Эсперанто – любовь моя

– Как вам пришло в голову, Абдурахман, заняться международным языком общения эсперанто?

– Абсолютно случайно. Думаю, что это был счастливый случай.

Я прочитал в журнале «Огонек» письмо юной шведки, которая хотела переписываться с кем-либо из Советского Союза. Я не собирался ей писать, но меня заинтересовала фраза в конце письма, где она сообщала о своих интересах, увлечениях. Там было: «Помогите мне, и я стану самой счастливой шведкой. Думаю, что смогла бы отвечать на английском, французском и эсперанто».

И буквально на другой день после прочтения этой статьи на перемене (я тогда учился на первом курсе филфака ДГУ) в кругу однокурсников спрашиваю: «Ребята, кто-нибудь знает что-нибудь об эсперанто, кроме того, что это международный язык?

Однокурсница тут же говорит:

– Знаешь, у меня есть знакомый эсперантист. Хочешь, познакомлю?

Я заинтересовался, и знакомство состоялось. Он дал книжки, которые очень увлекли меня. Особенно помню, такая крохотная книжечка «Ключ к эсперанто». В этой микрокниге была вся грамматика эсперанто, словарь. Я удивился: как все компактно, просто!

Он сказал, что его знакомый в Каспийске ведет курсы эсперанто. Мы встретились, это был переводчик Володя Зибенкес, знавший несколько языков.

Так начался курс эсперанто в университете. Записалось 20 человек, моих однокурсников.

На нас смотрели как на сумасшедших. Начиналась летняя сессия. Нам говорят: «У вас экзамены, а вы учите какой-то язык, которого даже нет в программе».

Язык сразу покорил нас простотой, ясностью. Я полагал, что никогда не смогу говорить на других языках, кроме русского и родного, немного – английского. А тут вдруг выясняется, что это очень доступный язык.

Через полтора месяца мы благополучно сдали экзамен – те, кто дошел до финиша, конечно. Через какое-то время я попадаю на международную встречу в Ленинграде. Это было после всемирного конгресса в Хельсинки. На эту встречу приехали сто иностранных эсперантистов из 40 стран мира и столько же советских. И меня поразило, что я могу с ними общаться совершенно свободно, легко. А особенно впечатлил вечер во Дворце Дружбы, когда пели песни люди из разных стран, и пели все на одном языке. Мы беседовали, знакомились, обменивались значками, открытками, сувенирами. Читаешь на бейджике название страны и поражаешься: Швеция, Япония, Италия, Штаты – все из разных стран, свободно говорят, шутят, делятся впечатлениями. Вспоминаю: меня хлопает по плечу девушка из Венесуэлы и говорит: «Нет, ты только представь, что мы тут делали бы, не будь эсперанто!»

Я представил, что если бы даже каждому из нас дали по переводчику, разговаривающему на сорока языках мира, то и тогда такой свободы общения невозможно было бы добиться. На десятый день форума в Ленинграде встретился с двумя моими друзьями из Махачкалы и с удивлением заметил, что не без труда перехожу на русский…

– Вы, поработав на телевидении, стали настоящим журналистом. А когда пришло понимание, что необходимо выходить за пределы телевидения и пространства республики?

– Однажды меня пригласили в Будапешт работать в эсперантской газете. Я вначале отказался, потому что все у меня было связано с телевидением. Но меня стали бомбардировать письмами и «завлекать».

Тогда и подумал: почему бы и нет? Почему бы мне не поработать в журнале на языке эсперанто и не повидать немножко другой мир? Даже поработав 20 лет на телевидении, я еще мог чему-то научиться, что-то новое узнавать.

Помню слова академика Глушкова, занимавшегося кибернетикой. Он сказал, что раз в десять лет человек должен резко менять либо профессию, либо направление деятельности.

Я подумал, почему бы и не совместить профессию и увлечение? Это здорово. Еду в Будапешт, договариваемся с шефом издания, что у нас будет пробный период три месяца, и если ему не понравится, как я работаю, или мне – условия, то мы расстаемся.

Можно сказать, что я освоил тогда совершенно новую для меня профессию газетчика.

И когда настало время возвращаться на родину, меня пригласили в Барселону, Марсель. Предложили остаться в Антверпене либо в Будапеште продолжить работу. Из Канады пришло приглашение руководить семинаром для синхронных переводчиков. Целая кипа приглашений отовсюду! Я отвечаю: «С чего вы взяли, что я хочу здесь остаться? Я считаю дни до возвращения домой!»

– Жаль, – говорят, – нам нужны профессиональные журналисты-эсперантисты.

У них серьезно относятся к кадрам. Это у нас, когда увольняется человек, будь он суперпрофи, ему говорят до свидания, не пытаясь удержать. Пример – наше собственное дагестанское ТВ, когда ведущие режиссеры, операторы, редакторы разъезжались кто куда: в Москву, Петербург, за рубеж, и никто не пытался их удержать, дескать, ребята, мы вам условия предоставим, куда вы едете? Оставайтесь! Нет, ушли все профессионалы практически.

В Европе к эсперанто относятся очень серьёзно. Например, когда я работал в Венгрии, высшим орденом страны наградили эсперантиста только за то, что он собрал богатейшую библиотеку на международном языке. Когда я вернулся из Европы, я был избран президентом Российского Союза эсперантистов.

– Как вы пришли в журналистику, кем в детстве хотели стать?

– Долго не мог определиться с выбором и «зависал», когда мне задавали вопрос: «Кем ты будешь, когда вырастешь?», потому что я не знал ответа. Помню забавный эпизод. Вечером шел с какими-то девушками, которые спросили дорогу. Разговорились, я стал рассказывать о выставке Ленинградского Русского музея у нас в Махачкале. Наверное, очень эмоционально рассказывал, и одна из девушек спросила: «А вы художник?» Я почему-то ответил нахально совершенно: «Нет, я журналист». И с этого момента была поставлена точка в моем выборе студента-первокурсника филфака ДГУ.

А уже потом я полюбил эсперанто.

Основатель эсперанто Людвик Лейзер Заменгоф (Лазарь Маркович Заменгоф или Людвик Лазарь Заменгоф) родился 15 декабря 1859 года в Белостоке (нынешняя Восточная Польша). Большинство населения этого городка в Российской империи составляли евреи, говорившие на идише. Кроме них, в Белостоке жили поляки и белорусы, а также немногочисленные русская, немецкая, татарская и литовская общины. Свидетель непрекращающихся конфликтов на национальной почве, Заменгоф решил, что все дело в отсутствии взаимопонимания между народами, и захотел придумать политически нейтральный язык. Заменгофу было всего девятнадцать, когда он закончил работу над первой версией эсперанто под названием «Lingwe Uniwersala» (1878), однако оригинальная рукопись не сохранилась: ее сжег отец Людвика.

Первый учебник эсперанто вышел в Варшаве 14 июля 1887 года. Говорят, что Лев Толстой выучил эсперанто за 3-4 часа. Язык получил широкое распространение в начале ХХ века, и уже в 1905 году состоялся первый Всемирный конгресс эсперанто (или эсперантистов). После Первой мировой войны многие считали эсперанто языком освобождения пролетариата, а социалисты называли его «латынью для рабочих».