Гуманист-Миротворец

Советская эпоха во многом сыграла прогрессивную роль, однако в некоторых вопросах исказила сознание наших соотечественников. Так человек веротерпимый, трезвый, а потому сдерживающий окружающих от непродуманных шагов, в нашем представлении явно уступал бунтарю, мятежнику, возмутителю спокойствия. Поэтому, наверно, пытаясь показать своего земляка в лучшем свете, некоторые авторы героизировали образ Мухаммада Ярагского, представляя его в качестве некоего революционера, борца и даже ревизиониста ислама. Как убедительно доказал Николай Покровский в своей книге «Кавказские войны и имамат Шамиля», в проповедях тарикатского шейха не было социального протеста, не было призывов к газавату, а лишь требования к чистоте ислама.

Несмотря на утверждения сыновей Джамалуддина, что гази-кумухский правитель хотел убить их отца, истинной причиной его исхода из родного аула является отведение ему унизительной роли приспешника в двойной игре хана, бывшего русским генералом и вместе с тем тайно в корыстных целях поддерживавшего мюридов.

Эпоха, в которую жил этот религиозный и общественный деятель, являлась переломной для народов Северного Кавказа. Переломной не только в смысле их слияния с Россией, страной другой культурой, другим менталитетом, другой господствующей религией. А всякий перелом резко разделяет действительность на традиционное прошлое и неизвестное будущее.

Это разделение проходит через судьбы народов и судьбы отдельных людей, через их характеры и представления, через их страсти и мировоззрения. В переломную эпоху трудно оценить, какая из сторон права, какое из направлений имеет перспективу в будущем. В зависимости от этих оценок ее живые свидетели оказываются поделенными на два лагеря.

В рассматриваемую эпоху Дагестан разделился на воюющий и примирившийся. Воюющие считали себя сторонниками газавата и шахидами, а примирившихся, по принципу кто не с нами, тот против нас, — мунафиками (лицемерами, предателями), а эти, в свою очередь, считали первых обреченными на поражение, а борьбу, которую они вели, бесперспективной.

Их противостояние часто переходило в открытую борьбу, когда народ шел на народ, джамаат против джамаата, аул против аула, дом против дома, брат против брата. Не присоединявшийся к одной из сторон в этой братоубийственной борьбе попадал в положение общего неприятеля. И надо было обладать мужеством, твердостью истинного борца, чтобы в такой ситуации выразить свое несогласие и с теми, и с другими. Именно такова позиция шейха Джамалуддина ал-Гази-Гумуки, и целью этой позиции было примирение обеих сторон, всеобщее согласие, по крайней мере, терпимость друг к другу. И проистекало это стремление из понимания того, что в войнах, в конечном счете, страдает наиболее незащищенная часть населения — простой народ, из сочувствия к его страданиям.

Шейх Джамалуддин, в отличие от своего учителя Мухаммада Ярагского, уступившего своему напористому зятю Гази-Мухаммаду и давшего разрешения на объявление газавата, этого разрешения не дал и в течение длительного времени не переходил на сторону восставших ни при Гази-Мухаммаде, ни при Гамзат-беке, ни при Шамиле, ибо такой шаг мог быть растолкован как одобрение священной войны, в то время как исход его не предвещал ничего хорошего горцам. Но он не оставался безразличным к происходящим событиям.

Несмотря на то, что более десяти лет оставался на нейтральной территории, он сочувствовал этому движению и своими советами поддерживал исламское государство — имамат.

Примечателен мотив, побудивший шейха Джамалуддина окончательно присоединиться к народно-освободительному движению. Мухаммад-Тахир ал-Карахи сообщает, как будто решение занять Гази-Кумух пришло имаму Шамилю неожиданно в результате стечения определенных обстоятельств. На самом деле это не так. В те времена Гази-Кумух считался самым важным политическим, экономическим, торговым центром в Нагорном Дагестане. Кроме того, Мухаммад-Эфенди Гуйминский, племянники Аслан-хана Гази-Кумухского Гарун-бек, Яхия-Хаджи-бек, Махмуд-бек, а также Башир-бек, Бук-Мухаммад и многие другие не только воевали на стороне Шамиля, но и постоянно подталкивали Шамиля напасть на Гази-Кумух, утверждая, что стоит Шамилю направиться в сторону гази-кумухского центра, как все население примет его сторону. Решив покорить столицу Гази-Кумухско-Кюринского ханства, имам Шамиль искусными маневрами запутал генерала К.К. Фезе, потом неожиданно ударил по своей главной цели.

Что касается Джамалуддина, он, наоборот, прочитав мысли Шамиля, поспешил навстречу в Бюхти и попытался отговорить его, однако достичь этого не удалось. Город без особого сопротивления сдался имаму. В плен были взяты подполковник Снаксарев, только что прибывший в Кумух прапорщик, грузинский князь Элико Орбелиани и другие. 24 нукерам Ахмед-хана Мехтулинского были отрублены головы, самурская милиция была раздета и голой отправлена домой, а город был предан грабежу. И это все произошло на глазах шейха.

Более всего его возмутило ограбление мирных жителей. Действительным мотивом присоединиться к имаму послужило представление духовного руководителя мусульман Дагестана, что прежде чем очищать мир от грехов, борцам за чистоту религии самим надо очиститься сердцем и помыслами, ибо, как говорил Абу Хамид аль-Газали, «джихад — исцеление души путем ее очищения»; что освобождение народа должно осуществляться теми, кто преисполнен желания делать добро независимо от того, кому оно предназначено — доброму или злому, ибо, как говорил основоположник накшбандийского тариката шейх Бахауддин Накшбанди, «любит добро всякий, кто есть в мире; если ты злых любишь, то ты победил себя». Здесь его представления об исламском государстве в определенной степени приближаются к теориям утопистов об обществе справедливости и всеобщего блага — теориям наивным, но наполненным благородства.

О том, с чего начал свою деятельность шейх в период пребывания в столице имамата Дарго, мы знаем из рапорта находившегося в плену князя Орбелиани. Всю ночь мусульмане имамата провели в покаянии и всю ночь пели: «Ла иллагьа иллаЛагь», чтобы очиститься от грехов. А на следующий день шейх приказал всем явиться в мечеть. «Я сам был свидетелем, — сообщает Орбелиани, — с каким восторгом и благоговением встретили его в Даргах. Все жители, жены и дети бросились к нему навстречу, целовали полу платья его и приветствовали божественными гимнами, воспевая «ля иллах иль аллах дину имам Джамалуддин» — нет божества кроме бога, а глава религии Джамалуддин. В виду целого народа встретил его сам Шамиль и с глубоким уважением целовал его руку».

В проповеди в мечети шейх пояснял мюридам, что они не захватчики, не грабители, не убийцы, а строители новой жизни. Обратившись потом к Шамилю, Джамалуддин сказал: «Я строго запрещал тебе поднимать оружие против русских, но ты не послушался и, может быть, для собственной гибели. Но я и теперь советую прекратить войну. Если этого не хочешь, так по крайней мере не забудь того, что теперь скажу. Да будешь ты проклят Богом и великим пророком его, если когда-либо ты или твои мюриды вздумают грабить мусульман, хотя бы покорных русским. Да будешь ты проклят, если сделался имамом не из чистой ревности к мюридизму, а из властолюбия и корыстолюбия. Да будут прокляты и те, которые окружают и слушают тебя не как истинные мюриды, а из жадности к добыче и кровопролитию или из других видов». По свидетельству Орбелиани, воздействие джизбы на людей было до того сильным, что чеченцы, ограбившие ногайцев, вернули рабленное.

Джамалуддин остался у Шамиля. И сделал немало для того, чтобы прекратить войну, в которой мусульман погибает в два раза больше, чем русских, которая убивает сыновей, которая лишает и без того бедных горцев последнего имущества, которая заставляет труженика хватать меч вместо того, чтобы стоять за плугом.

Именно стремление воспитать в воинах ислама толерантность руководило им, когда решил перейти к своему ученику имаму Шамилю. С этой минуты он полностью посвящает себя служению имамату и главе исламского государства Шамилю. Узы многократного родства, которыми они связывают друг друга, нерасторжимо укрепляют отношения тарикатского мюршида и имама Дагестана и Чечни. Перелом, который был характерной особенностью эпохи, стал границей раздела жизни шейха Джамалуддина, которая из сферы теоретической перешла в сферу практической деятельности. Добиться реальных результатов в условиях войны шейх Джамалуддин не смог. Но именно в этот период жизни наиболее выпукло раскрылось благородство его натуры. Российское руководство пыталось подкупить ряд руководителей, чтобы идейно обезглавить народное движение. Делалось это под контролем самого государя императора Николая I. Однако довольно быстро пришлось исключить Джамалуддина из круга тех, кого царизм считал возможным подкупить. Святость оказалась неподкупной. Шейх остался верен имаму до конца неравной борьбы. Верным осталось и его потомство: дочь Зайнаб, жена Шамиля, оба сына-зятя имама Абдурахман и Абдурахим, сопровождавшие плененного князем А.П. Барятинским главу народно-освободительного движения в Россию и проживавшие с ним в Калуге.

Особое значение приобретает личность шейха Джамалуддина в наше время. Конечно же, он не мог рассматривать Россию как носителя передовых идей его времени, но его взгляды, хотя и в неявной форме, но все же требовали пересмотра отношения к великой державе, его переосмысления. Ныне Дагестан является самым южным и самым важным геополитическим форпостом России, доказавшим свою преданность федеративной державе. Это особенно ясно выразилось в кровавых событиях 1999 года. Еще большее значение приобретает Дагестан, да и весь Северный Кавказ приобретает после грузино-югоосетинского конфликта, ставшего кровавой линией раздела Кавказа на две части. Пройдет, вероятно, много времени, прежде чем будут залечены раны, нанесенные этими событиями. Обращение же к образу шейха Джамалуддина Гази-Кумухского поможет лучше понять роль и место Дагестана в кавказской политике.