Неужто так привольно жил и творил Р. Гамзатов?

Творческие просторы аварского поэта необъятны, многообразен, пестр и их рельеф. Его поэтическое наследие столь богато, что без серьезного, глубинного анализа остались поэмы «Остров женщин», «Последняя цена», «Концерт», «Суд идет», «Черный ящик», публицистика, литературно-критические выступления, портреты.

Нечего скрывать, все мы, в том числе и я, писали о творениях и личности Гамзатова пафосно, нередко подменяли пересказ, цитатничество, ссылки на его регалии. Но все это еще поправимо. Именно теперь, на мой взгляд, мы должны осознать, что наступил новый этап постижения Р. Гамзатова: о нем – без него. Почему я сел за эту статью? Потому что творчество и личность Расула Гамзатовича (порою, конечно же, не нарочно, а по неведению) истолковывались искаженно, даже превратно. Несколько примеров. Журнал «Огонек»: «Поэт. Философ. Балагур-рассказчик. Дипломат. Удачливый, везучий, Обласканный Сталиным. Непоседа, объездивший полмира». Далее следуют сентенции: «…Гамзатов и при Хрущеве жил неплохо, а пик славы его пришелся на брежневские времена. Странно было мне прочитать и слова Э. Межелайтиста: «Расул – несгибаемый оптимист. Не розовый, а железный оптимист» (1983 г.)
     
И мир огромный, что во мне таится,
Лежит со мною: он меня больней…
     
Больной мир… Разве большой поэт, каким являлся Гамзатов, мог жить в состоянии беспробудного оптимизма, неизбывной радости, когда вокруг выстрелы, стоны, слезы, рознь?

Болезни излечимы, полагал поэт, но земля обречена трагическим недугом – она еще и слепа. И поэт вновь бросается на выручку: «Дай скорее руку. Пойдем со мною. Ты прозреть должна…» Гамзатов скорбил от сознания того, что люди древнее змей и орлов на земле, но позднее многие превратились в змей. Ученых мужей заботило то, что с годами убывают воды Каспия, а Гамзатова тревожило нечто большее – «процесс мельчанья человеческих душ». А этот горький вердикт: «… и если и вправду нет ада, создать его время пришло»?!

Мне ль тебе, Дагестан мой былинный,
Не молиться,
Тебя ль не любить,
Мне ль в станице твоей журавлиной
Отколовшейся птицею быть?
Дагестан, все, что люди мне дали,
Я по чести с тобой разделю,
Я свои ордена и медали
На вершины твои приколю…
     

Известно, что по авторскому замыслу прозаическая книга «Мой Дагестан» должна была состоять из четырех частей (т.е. тетралогия), а написанной и изданной оказались только две.

Что случилось? Неужели автор устал на полпути? Нет. Гамзатов разуверился в своем чистосердечном восторге современным Дагестаном. «Уже не мой Дагестан… Не тот Дагестан…», — огорчался Гамзатов, ибо фальшивить он не умел и не хотел.

Вспомним скакуна, который «на дыбы не поднимался и не грыз от нетерпения удил» и «только белозубо улыбался и голову тяжелую клонил». Но поэт заметил, как в конских глазах продолговатых «две слезы туманятся внутри». Может, и сам Гамзатов нуждался в непредвзятом отношении к себе?

Когда смеюсь, ты, милый мой,
приблизься
И повнимательней посмотри…
     

И вполне естественны были для духовного состояния Гамзатова тревожные признания: «Современная жизнь порой мне кажется непрекращающимся концертом. Развеселым, трагическим, будничным, одурманивающим. Мне кажется иногда, что та нестабильность, эскапады перемен, сменяемость эпох, личностей, которые творятся на наших глазах, – это тоже некий вселенский несмолкаемый концерт, действо с трагической окраской». Это – предчувствие беды, которую надо бы отвратить. Но как? Этот вопрос, вставший перед всем мировым сообществом, давно был угадан  Гамзатовым.

Жизнь и творчество Р. Гамзатова сами по себе ставят две проблемы: Поэт и Время, Поэт и Власть. Как эти категории уживаются в нравственном кодексе одной личности? Может, не все знают, что Р.Гамзатов около тридцати лет был бессменно депутатом и членом Президиума Верховного Совета СССР. Да, так было. Но кто-нибудь пострадал от этого? В одной из наших бесед вдвоем Расул Гамзатович как бы про себя произнес: «Кремль – неужели потерянное для меня время?» И показалось мне, что вопрос этот не первый день и не первый год гложет сердце поэта, будоража мысли и совесть. В утешении Гамзатов не нуждался,  однако не могу не сказать: официальный Кремль – не музейные залы, куда пускают всех кому не лень. Кремль, о котором говорит Гамзатов, – это работа и режим особого напряжения. Это не только часы, отведенные на заседания, но и ответственность без права на расслабление – где бы ни был, чем бы ни занимался. По большому счету, это уже несвобода. В этом смысле Р. Гамзатов, разумеется, многое и потерял.  Притом с его огромным талантом, Гамзатов и без Кремля бы жил безбедно. Но он, заседавший в Кремле, нужен был тысячам и миллионам сограждан многонациональной страны, нужен был Дагестану! И Кремль, и многочисленные зарубежные поездки с дипломатической миссией, и участие в работе международных конгрессов и ассамблей – разве это не раздвижение горизонтов видения мира, разве это не обретение глобальных масштабов,  так необходимых современному художнику слова и мыслителю, каким являлся наш Расул!? А чего добились поэты и писатели, которые жили между письменным столом и кухней в собственной квартире? Не случайно ведь сказано: «Большому кораблю — большое плавание». И по таланту, и по натуре Гамзатову необходимы были широкие просторы, и страна доверила и предоставила ему эти пространства. И прав поэт, когда искренне благодарит за это и Время, и Отчизну.

Расул Гамзатович нет-нет однако же повторял пословицу «Не хвали зиму, пока  не  придет весна, не хвали хана, пока не умрет» Да. У него было устойчивое убеждение: значимость поэта определяется только  после…  И  еще  одно  беспокоило Гамзатова: прижизненное благополучие мстит в будущем. Мол, остаются в истории лишь те, кого осуждали, притесняли, преследовали, кто бедствовал, нищенствовал, кого отвергали и т.д. Но история мировой литературы располагает фактами и обратного порядка. Ведь не все те, кто сидит в тюрьме, – гении, и не все бомжи – пророки… И то правда, что нет ничего зазорного  в  прижизненном признании народом, и такое дано далеко не всем, хотя многие этого, ох, как жаждут!

Поэт достойно, ярко прожил свою далеко непростую жизнь, и наша задача совестливо относиться к его личности и неповторимо яркому творческому наследию…

Расул Гамзатов – крупный, самобытный поэт мирового масштаба. В культуру ХХ столетия он вошел как звезда большой величины и занял на ее скрижалях по определению В. Белинского «особливое место». Вместе с тем Расул Гамзатович отличался необычной скромностью и врожденной интеллигентностью. Часто, бывало, свою любовь к нему люди выражали бурно, эмоционально, а он, седой человек, выступавший в Колонном зале, Кремлевском дворце съездов, на стадионах, площадях, перед массами демонстрантов смущался от похвального в свой адрес слова. Я не раз бывал свидетелем того, когда искренне называли его и «великим», и «гениальным», а поэт мотал седой головой и говорил: «Неужели я заслужил оскорбления?» Слава Гамзатова была не надутой, а заслуженной, естественной, скажу больше – стихийной. И тут возникает, может, для многих странный вопрос: «Был ли огражден великий Гамзатов от наветов, выпадов, посягательств на свое творчество?» К сожалению, нет! Ведь вовсе не случайны строки, обращенные к самому себе:

О ты, моя комедия, что плачешь?
Смеешься что трагедия моя?
     
Это – не литературный прием, а состояние души, души чувствительной, уязвимой. В поэмах-размышлениях «Последняя цена» и «Колесо жизни» так же, как и в «Острове женщин», Гамзатов выходит за пределы изведанного не только в плане географическом, но – что гораздо сложнее! – и в философском. Жизнь людская по всему миру стала похожей на базар, где господствует «власть расчета», и даже на «черную измену, как на товар, есть здесь «красная цена» и «совесть в живой товар обращена». Страшно oт этих строк: «Владыка по имени Торг мир целый держит на примете…», и  торговля  оружием «дает наивысший барыш», «разбой обретает почет», а кровь человеческая дешевеет… Убедился поэт: ныне в мире все подлежит купле-продаже и подмене. Но Гамзатов предупреждает: «К ракетам, не секрет, в продаже части есть», но, к счастью, человечество не придумало еще запчастей к чести людской. Честь, полагает Гамзатов, — последний предел, последний плацдарм, последняя крепость, которую мы не должны уступать, ибо за ней пропасть.

Гамзатов знал, что творцы истории сами же извратили истину. И зачем в таком случае так злобно и нещадно взыскивать с Поэта? Тем более воображаемые ночные пришельцы ему говорят: «Ты народом нашим уважаем, только знай, поэт – не прокурор». Знал Гамзатов это и никогда не брал на себя роль не только прокурора, но и судьи, ибо с давних пор он не в ладах с самим собой.

Раздвоенного времени приметы
Я чувствую мучительно к себе.
     
Вдумаемся в строки: «и сам с собой дерусь я на дуэли…», «и слезы лью, и веселюсь, пируя, и сам себя победно в плен беру я», поэт давно пребывал в тягостной скованности: «у славы и бесславия во власти», «в смятенье чувств и помыслов». Знал Гамзатов: «и времени лежит на мне мучительная тень», как бы отрекался от самого себя: «Спи, времени двуликое дитя!» Но нет сна, и покой даже не снился поэту с затравленной душой. И диалог этот с Историей и Временем остался неоконченным. Гамзатов был не из тех художников и мыслителей, которые свою осторожную, вполголоса реплику считают защитной речью, робкие начинания революцией, хитроумный компромисс противостоящей стороны – собственной победой. Оставаясь большим поэтом, он никогда не терял чувство реальности. Поэт знал и с годами еще острее осознавал: до воцарения справедливости в мире, ой, как далеко! Однако Гамзатов со спокойной, совестью мог бы сказать себе и своим оппонентам: «Я сделал все, что от меня зависело. Но литература, какой бы боевитой она ни была, не решает практических задач, ее извечный удел, ее миссия, определенная Всевышним, – ставить вопросы». И не случайно Гамзатов в своих выступлениях и беседах часто апеллировал к русской классике, которая ценна именно единством тирады: Кто виноват? Что делать? Не могу молчать! Может, Гамзатов и не искал виновных в наших бедах, чтобы приставить их к позорному столбу, и не собирался указывать пути, которые привели бы нас к социальному раю и духовному комфорту – ему важно было пробудить сомненье в нас, обжечь мыслью, всколыхнуть души тревогой.

И нередко поэт бывал похож на больного ребенка, который «не в силах промолвить слово или знак подать». А ведь еще острее боль, когда тебя не слышат, а услышав, подают знак молчать. C Гамзатовым бывало и такое. Можно заострить: «даже с Гамзатовым»… В столе у автора и режиссеров остался лежать киносценарий о Хаджи-Мурате, не дошла в сохранности до читателя поэма «Шамиль», около тридцати лет в заточении, «под домашним арестом» находилась поэма «Люди и тени». Более двух десятилетий отторгнутое редакциями пролежало на письменном столе поэта и стихотворение «Аплодисменты» – нравственное осуждение позорного клейма на облике нашего политического обихода:

инерцию безоговорочно одобрять все, что произносится с высоких официальных трибун. Запрет этот – не единственный случай в творчестве дагестанского поэта…

Переводчик и друг поэта Я. Козловский в дни 70-летия Р. Гамзатова вспоминал о том, какие барьеры встали на пути поэмы «Люди и тени». Ее выход к читателю оказался еще более долгим – свыше сорока лет. Поэма о том же самом, о чем написан «Теркин на том свете» А. Твардовского, то есть о годах репрессий, о ГУЛАГе, о скорых судах и искореженных судьбах… Яков Козловский напоминает еще и об одной детали: поэма Р. Гамзатова написана была до «Теркина на том свете», т. е. раньше. Произведение дагестанского поэта вначале зашельмовали в «Известиях». Главный редактор издания А. Аджубей (зять Н. С. Хрущева. – К. А.) высказал свое категорическое «против», ибо ему непонятно было, где видит Гамзатов «раздвоенность советского общества и советского человека», «двуликость и разлад». «Аджубей вел себя не просто как редактор газеты, – пишет Я. Козловский, – а как без пяти минут министр иностранных дел и, может, даже как член Политбюро». И вот с этой высоты Аджубей посоветовал поэту: «Вы подумайте о себе, Гамзатов!» И Расул, по свидетельству Козловского, принимавшего участие в обсуждении, неожиданно перешел на «ты» и также посоветовал Аджубею: «По-моему, тебе и надо хорошенько подумать о себе!»

На этом обсуждение прервалось, и, естественно, поэма осталась неопубликованной. Не опубликовал ее и Твардовский, тогдашний главный редактор «Нового мира», хотя и высоко отозвался о произведении и пообещал напечатать. Поэма «Люди и тени», по соображениям издателей, считавших, что не стоит рисковать, не вошла и в пятитомное собрание сочинений Р. Гамзатова и увидела свет лишь в серии «Библиотека поэта» в 1988 году. Но Расул Гамзатов из-за чьего-то недомыслия и сверхбдительности не делал драмы, тупость и ограниченность отдельных вельмож не распространял на власть в целом,  не взывал к сочувствию. Он знал: подлинный художник во все времена «вечности заложник» и «у времени в плену». Позже, в 1997 году («Известия», 20 декабря), Р. Гамзатов на вопрос «Легко ли Вам дался переход из прошлой эпохи в нынешнюю?» однозначно ответил: «Если поэт нормально себя чувствует, он обычно не очень хороший поэт…» На собственном жизненном и творческом опыте открыл Гамзатов и другую закономерность: литература страдает от обстоятельств, но не зависит от них полностью, не подминается ими, не глохнет. Жизнестойкость творческой энергии, в понимании Гамзатова, можно, пожалуй, уподобить ручейку, который и в каменных теснинах прокладывает себе русло, и травке, которая пробивается через толщу асфальта. Но какими усилиями?.. Может, с этого вопроса и начинается философия правды…

Ныне чуть ли не знаком качества, мерилом величия стал статус бывшего репрессированного, помилованного диссидента, клубного скандалиста и митингующего горлопана, хотя ренегатство или политическая неуживчивость никому не прибавляли таланта и мастерства, считал поэт. Гамзатов не лукавил с толпой, чтобы выглядеть героем, и не принимал мину жертвы системы, а оставался гражданином и поэтом державной веры, сомневаясь, ошибаясь, мучаясь, но никогда не предавая! Может, ему потому и приходилось сложно, именно оттого, что оставался самим собою, сохранял достоинство и честь, взыскивая с себя за даже никем не замеченные компромиссы и просто опрометчивые строки…

Возвращаясь к прижизненной трагедии и посмертной славе Шамиля, поэт признавался, что тогда оказался «тенью времени». Но справедливы и упреки Поэта ко Времени, ибо:

Кто знал, что окажутся истины
зыбкими.
Чего же смеешься ты, мстя и карая?
Ведь я ошибался твоими ошибками,
Восторженно слово твое повторяя!
     

Есть и другой аспект  этого мотива: время  не только диктовало свои «правила игры», но и следило недремлющим оком за социальным поведением граждан и с особой бдительностью – за творческой интеллигенцией. И не все, точнее, мало кто из сегодняшних упрощенных толкователей творчества Гамзатова знает или же не хочет знать, что тому безвинному стихотворению о Шамиле предшествовали свирепые события, развернутые Багировым в Азербайджане и на всем Кавказе, повлекшие за собой репрессии и гонения, последовал специальный пленум Дагестанского обкома ВКП(б), на котором Р. Гамзатов был обвинен в идеализации Шамиля и «изображении его как народного героя» и тем самым в отходе от марксистско-ленинских принципов оценки истории и в проявлении национализма. По тем временам — тяжкий грех, и Гамзатов уцелел, вероятно, только потому, что был молод и убедительно, подкупающе талантлив.

В 60-е годы и позже в поэме «В горах мое сердце», в прозаической книге «Мой Дагестан», в цикле, вобравшем такие лирико-философские произведения, как «Любовь Шамиля», «Ахульго», «О бурных днях Кавказа», «Кинжалы Шамиля» и др., Гамзатов создал образ мудрого и гуманного, решительного и справедливого вождя горцев. И тут всполошились узколобые «блюстители нравов», усмотревшие в перемене взглядов Гамзатова конъюнктуру, некую продуманную игру, затеянную, чтобы обелить себя перед будущим. Эти унтерпришибеевы морали и поныне пищат за глаза: «Как можно так меняться?» Не только можно, но и нужно, ибо в этом заключается мужество художника, его приверженность правде и живость мышления. Без сомнения, совершенно прав был Л.Толстой, сказавший в беседе с Мечниковым: «Говорят, что человеку стыдно меняться. Какая чепуха! Не меняются только мертвецы да дураки!» Убедительность и притягательность музы Гамзатова именно в том, что она отличается подвижностью и способностью обновляться. Не дай тому случиться, чтобы поэт такой величины, такого общественного влияния вдруг бы застопорился, забуксовал, застыл и – что еще хуже! – заупрямился на каком-либо заблуждении, бредовой идее, ложной версии. Если же исходить сугубо из специфических закономерностей профессии поэта, из логики неизбежных расхождений оценок в процессе эмоционального и рационального восприятия реалий, то станет ясно: Гамзатову, вообще-то, и нечего каяться, ибо это – следствие раздвоенности и самой истории, зигзаги века, гримасы идеологии. Но не в оправдание своих мучительных поисков истины, а ради объективности Р. Гамзатов в поэме «Суд идет» предъявляет справедливый счет истории. И при этом важна исходная позиция: «История, тебя судить мы будем по праву, оскверненному тобой». Прозрение, стоившее дорого, обнажило горькую истину, история напоминает женщину, которая меняет мужей, «как змея меняет кожу», она критикам подобна, «чье мненье, извиваясь без конца, становится прямым, когда удобно для высокостоящего лица»:
     
Под чьи ты только дудки ни плясала,
В чьи только платья ни рядилась ты.
Не ты ль в бараний рог согнула правду,
А кривду обтесала, как бревно?

Оказывается, не только язык вертится вокруг больного зуба, что еще хуже – на незаживающую рану шершавым камнем сползает воспаленная мысль:
     

Ведь даже Шамиля ты пятикратно
Оговорила, глазом не моргнув…
     

В поэме «Люди и тени» разговор с историей продолжается в более напряженных тонах и с большей горечью, ибо Сталин для Гамзатова был не прошлым, а живой и жесткой современностью:
     

Живой ты возносился, бронзовея,
И что скрывать – тебе я славу пел,
И вынести потом из Мавзолея
Как делегат партсъезда повелел.
     

Когда мы говорим или пишем о Гамзатове, должны, в первую очередь, исходить из непреложного постулата: он – Поэт, сформировавшийся в советскую эпоху. Будучи значительно моложе, Расул вместе с тем относился к творческой генерации, ознаменованной именами и произведениями М.Шолохова, А.Фадеева, С.Маршака, А. Твардовского, С.Вургуна, М.Турсун-заде и др. «И я, как весну человечества, рожденную в трудах и в бою, пою мое Отечество, Республику мою!» – писал В. Маяковский. И Р. Гамзатов воспел великую державу по имени «СССР». Но воспел по-своему: восхищаясь поистине громадными достижениями страны, и искренне, по-сыновьи переживая, печалясь, горюя за провалы, заблуждения и осознанные перегибы.

В истории любой страны – даже маленькой! – имеются личности, ставшие символами, есть знамена, гербы, гимны. Они святы и незыблемы. Должны быть незыблемы! Так и думал Расул Гамзатов. И это – его убеждение, его гражданский принцип.

Мы вступили в XXI век, в третье тысячелетие, вступили, потеряв свою и многонациональную империю. Это – крах. Но еще больнее оттого, что разгулялась вакханалия по пересмотру, переоценке духовных, моральных ценностей, т.е. по перекройке отечественной истории. Если сказать коротко и однозначно: все, что написано, создано при Советской власти, как считают лжедемократы, необходимо сбросить с корабля современности! Особенно то, что связано с именами и свершениями руководителей партии и государства – подлинных вождей своего времени. И как нам теперь быть со стихотворением Р.Гамзатова «Горцы у Ленина»? Ведь оно включалось в школьные хрестоматии, учебники, декламировалось со сцены, главное — входило в состав классических образцов ленинианы! Это – по-настоящему народное произведение, настоянное именно на народном представлении о Ленине.

Вождя пролетариата, основателя первого в мире социалистического государства тогда мало кто видел, кроме узкого круга соратников. Представление масс об Ильиче складывалось по молве, по воображению. Р.Гамзатов создал правдивый облик Ленина, показал его манеру вести беседу, слушать посетителей, умение на лету схватывать главное и – что очень важно! – его простоту и доступность.

Делегация горцев вернулась в Махачкалу с портретом Ленина, на котором рукой вождя было написано: «Красному Дагестану». Это – историческая правда. И приём Лениным дагестанской делегации, и портрет, и помощь, оказанная республике Российским правительством, – все это реальность, историческая реальность! А о стихотворении ныне умалчивают. Почему? Потому что оно о Ленине! А в чем провинился Ленин? Никто не в состоянии выдвинуть контраргументы, а огульно, цинично вопят: «Зачем нам Ленин?» «К чему нам большевизм? Зачем нам партия, созданная им?» и т.д. Это не только политический цинизм, а что еще хуже – бесчеловечный вандализм! Есть и другая сторона вопроса – чисто художественная, точнее – художественная правда. Р.Гамзатов показал Ильича земным человеком, скромно-мудрым, таким, каким его представляли миллионы…

Если вести разговор о следовании Р.Гамзатовым чьему-то опыту (ни в коем случае не может идти речь о подражании!), то, пожалуй, можно сказать о том, что он точно так же, как В.Маяковский и С.Есенин, не пошел по линии нарочитой героизации, универсализации вождя. Так, «Ильич гримированный мечет шажки» читаем у Маяковского, а С.Есенин нарисовал портрет вождя в стиле заземленного натурализма:
     

И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, –
Он с лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных.
     

Р.Гамзатов чрезвычайно эффектно использовал прием контраста: Ленин – каким он казался горцам и каким он был на самом деле. «Им казалось: Он был выше сосен и гор». А на самом деле:
     

И в приемную вышел к ним
Не богатырь,
А простой человек невысокого роста…
  
Как многозначительна и деталь – «в приемную вышел к ним!». Ведь так встречают гостей и в горах! Убежден, стихотворение «Горцы у Ленина» должно сохраняться как творческое свершение своего времени, как документ художественной литературы, как одна из блистательных вершин дагестанской и многонациональной советской поэзии.

Совершенно неправомерным представляется мне также изъятие из вузовских программ по истории русской литературы советского периода поэмы В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин», снятие из репертуара российских театров трилогии Н.Погодина о Ленине («Человек с ружьем», «Кремлевские куранты», «Третья патетическая»), героической драмы «Именем революции», пьес «Тридцатое августа. Большевики», «Шестое июля», «Так победим!» М.Шатрова. Преданы забвению поэмы «Казанский университет» Е.Евтушенко, «Лонжюмо» А.Вознесенского, да и повесть Эм. Казакевича «Синяя тетрадь» и кинорассказ Е.Габриловича «В Горках» и многое другое, навеянное ленинскими мотивами и представляющее не только историко-документальную, но и большую художественную ценность.

Канула в Лету эпоха Петра I, однако роман, посвященный жизни и делам государя-реформатора, созданный А.Толстым, остался как классическое произведение русской советской литературы, и никто не собирается (и слава Богу!) его аннулировать, хотя Петр I был весьма далек от идеала. Пишут об Иване Грозном, ставят спектакли о Годунове, чтят Наполеона. Как ни странно, для современных российских театров важны плуты типа Дон Жуана, принцессы Турандот или же Фигаро и т.д.

За поэму «Год моего рождения» Р.Гамзатов был удостоен Сталинской премии. Произведение выстроено на историко-документальной основе, сюжетную кульминацию или же, как иногда пишут, «сюжетный взрыв» которого составляет акт объявления в ноябре 1920 г. в Темир-Хан-Шуре Советской автономии Дагестана. Как известно, от имени Российского правительства, возглавляемого Лениным, декрет этот огласил тогда нарком по национальным вопросам Сталин. Сам этот волнующий эпизод так же, как настроение и непоказной интерес наркома к быту горцев, к природе Дагестана, раздумья о перспективах только что утвержденной республики в составе России, – все это отображено поэтом светло, празднично и торжественно. Может, потому и приятно вновь и вновь вчитываться в строки:

      Его великий Ленин
Послал сюда, чтоб нам в борьбе помог…
     
Как родственно сказано «гостя своего» и какой впечатляющий образ – острие буденовки, ставшей среди горских шапок «центром круга!» В Сталине горцы признали не только простого и доступного человека, но и руководителя, способного понять и постичь души людей, и главное – подумать об их перспективе. Однако все это изъято из последующих изданий, а имя Сталина заменено безликим «нарком». Я понимаю, что это не воля автора – так надо было! Да, у нас накоплен огромный опыт по маранию истории. Ну что теперь поделаешь? Как писал А.Твардовский:

«Тут ни убавить,
Ни прибавить –
Так это было на земле…»
     

Вместе с тем поэма Р.Гамзатова «Год моего рождения» как явление не только истории Дагестана, а факт истории дагестанской литературы, остается крупным, общезначимым событием. Это образец того, как можно политическую тему переложить на язык высокой поэзии, поэзии образной, одухотворенной чувством перспективы.

Убеждены были горцы в том, что «бедняка любого примет Сталин // Как близкий человек и старый друг». В «Заключении» мы видим Сталина на скале, что возле Темир-Хан-Шуры, всматривающегося вдаль вдумчиво и мечтательно: Увидел «клочки наделов» и «женщин седых смолоду» и «и бедняков, что отправлялись в путь без хлеба и без мяса, но для виду в хурджины камни или что-нибудь совали, чтобы бедности не выдать». Апофеоз поэмы я чувствую все же вот в этом четверостишии: Но также видел Сталин и другое // …Он видел: счастье вырвавшие с боем хотят народы жизнью жить иною…

«Это — история. Историю нельзя ни переправлять, ни переписывать, ни прихорашивать, ибо, как писал в своей книге «Мой Дагестан» Р. Гамзатов: «Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки…» Грех забывать эту заповедь великого сына Дагестана!

(Использованы архивные фотографии)