Годеканы – народный клуб

Предательски убитый в июне 1909 года при исполнении службы губернатора Кутаисской губернии и Сухумского округа он был не только храбрым воином, но и обладал еще талантами журналиста, писателя и художника. Много печатался в ведущих российских изданиях последней четверти XIX века. Его очерк о жизни дагестанцев той поры, которую он хорошо знал, несомненно, будет интересен читателям.

«Хунзах лежит на высоте почти 6 тысяч футов, и непроницаемые туманы кутают его так часто, что иногда по целым неделям ничего не видишь вокруг, кроме плоской кровли соседнего дома. Молчалив и неприветлив тогда аул. Только редкий лай собак, случайный крик петуха да в известные часы голос будуна, призывающего население к молитве, нарушают его мертвую тишину.

Но вот эти хмурые первые дни сменились наконец ясными солнечными, и сонная физиономия аула несколько оживилась. По улицам задвигались женщины, пожилые – спеша на полевые работы, а молодые – по воду к источникам, в ярких платьях и с блестящими медными кувшинами на спинах. Мужчины, на обязанности которых лежит в полевом хозяйстве только удобрение почвы, запашка и молотьба, уже окончили первую часть своей работы и теперь, пользуясь временной свободой, одни появились на кровлях и расстилают для просушки сено, другие зевают около окружного управления; но большая часть примостилась у так называемых годеканов, или попросту на завалинках мечетей и предается полному бездействию.

Характерны, сплоченные необыкновенно, почти неподвижные группы в мохнатых, нависших на лицо шапках, в бараньих шубах с огромными пелеринами шерстью вверх и в белых войлочных сапогах с высокими голенищами, с которыми многие не расстаются даже летом, они кажутся издали олицетворением апатии. Но стоит подойти к ним ближе, чтобы увидеть, сколько страсти, энергии и любопытства в этой куче ястребиных глаз и с каким жаром их обладатели говорят почти без умолку, прерывая свои рассказы только на короткое время, когда знакомый голос будуна напомнит о наступлении часа молитвы.

О чем же говорят эти завсегдатаи годеканов, проводя около мечетей почти все свое время до поздней ночи?

Помнится, вернувшись в Дагестан из внутренней России во время разгара франко-прусской войны и мало еще зная горцев, я задавался таким же вопросом. И представьте себе мое удивление, когда, присаживаясь к этим аульным говорунам, я вдруг услышал, как эти люди, умеющие прочесть разве только молитву из Корана, но даже понятия не имеющие о газетах, немилосердно коверкают имя Гогенцоллерна – Зигмарингена, послужившего тогда предлогом войны; не нахвалятся «храбрым визирем французского падишаха, одноглазым джигитом Хан-Бетой (Гамбетта), поднявшимся к небу на шаре и перелетевшим через город и сотни тысяч неприятелей»; как они возмущаются, наконец, поведением Наполеона и Базена, восторгаются «штатским и военным советниками немецкого царя» и т.д.

— Да откуда вы все это знаете? — вырывается у меня вопрос.

— Как откуда? Свет полон вестями, а молодежь наша в вечных разъездах. Один услышит что-нибудь в городе, другой – в соседнем укреплении или на базаре, и каждый, прежде чем доберется до дома, перескажет свой хабар десяткам встречных, хотя его никто и не спрашивал.

А между тем горец не может не спросить: он слишком любопытен для этого, да и дагестанская учтивость требует, чтобы при встрече, даже с незнакомым, справиться о его здоровье и поставить затем стереотипный вопрос — щиб-хабар (какая весть, что нового)?

По новейшим (1894 года) сведениям, вся Дагестанская область представляет площадь (в круглых цифрах) в 2 682 000 десятин; но все это – скалы, бесплодные горные хребты с крутыми каменистыми склонами, снежные вершины или тесные обрывистые ущелья, и только 150 000 десятин, разбросанных между ними мелкими клочками, составляют площадь сколько-нибудь пригодную для земледелия.

Население Дагестана простирается до 590 000 душ; следовательно, в среднем одна десятина пахотной земли приходится почти на 4 души. Если же принять еще в соображение, что в Прикаспийской низменности семья владеет нередко 10 и более десятинами, то на долю нагорных дагестанцев придется земли еще менее. Оно так и есть на самом деле: масса горцев этой части края вовсе не имеет земли, о чем упомянуто, между прочим, и в докладе, представленном Императору Александру II в 1871 году покойным князем Л. И. Меликовым.

Расширить площадь культурных земель в нагорной части Дагестана уже невозможно. В этом отношении горцы, по словам официального отчета, «с редкою энергиею и упорством труда сделали все, чего можно было достигнуть человеческими усилиями в борьбе с суровою и скудною природою». Малейший участок земли, пригодный для эксплуатирования, уже обращен в пахотное поле и тщательно обрабатывается. Не довольствуясь этим, горцы, где только была возможность, создали искусственные поля на крутых склонах гор, опоясав их рядами каменных стен, натаскав землю на собственных спинах и настроив таким образом целые амфитеатры узких террас.

Далее, за редкими исключениями, земля в Дагестане не орошается, способ ее обработки совершенно первобытный, почва далеко не отличается плодородием, и урожай пшеницы даже в лучших местах и в лучшие годы никогда не превышает сам 6–7; обыкновенно же она родится только сам 2–3, если, что бывает весьма нередко, все посевы не уничтожены градом или проливными дождями. Зима здесь продолжительная, сурова и обильна снегами; лето же, напротив, проходит так быстро, что во многих местах посевы остаются недозревшими. Само собою разумеется, что при таких условиях земледелие если и вознаграждает затрачиваемый на него труд, то весьма редко и, во всяком случае, настолько плохо, что не обеспечивает существования горцев даже 4 месяца.

Некоторым подспорьем в деле продовольствия дагестанцев является местное овцеводство. Но эта наиболее выгодная отрасль хозяйства составляет, во-первых, достояние только некоторых счастливцев; во-вторых, и она давно уже достигла крайних пределов своего развития, переступить которые не может по недостатку мест покосных и пастбищных. По своим размерам овцеводство в горах, во всяком случае, не составляет такой существенной отрасли народного хозяйства, как, например, в Австралии или в Аргентине, где на каждую душу приходится в среднем более 110 баранов. В Дагестане же на 590-тысячное население имелось в 1894 году 1 486 000 овец, что в среднем не составляет на душу даже 3-х голов.

Торговля и промышленность горцев дают цифры еще более плачевные и также не могут развиться при существующих условиях, несмотря на то, что население обнаруживает в них необыкновенные способности и трудолюбие. По достоинству своих произведений дагестанские кустари опередили все народы Кавказа. В деле серебряных изделий, инкрустации разных металлов на дереве, кости и железе, в деле производства клинков, бурок, сукон и вообще шерстяных изделий, дагестанцы давно пользуются вполне заслуженною известностью, и, что замечательно, соседи их – грузины, татары и чеченцы – никогда не занимались этими производствами, следовательно, учиться было не у кого, их выработали и усовершенствовали сами дагестанцы.

В Хунзахе мы встретили одного самоучку, человека еще не старого, но мастера, что называется, на все руки: он плотник, столяр, токарь, резчик, кузнец, слесарь и оружейник, и все его изделия смело могут конкурировать с лучшими произведениями настоящих городских мастеров. Но какая при этом разница в цене: резное стуло из массивного ореха он продает за 2 рубля 50 копеек; такое же стуло в Тифлисе никто не брался делать иначе как за 25 рублей.

В Араканах другой самоучка-оружейник делает ручным способом такие берданки, не забывая воспроизвести на них даже казенный номер и фабричное клеймо, что положительно трудно отличить их от настоящих образцов машинной работы.

Но всё это, конечно, отдельные и редкие случаи, говорящие только о способностях. Вообще же ремесла не соблазняют горцев, и ремесленники составляют весьма незначительный процент между ними, так как труд их оплачивается просто грошами. Мы не будем говорить об отдельных мастерах, проживающих многие годы в исключительных условиях вне Дагестана. Но возьмем, для примера, хотя бы Аварский округ, где по официальному отчету за 1892 год 488 ремесленников заработали, оказывается, всего 13 989 рублей, что составляет в среднем 28 рублей на каждого. По отдельным специальностям заработок этот падает. Так, на долю серебряка – 121 рубль; кузнеца – 46; медника – 32 рубля; плотника – 31 рубль; седельника – 14 рублей, трубочника – 11 рублей; сапожника — 10 рублей и, наконец, на долю шерстяных дел мастера – только 9 рублей в год! Быть может, эти цифры минимальные; но если даже утроить их, то и тогда более соблазна представляет горцу несравненно менее утомительный и безвредный труд какого-нибудь пастуха, оплачиваемый в год 30–40 рублями.

И что же при таких условиях, при всех этих неодолимых препятствиях к развитию своего материального благосостояния, остается делать бедному горцу, раз он покончил обработку своего микроскопического поля, как не идти, по привычке, на излюбленный годекан – этот свое­образный народный клуб под открытым небом, где его всегда ожидают какие-нибудь хабары или увлекательные рассказы, вперемежку, конечно, и, к сожалению, с религиозными бреднями какого-нибудь экзальтированного фанатика, а подчас и с не менее нелепыми суждениями доморощенного политика?

Публикуется в сокращении из книги Рудольфа Иванова «В горах Дагестана». Махачкала, «Эпоха», 2005 г.