«Послушайте Генделя»

Итак, проведав Зулину маму в больнице, мы, примерные студентки, шли домой с неистребимым намерением опять взахлеб читать до утра программную литературу. Дядя Гайк был в хорошем настроении, возможно, слегка навеселе. Увидев нас, он решительно потребовал: «Зуля ночует у Миясат, Миясат, ночуешь у Зули. И все едем ко мне».

В двух юных строгих филологинях вдруг пробудился дух авантюризма: то ли Гайк был особенно убедителен, то ли закатное сентябрьское солнце особенно приветливым, но, не колеблясь, мы согласились. Властным взмахом руки дядя Гайк остановил такси, мы поехали на Батырая, где я долго объясняла маме, почему мне жизненно необходимо в эту ночь ночевать у Зули, потом мы долго переговаривались со Светой Сутуевой, которая никак не могла уговорить грозного папу отпустить ее на ночные бдения над книгами к Зуле. В итоге такси помчало нас дальше Дербента, а дядя Гайк (отваливший за такси немыслимые деньги – 30 рублей) всю дорогу слушал стихи, которые мы с Зулей упоенно читали ему, а он попеременно обращал наше внимание на красоты за окном. Он был уверен, что Дагестан это туристический рай, и доказывал, и показывал это практически на каждом километре дороги. Остановив машину где-то, он даже вывел нас под звездное небо и показал, как из-под земли бьет горячий источник лечебной воды. В его словах чувствовалась боль хозяйственника, который видит, как беспризорно разбросаны сокровища по земле и некому даже нагнуться за ними.

Гайк – превосходный рассказчик и удивительный слушатель с живым и острым умом. Помню, что вместо «засмейтесь» он говорил нам «ощетиньтесь». Мы обожали его словечки. Смеялись над его рассказом о сыне Андронике, который на собеседовании в школе на вопрос, каких ты знаешь хищных зверей, ответил: львица, тигрица и волчица.

В придорожном кафе он заботливо покормил нас. Мы с Зулей, воспитанные в суровых кавказских традициях, чувствовали себя с Гайком уверенно и в полной безопасности и не испытывали никаких угрызений совести за свое вероломное по отношению к домашним поведение. Попутно мы начинали понимать, что означает слово «галантность» — все чудеса этого явления он продемонстрировал нам в полной мере — не потому что хотел, а потому что другим он не мог быть.

На полигоне «Солнце», куда мы приехали ближе к полуночи, никого не было, кроме одинокого старика, который работал там, кажется, охранником. За беседой мы узнали, что он сидел в тюрьме много лет, поняли, что он очень благодарен Гайку за приют и предоставленную работу. Мы не задавали ему вопросов о прошлом, но было трудно поверить, что у этого сдержанного и благородного человека с какой-то осторожной приветливостью из-за опасения быть навязчивым могла быть какая-то другая жизнь, кроме жизни счастливого отшельника, живущего в ладу с природой, морем, пустынным небом. Его звали Этген. Осталось в памяти ощущение заботы и отеческого тепла: он приготовил нам чай, чем-то накормил. Мы зашли в комнату к дяде Гайку – нам не терпелось выйти к ночному морю. Дядя Гайк сидел перед распахнутым окном и смотрел в темноту, в комнате было множество всяких гудящих и живущих своей жизнью приборов. Вид за окном был такой, что Зуля произнесла: «Очевидное-невероятное». Да, точнее не скажешь. Гайку явно понравилось. Мы так и сидели в полной тишине, захлестываемой раскатами и рокотом ночного Каспия.

Гайк был и с нами, и в то же время погружен в какие-то свои мысли. Было такое ощущение, что он на пороге какого-то другого мира, и нам очень захотелось уметь так же чувствовать, думать и вести с кем-то неведомый внутренний разговор, как он. Его состояние передалось и нам. Мы молчали. Молча пошли на берег моря, шли на шум, потому что тьма была кромешная, не видно было ни кромки берега, ни линии морской воды. Такой густой черноты мы еще никогда, наверное, не видели. Гайк вел нас уверенно, мы подошли к воде и сели на камень. Мой пылкий темперамент не выдержал долгого молчания. «Что это?», – взволнованно закричала я, показывая рукой вдаль. Там на волнах появилось некое свечение. Зуля и Гайк молчали, пытаясь разглядеть в темноте этот странный свет. Светящаяся точка принимала разные конфигурации. Она словно выплясывала, и мы пристально всматривались: маяк ли это или лодка какого-то смелого рыбаря. Наконец Гайк спокойно произнес: это луна. Мы не поверили. На луну это никак не было похоже. Тем более, луна должна была взирать на нас с высоты, а тут свет последовательно пробирался из глубины волн, вот он на волнах, вот идет над волнами, то приближаясь, то отдаляясь. Вдруг из черноты по воде пролегла парчовая светящаяся дорожка и словно оживила темноту волн. И хотя я вроде не лунатик, со мной что-то приключилось: я вскочила и стала окликать луну стихами Гарсиа Лорки («Это пляшет луна в Сантьяго….»).

Луна мне всегда казалась привычной декорацией неба, строки Лорки о пляшущей луне – ярким образом, восхитительно придуманным. Это было скорее создание человеческой фантазии, чем этого мира. Это было чудом – увидеть лунную дорожку в густой бездонной зияющей черноте моря, дорожку, которая рождалась из небытия, вспыхивала и скользила, а луна, балансируя над бездной, совершала свое восхождение на небо. Ошеломленные увиденным, мы с Зулей вдруг ощутили родство и связь нашей жизни с поэзией Гарсиа Лорки, мы поняли, что образы и стихи рождаются из неистового восторга перед природой и ее молчания. И где-то в глубине души было чувство благодарной радости за то, что так нам позволили стать свидетелями какого-то таинства.

Я думаю о том, смогли бы мы так пережить этот вроде незначительный эпизод, если бы не было Гайка рядом с нами. Он привез нас к морю не для шашлыков и усиления гастрономических впечатлений, он ничего не говорил, ничего не рассказывал. А мы поначалу ждали: ведь столько раз доводилось слышать, как Гайк напоминает героев Хэмингуэя, как он поет, как играет на гитаре… мы не мешали Гайку, он был просто самим собой наедине с природой и в то же время чем-то поделился с нами. А мы не мешали ему.

Утром мы с Зулей собирали на берегу ракушки, интересные коряги, одну из которых Этген назвал «зигзаг жизни». Он помогал нам, и серьезность, с которой он это делал, и воспоминания о ночной лунной дорожке на море, о музыке Генделя, которую нам перед сном включил Гайк, и воспоминание о том, как он вслушивался в звуки моря, в ночь, в звезды, пробуждали в нас какие-то неведомые, необыкновенные чувства.

«Послушайте Генделя», – сказал он нам, словно знал, что море вернется

Прошло с тех пор много лет. Было в нашей с Зулей жизни много всяких встреч и подарков, богатых и изысканных, разных, но от тех подарков не осталось ни следа, ни памяти, а лунная дорожка осталась навсегда.