Певец высокого гуманизма

Саид Кочхюрский, Омарла Батырай, Ирчи Казак, Етим Эмин, Махмуд из Кахаб-Росо, Саяд Стальская, Щаза Курклинская… В этой нравственной энциклопедии Страны гор вместился огромный мир человеческих судеб, бесценного народного опыта. На могучих вершинах народного эпоса, из светлой лирики своей души год за годом, час за часом, набирая прочность и высоту, они высоко вознесли храм дагестанской классической поэзии.

Чистота любви, безумство отваги, энергия мысли, красота мечты, верность слову, достоинство поступка, щедрость души, скромность и бескорыстие – вот духовные сокровища, перешедшие к нам от предшественников. И вечная слава им, одержимым и добрым, что они ни разу не осквернили святой лик нашей поэзии воспеванием жестокости.

Перечитывая классиков, ещё раз убеждаешься в том, что всё высокое и прекрасное, воспитавшее человеческую душу, неподвластно смерти. Оно звучит современно через столетия, хотя поколения меняются, как морские волны.

Как сложный оркестр имеет дирижёра, хор – солиста, звёзды – солнце и луну, есть имена-символы, имена-пророки, имена-святыни. Для лезгин имя Етима Эмина – наша история, язык, нравственность, культура, поэзия.

И если сегодня лезгинская поэзия может гордиться своими глубокими корнями, традициями, жанровым разнообразием, образной символикой и совершенством поэтики стиха, то всё это прежде всего заслуга Етима Эмина.

При всём уважении к интернациональной дагестанской публике, не все стихи Е. Эмина можно перевести без ущерба для заложенного в них смысла, как и всё гениальное в поэзии. А многочисленные попытки уважаемых переводчиков, к сожалению, – лишь приблизительная передача мыслей поэта и его образной системы. По большому счёту судить о творчестве поэта может лишь тот, кто читает его в оригинале.

Казалось бы, что могло остаться от времени, когда сокращались миры и опрокидывались социальные устои, когда сходились в поединке исключающие друг друга идеологии и учения?.. Но в этом отчаянном поединке, поиске опоры, света, надежды и вдохновения снова и снова обращаемся мы к тем, кто запечатлел в искусстве историю становления человеческого духа. И среди них Эмин – глашатай, моралист, творец, его поэзия, его мысли, страдания. В этом диалектика и феномен поэта.

Владея многими языками, зная богатейшую восточную литературу, Эмин хорошо сознавал своё призвание. Он знал, что пришёл в литературу, где до него творили великий Низами, Лезги Ахмед, Саид Кочхюрский. Порог, на котором стояли они, был недоступен многим, он был высок и для Эмина. Но он шагнул и встал рядом с ними, тем самым не только утвердил достоинство родного слова, но и проторил дорогу целой плеяде последующих лезгинских поэтов.

Когда каждый лезгин говорит «Мой Эмин» – эта фраза не означает агрессивное право захвата и обладания, а лишь нестадность восприятия творчества поэта, уход от общего представления, которое обычно склоняется к тому, что личность обретает черты мифа, идола, легенды, в худшем случае – сплетни. Ибо одинаково плохо, когда нормальное человеческое имя (Эмин, Батырай, Цадаса…) постепенно превращается в догмат, вокруг которого можно вольничать, парадоксальничать, шутить, панибратствовать, похлопывать по плечу.

Чувство глубокого одиночества приходит к поэту, когда он перерастает тот общественный круг, в котором проходит его жизнь. И поэт начинает с очевидным сознанием недосягаемой высоты мудрости и духовной зрелости взирать на мирскую суету.

Насколько Эмин был выше своего окружения, настолько он в нём был одинок. И, привыкнув рассматривать его как венец совершенства, как воплощённый идеал, мы мало думаем о том, чего он лишился, чего не создал, какие ещё вершины не одолел из-за своего одиночества, он, лишённый и физического, и душевного покоя, так необходимого творцу.

«Больное время, больные души» – сколько прошло по жизни «лекарей» времени, но время неизлечимо, ибо лёгких времён не бывает, каждый должен лечить себя, свою душу, и тогда выздоровеет и время.

Отцветшему наш мир подобен саду:
Друг друга, люди, уважайте вы.
Пять метров бязи – вот и вся награда
За труд земной, – не забывайте вы.
Не будет счастья, там, где зло всевластно,
Об этом вы не забывайте, люди!

Так умолял Эмин, надеясь, что его слово проникнет даже в самую зачерствевшую душу, где всё ещё живут мечта, чаяние, вера.

Но мир таков, что всё обращает в дисгармонию, отчаяние, гибель. Ибо каждый остаётся наедине с собственной жизнью, и существование всех подчинено закону, неизменному от века. И отсюда: жизнь – кара, жизнь – награда. Обречённость человека, о котором говорит Эмин, одновременно и есть необходимое условие спасения его души. Эта тотальная несвобода правит миром, и вековечен круговорот добра и зла. Это и есть ключевая проблема и религии, и философии, и литературы.

Мир может показаться порой и глухим, и немым. От зла рождается зло. Но случается, рождается и добро тоже, иначе не выжил бы и такой мир.

Хотя человек обречён идти по собственному следу, он одарён свободой воли. Значит, зависит и от нас, расслышим ли мы зов к жизни, достойной человека.

Кричите, взывайте на помощь людей,
Весь мир изменился, куда ни пойти,
Везде торжествует иль вор, иль злодей,
А честным приюта нигде не найти!

Эмин звал, Эмин раскачивал нашу печаль. Он не был пророком – он был поэтом (хотя слова «пророк» и «поэт» на заре цивилизации означали одно и то же).

Каждое время – время пророков. Но когда они задерживаются, из рядов человечества выходит тот, кто, утверждая силу духа, силу слабых, величием малых сил отрицает силы зла. И если даже их слезами, молитвами, зовом не исправится и не спасётся мир, иной помощи ему всё равно нет.

Эмин страдал, мучился и физически, и духовно. По обывательским меркам он был глубоко несчастным человеком. Но это лишь по обывательским меркам.

Эмин, глубоко осознав своё призвание, понял, что его судьба измеряется иными мерками, и потому, страдая и мучаясь, он творил, воплощая себя в слове, в мысли, и в конечном счёте был счастлив – таковы счастье и удел всех великих.

До сих пор идут споры, в каком селе родился поэт, чей он, кому принадлежит. Но Эмин своим творчеством перерос все малые масштабы и принадлежит всем нам, всему Дагестану, ибо не может родник принадлежать одной семье, не может река принадлежать одному селению, не может море принадлежать одной стране.