Просто добавь воды

Но хорошо помню свое первое серьезное разочарование, когда мой персональный стакан (пить из общественного граненного строго запрещалось) остался наполовину пуст. Что-то тогда случилось с аппаратом, и он, выплевывая последние остатки сока, заглох. С тех пор прошло много лет. Было выпито много литров «Грушевого» и «Малинового», который предательски окрашивал рот в прекрасный красный цвет.

С годами мы наловчились заметать следы. Впрочем, скрыть что-либо от родных было не так-то просто. Даже если это что-то происходило аж через две улицы, скажем, на крыше дяди Эскендера, быстро добегали гонцы до дома. И мне доставалось от мамы. Не так, чтобы очень, но вполне хватало, чтобы затаиться на какое-то время.

– Ну за что? За что такое наказание?

– Если бы я хотела мальчика, мне бы в больнице дали мальчика, а не тебя, – взывала к совести мама, а в глазах – укор.

В такие минуты чисто зеленые глаза ее становились серыми. Эта особенность со временем стала проявляться ярче. Значит, и впрямь плохо дело. Сейчас я, конечно, могу возразить и привожу в свою защиту сотни, тысячи заранее заготовленных контраргументов. И когда смотрю на нее, вроде тоже любимое лицо, то жутко злюсь. Злюсь вот за эту морщину и за новую на лбу тоже. И ничего не могу ни с собой, ни с ними поделать.

«Ага. Как же!» – отвечала я тогда маме про себя, а вслух не могла.

По-настоящему серьезно я вляпалась в тот день, когда вырядилась, как черт на праздник. Нацепила мамины каблуки, измазалась помадой и понесла свою красоту через всю улицу к Аминке. И мы, закинув ногу на ногу, чокаясь, пили «Юпи» из фужеров, которые доставались в очень редких случаях – по праздникам. А под столом стояло полведра «Инвайта», который «Просто добавь воды!»

Еще была роскошь – аж целых два блока (представляете, два блока!) жвачек «Турбо» и «Черепашки ниндзя». Последние еще и с наклейками. Мне их дядя подарил, а я часть раздала, часть успела обменять на всякие девчачьи безделушки и новый наряд для Барби.

Счастливая беззаботная жизнь скоро закончилась – меня отправили в село, на перевоспитание. Мол, поглядите, что вышло из вашей породы. А порода была отцовская. Всем отцовым семейством и взялись делать из меня достойного, правильного человека. Сижу, значит, осмысливаю новое, непривычное для себя, и вот досада! Первым делом родственники отобрали рогатку, которую я выиграла в споре у Кольки с улицы Левина. Лазать по чужим огородам, играть с сельскими мальчишками на щелбаны было не то чтобы нельзя, а категорически запрещено и даже считалось верхом неприличия.

И никаких тебе радостных воспоминаний, если не брать в счет взятые без разрешения конфеты, гонки на барашках, сбор земляники, купание в речке, катание в тачке, в которой возили пшено на мельницу, а обратно везли меня с цыплятами. А мельницы в селе давным-давно нет. Для детей смастерили тахту и пекли для нас вкусный «кукольный» хлеб разной формы. Еще были соседские гуси. Очень неприятные вызывали ощущения – щипались.

Цыплят я любила прижимать к груди. Слово «грудь» тогда входило в категорию постыдных и неудобных. И впервые громко произнести его позволили на уроках труда. Не помню точно, для чего мы тогда измеряли пропорции друг друга, то ли для кухонного фартука, то ли ночнушки.

Все равно село для пятилетней меня было той еще ссылкой. В пять часов вечера выходить без сопровождения взрослых запрещалось даже во двор. Пугали шайтанами и всякими страшилками. Но самым ужасным и непростительным был туалет. Пугалки про одноглазого Хамзу, который съедал непослушных детей, ни в какое сравнение не шли со скрипучей будкой на окраине большущего двора.

Прабабушка Сали разводила пчел. Пасека из 20 пчелосемей у нее точно была. И вот, чтобы добраться до туалета, приходилось идти мимо пчел. Я не шла, как и другие братья и сестра: мы пробирались медленно и бесшумно вдоль забора, как партизаны. И в один из таких походов что-то со мной сделалось, жутко загорелось под волосами.

-А-а-а-а-а-а! – кричала я чужим для себя голосом. Это была пчела!

Впрочем, я уже хорошо усвоила, как себя вести. И упорно просилась у бабули Патимат назад, в «неприличную Махачкалу». Домой меня отправили по-сельски упакованную, как и подобает. Нагрузили банками с вареньем, медом, компотами. И вручили табель домашней успеваемости. Его вела старшая двоюродная сестра Нажабат. Такой был у каждого из детей. Итак: за вынос мусора – три (видите ли, не донесла); за уборку комнаты – три (видите ли, не домела); за разбитый старинный поднос – два (случайно вышло); за устные сочинения – пять…

И мне хотелось думать: банки – это хитрый ход. Мол, так родственники просят у меня прощения за испорченные недели. И я нисколько не сопротивлялась. Но как бы там ни было, больше я в это пристанище для ослушников не попадала.

Я это все к тому, что аппарат для газированной воды некоторое время назад вернулся на улицу Дзержинского. Прямо из СССР – с сиропом и без. А теперь снова исчез.