем телефоне? Мы же договаривались!»

Все ее карманы забиты фантиками, где ни сядет – вокруг сразу кучки мандариновых корок, огрызков, блокнотиков с распорядками дня («Завтрак – омлет, хлопья, сырок. Свободное время. Сон.»), носками, моим лаком для блеска ногтей – я так и не собралась им воспользоваться, а она – да! И всем прочим, присыпанным стружкой из точилки для карандашей…

Уроки делает мгновенно, пока я задумчиво полощу чашку. Скучное, типа уборки, не делает вообще. И страстно борется за то, что больше никого не интересует: «Я сама буду катить тележку в Ашане», «Я сама наберу код подъезда», «Чур, я расставляю все красиво в холодильнике и баночки с шампунем в ванной!»

А вот сделает уроки, расставит баночки, запишет в блокнотик меню завтрашнего завтрака и уже стоит, фыркает, бьет копытом, рвется в атаку. Боже мой, где я и где атаки? Стараюсь не попадаться на глаза – сразу настигает.

Когда, намереваясь передохнуть, я пробираюсь на кухню с книжечкой и, стараясь особенно не шуршать, пытаюсь сварить себе кофе, она уже тут – в наушниках с телефоном в кармане, с болячкой под носом, роняет стул, откусывает мой тост, крошит половину на пол, включает телек – канал «Пятница» – и спрашивает: «Что ешь? Я хочу жареной картошки… С мясом».

С Асей нелегко. Слишком большая разница между ее рафаэлевским обликом и начинкой Железного дровосека. И то, и другое досталось мне в готовом, совершенно законченном виде и в том твердом состоянии, из которого что-то лепить невозможно.

Откуда взялась, куда направится? Что победит, что выстрелит – внешность, воля, характер? Что в конце концов имеет значение?

Только любовь.

И что я могу ей дать? То же самое.

Только вдруг этого мало…