Полночи поступь

* * *

Забавно, но после всех полученных от тебя наук,
Сколько же их скопилось, куда я теперь их дену,
Мне кажется, что, возможно, я – человек-паук,
Ведь каждую ночь мне хочется лезть на стену.
Каждую ночь стена для меня – маст хэв:
Сотни отбитых мыслей бредут по мне, как по роще.
И я, загоняя их будто скотину в хлев
В белую гладь стены, засыпаю проще.

И это, конечно, опыт, который ты не
пропьёшь. Это кэшбэк с потраченного миллиона.
Ведь, углядев однажды друга в простой стене,
Ты обретаешь невероятно надежного компаньона,

Который тебя поддержит даже при звуке «пли»,
Рвущемся изо рта командира расстрельной смены.
Может поэтому люди нашей прекрасной земли
Так полюбили всякого рода стены.

Что до меня, то просто в попытке дойти до сна
Я отдаю стене все наши тайны, надежды, любови, судьбы.
Пару часов она выдержать точно должна.
Время пошло,
уснуть бы.
* * *
Она живет в посёлке под Назранью
Или Магасом. В общем, где-то там.
С пылающим собором Нотр Дам
Её соединяет лишь названье
Забытой песни: вспомнилось, она
Любила хриплый голос Петкуна.
Вот как бы всё. И выражаясь грубо –
Что он Гекубе, что ему Гекуба? –
Готический пылающий собор
Дрожит в экране, пламя извергая,
Но вот одна слеза, потом другая,
И всё, что тлело в ней до этих пор,
Вдруг вырвалось желаньем непонятно
Откуда взявшимся – выплакивать стихи,
Они нестройны, скомканы, плохи,
Но на листке они – не просто пятна,
Они – горбун в оборванном тряпье,
Звонящий в колокольне без разбору,
И думая, что плачет по собору,
Она всё плачет, плачет по себе.

* * *
Полночи поступь вдумчиво замерла,
Тихий постой обретя.
В детской кроватке будто бы замертво
Спит упоенно дитя.

Сфера туманная за полночь катится,
Но замедляя полёт,
Смотрит, как мальчик в ночном своём платьице
Нервно к роялю идёт.

С клавиш срывает подобие скатерти
Слёзы пудовые лья –
Взмах в тишине, причитание матери,
Как же нам быть, Илия?

Снова в дому неурочное сретенье –
Кто со свечою, кто без.
Няньки сбегаются – Петенька, Петенька,
Петенька, чур тебя, бес.

Ох, доведёт его эта французиха,
Что ж её барин привёз?
Как распознать им, что странная музыка
Катится в каждой из слёз.

Как растолкует ребёнок рыдающий
Матери, нянькам, себе –
Сколь непонятны они, сколь пугающи –
Звуки в его голове.
Не объяснит никакая патетика,
Как их возможно постичь.
Можно лишь слышать их, слушай же, Петенька,
Слушай их, Пётр Ильич.

Моя страна

1.

На руинах большой общежитной страны
Я сидел у экрана и полудремал.
Я не знал, что сюжеты страшны и странны,
Потому что я мал, упоительно мал.

Я не знал, что у страшного века в плену
БэТэЭр-ошным выхлопом небо черня,
Государство Россия идёт на войну,
И живёт на войне государство Чечня.

Что меня отделяют от этой чумы
Лишь пятьсот километров вдоль рельсовых шпал,
Что Они – появились и кончились – Мы
Да и мог ли я знать, я, конечно, не знал,

И храня за щекой драгоценный предмет
По-кремлевски прекрасный рубин-барбарис,
Я у лиц на экране не видел примет –
Воедино сливались Джохар и Борис.

Я пытался смотреть, их сюжетом влеком,
Но поскольку вообще-то к вестям не привык,
Напросился ко взрослым на чай с молоком
И закончил войну – просто кнопочкой выкл.

2.

Двадцать пять уже миновало, но взгляд на сие
Остёр как прежде – считай, что уже забил

Солнцевские

Ореховские

Серпуховские

Медленно позакатывались в лузы своих могил.

Почти не осталось тех, кого ещё не забрали
Под жернова эпохи – пуля, игла, стакан
И поглядеть с горы при поднятом вверх забрале
Выпало только им – последним из могикан.
Дочери их тонки и хороши, что песня.
Уши их сыновей не слышали слова Рамс.
Их каждодневный путь не на Щелчке и Пресне,
Но у лужайки Кингс или коллеж де Франс.

И ни к чему теперь – кто перед кем виновен,
Спишем на провидение, там и без нас видней.
Много же пацанами выстроено часовен,
Сложено минаретов и куполов церквей,

Ибо пока Господь терпит нас всепрощая,
И предпотопный дождь пока ещё не полил,
Действуйте, пацаны, Россия – она большая,
В этой большой стране хватит на всех могил.

3.

Всё по новой, пойди, сбеги тут
От страны, что идёт в варяги,
Это белые снеги идут,
Это танки идут по Праге.

Это миф оживает, сколь же
Он велик, он почти что свят нам,
Но глядит исподлобья Польша
В тридцать девятом.

Или это глядим мы сами
Всё не видя, что в Лету канем,
Что Дамаск под своими песками
Обнажается пражским камнем,

Что любовью зовём насилье,
А иной отродясь не знаем,
Что насилующий Россию
Всякий раз у нас почитаем,

Что нельзя убегать веками
От себя. Только в этом беге
Мы рождаемся. И над нами
Идут белые снеги.