«Хочу видеть тебя живого…»

Научный сотрудник фонда Диана Омарова рассказывает, что родился писатель в селении Кумух. Детские годы провёл в Ставрополье, находясь там с отцом-отходником. В 1919 году семья Капиевых вернулась в Дагестан и обосновалась в Темир-Хан-Шуре, где Эффенди воспитывался в детском доме, а позже был определён в школу-интернат для горских детей при Буйнакском педагогическом училище.

С 1928 года после окончания Буйнакского педагогического техникума преподавал русский язык в Аксайской семилетней школе. В 1930 году учился в Ленинградском машиностроительном институте, но из-за болезни прервал учёбу и вернулся в Дагестан. Работал в редакции кумыкской газеты «Елдаш», позже – ответственным секретарём журналов «Строительство Дагестана» и «За коммунистическое просвещение».

С начала 1932 года Э.Капиев – ответственный секретарь Дагестанской ассоциации пролетарских писателей. Занимался подготовкой первого Вседагестанского съезда писателей (1934 г.), редактировал первый и единственный номер литературно-художественного журнала «Штурм» и книгу «Дагестанские поэты».

С началом Великой Отечественной войны по болезни не был призван в Красную Армию. С первых дней войны по заданию Пятигорского городского комитета обороны выступал с чтением своих произведений в госпиталях, на антифашистских митингах, перед воинами, отправляющимися на фронт, перед строителями оборонительных сооружений, выпускал сатирические агитки. В январе 1942 года был командирован в действующую армию на Южный фронт, в Ставропольскую кавалерийскую дивизию. Написал книгу «Казаки на фронте», но до читателя она не дошла – весь тираж был уничтожен оккупантами.

Осенью 1942-го, будучи спецкором  «Дагестанской правды», вновь находился в действующей армии под Моздоком. Вскоре на страницах газеты появились его очерки: «В отряде Кара Караева», «Письма немцев с Кавказа» и другие. С 27 ноября  работал вольнонаёмным корреспондентом газеты Северо-Кавказского фронта «Вперёд за Родину!».

21 января 1944 года был госпитализирован в Пятигорский госпиталь, где умер через шесть дней после операции.

Сегодня мы публикуем письма Эффенди Капиева своему другу, члену Союза писателей, издателю книги «Поэт» Александру Колосову.

17. 01. 1942 г.

«Милый друг Саша! Прости нас грешных – ей-богу было тысячу причин нашему молчанию. Во-первых, на мою голову обрушились очередные несчастья: умер отец, затем умер племянник и теперь, кажется, и зять. Это седьмая смерть в нашей семье за последние полтора года (не слишком ли много?). Однако люди ко всему привыкают – только не к смерти. А, впрочем, может, и к смерти можно привыкнуть? Да. Конечно!

За это время я написал несколько стихов и выступал в качестве лектора в лагерях, в колхозах, на предприятиях и в военных частях разов сто. Завтра вместе с Табовским по заданию крайкома еду на фронт в нашу подшефную, казачью дивизию, чтобы написать книгу о героях и героических делах терцев. Мы с Семеном выглядим сейчас модными, только что испеченными лейтенантами, в командирских полушубках, в погонах со звездой, в портупеях и кожаных сапогах. Будем на фронте недели две-три. Из Ростова, может, напишем тебе открытку, но у нас впечатление, что письма до тебя не доходят, потому что и Семен, и я писали тебе письма не очень давно. От Чумака давно нет писем. Трегуб как-то прислал мне открытку, но потом исчез и долго не отвечал. Лишь на днях по радио передавали его очерк о Ясной Поляне, очень боевой и хлёсткий – значит, жив. Он писал тогда, что сейчас работает спецкором «Красной звезды» на Западном фронте.

Как дела, милый Саша? Как живет и переживает Женя? Ужасно как я соскучился по тихой домашней беседе с друзьями, которые понимали бы и чувствовали не по-казенному. Впрочем, вопреки твоему оптимизму, я все же думаю, что это будет не скоро и что баран, которого я обещал зарезать на шашлык в честь «пленума друзей» по случаю мира, боюсь, состарится и сдохнет своей смертью. А ты бы не узнал Пятигорска – так здесь все вздорожало и изменилось. Пиши, дорогой мой, не суди слишком строго нас за молчание. Я бы прислал тебе кое-что из моих стихов, да боюсь, в письма нельзя делать никаких вкладов, и письмо не дойдет».

28. 06. 1942 г.

«Милый друг! Я не смею извиняться перед тобой за долгое, ничем не объяснимое молчание. Конечно, это подло! Но поймешь ли ты: клянусь, это не потому, что изменились мои чувства, а, наоборот, потому что они обострились. Как это ни странно – однако, факт. Я хочу говорить и видеть тебя живого, а не царапать пером по бумаге, так все трудней и трудней писать письма друзьям – вероятно, это психоз, поверь мне!

Сегодня я с великими муками заставил себя сесть за стол. Передо мной – о боже! – лежат, хмуро насупясь, десятки писем в ожидании ответа: от Чумака, от Трегуба, от Фатуева от … Что мне делать, как оправдаться!?

Начинаю с тебя, ибо ты, как мне кажется, самый добрый в этой толпе грозно молчащих «судей-друзей». Прости, Саша!

На днях я получил телеграфный отзыв из Москвы от Чагина. Приглашает работать над книгой – речь, вероятно, идет о «Поэте». Трегуб мне писал, что вопреки всему книга эта стоит в плане Гослитиздата. Собираюсь ехать через дней десять. Поеду и сгину!

Все эти месяцы я работал агитатором и лектором крайкома, выступал на митингах в поле, на производстве, на вокзалах перед войсками и т.д. Никогда не подозревал в себе риторских талантов, однако, оказывается, они были, потому что мертвая тишина царит вокруг, когда я, беря себя за грудь и резко вскидывая брови, говорю и сам дивлюсь со стороны – откуда у меня такие слова, такие речи. За это время провел не менее двухсот выступлений, объездил многие районы…».