Сестра милосердия

Вот возьмите любого врача с именем, золотыми руками, кудесника, и он скажет, что без грамотного медицинского работника второго эшелона поставить больного на ноги почти невозможно. Профессиональный уход за больным – великая вещь. А моя мама Агния получила медицинское образование на заре советской власти, когда грамотность и образованность специалистов не вызывали сомнений. Видимо, ей на роду было написано быть сестрой милосердия.

В 1918 году еще ребенком она ухаживала за больными красногвардейцами: читала им газеты, писала под диктовку письма их родным, подавала воду, поправляла постель. А после окончания трехгодичных курсов медицинских сестер получила направление в Читу в тифозные лазареты. Люди умирали тысячами, и мама тоже заразилась тифом. Но Бог спас ее. В то время начали формировать санитарные поезда для обслуживания ближних населенных пунктов – иметь в каждом селе медицинский кабинет стране было тогда не по карману. Мама рассказывала мне эту историю не один раз. Как-то раз они получили срочный вызов, надо было спешить. А поезд как назло шел медленнее обычного, а вскоре и вовсе остановился – разыгралась нешуточная пурга – Сибирь. Машинист решил переждать буран, а мама – нет. Она спрыгнула с поезда и давай по шпалам продираться вперед сквозь колючий ветер и снег. Шла, шла, а тут и ночь наступила. В Сибири так: светло, светло, а потом раз и темнота, хоть глаз выколи. Кругом ни души, только какой-то вой: то ли пурга, то ли собаки, то ли… волки. Слава богу, она была уже на околице. Взобралась на крышу домика на окраине и давай кричать. На ее счастье, появился человек с фонарем – муж роженицы пошел встречать вагон и наткнулся на нее. Роды прошли удачно. Это был, конечно, не единственный экстремальный случай в ее жизни, просто о нем она всегда вспоминала со смехом. Много раз мама ходила за десятки километров к больным днем и ночью, добиралась в санях, верхом и даже на самолете (ну это уже позже). А однажды пришлось прыгать с парашютом.

Когда началась война, мы тогда уже жили в Одессе, отец добровольцем ушел на фронт, с войны он не вернулся. А мама работала в военном госпитале. Раненые поступали эшелонами, медицинских работников не хватало. Она сутками дежурила. Перед самой оккупацией Одессы госпиталь срочно эвакуировался. Вывозили в первую очередь тяжелораненых, потом остальных. Когда загрузили последнюю машину, мама побежала за мной, а тут обстрел. Пока мы выбирались из-под обломков, наши уехали… Годы оккупации в моей детской памяти не сохранились, только какие-то обрывки. Вот я сижу на подоконнике и плачу, нечего есть, и мама долго не приходит. Зашла соседка, взяла какие-то бумаги, подхватила меня и куда-то пошли. Оказывается, маму забрали в гетто – похожа на еврейку. Соседи выручили. Принесли документы, меня. Вспоминаю, как нас согнали на площадь. Там с табличками на груди стояли молодые девушки и юноша. Это были партизаны. Их всенародно казнили.

В 1946 году маму как опытного фельдшера направили в Ворохту Ивано-Франковской области. Там из руин поднимали туберкулезные санатории. Мама не гнушалась никакого труда. Она брала дежурства, стирала белье, убирала квартиры. Жили мы бедно, тесно. Несколько семей, в основном женщины и дети, в одной комнате, в которой квартирой «для нас с мамой» была кровать.

Маму в детстве не помню праздно сидящей, да и вообще она только один раз и отдыхала, когда ее с почетом проводили на пенсию и дали бесплатную путевку в Сочи. Ей было тогда 57 лет. Общительная по натуре, любознательная, она там подружилась с махачкалинкой, которая и пригласила ее в гости. Горный край, теплый климат, чудодейственные грязи и целебная вода покорили маму, и она устроилась медсестрой в санатории «Каякент». Работала там до 78 лет. Она готовила кабинет к приему больных, сама пропускала через сито грязь, чтобы не попал плотный комочек, не поранил, не обжег больного. У нее, а не в медицинском училище я научилась правильно ставить банки, делать уколы, чтобы не оставалось синяков, уплотнений. А главное, у нее я научилась ценить отношения с людьми, дружбу. Мама чтила и уважала тот уклад, по которому живут дагестанцы. Многое переняла от них. Возможно, поэтому так гармонично вписалась в их жизнь. У нее было много друзей, а еще больше людей, которые помнили ее помощь, заботу и профессионализм.

Я всегда думала, что мама не любит конфет. И уже взрослой я узнала, что высшее наслаждение для нее – чай с шоколадной конфеткой. Это был для меня удар ниже пояса. Я поняла, что всю жизнь мама себя лишала всего. И в то же время она никогда не была грустной. Уставшей, измотанной бессонными ночами – да, но никогда – унывающей. Она была светлым человеком. Сестрой милосердия.