Верните себе честь, люди!

Ну действительно, я никогда не читал такого определения. Да, мы отрываемся от земли, мы делаем пируэт, подскоки, мы поднимаемся в пространстве, но, опускаясь, держим свое равновесие. Как бы трудно ни было, какие бы высоты мы ни покоряли, нам нужна точка опоры. Президенту нужны мы, люди, которые хотят и могут делать свое дело, могут научить других и у которых вот тут сердце человека, а не хищника, не раба, не чужого. Я ругаю себя, что начинаю вникать в политику в 70 лет. Это такая печаль. Сколько проблем накопили… Уже как-то все привыкли, что ненормально живем, уже нормальное нам кажется подозрительным, равнодушные все, или так только кажется. Тронь каждого, не сможет скрыть, о чем душа болит. Вот я слушаю Р. Г. Абдулатипова. Он понимает все, потому что он человек культуры. Как мне понравилось, когда он на встрече с молодежью сказал главное: мировоззрение — вот основа всего! Он очень мне симпатичен. Своими мыслями, выступлениями. У него мысли и диалоги не расходятся. Что думает, то и говорит, а о чем надо говорить, всегда думает. Он прошел длинный путь, Рамазан Гаджимурадович — это же государственный человек, это политик. А на должности Президента случайным людям делать нечего. А главное, он понимает роль культуры в формировании мировоззрения, что культура и нравственность не существуют друг без друга.

…Такой хороший семинар у меня был! Они и довольны – руководители школ искусства из разных городов и районов, и огорчились: мы целый месяц готовы заниматься, мало нескольких дней. Я говорю: «Не от меня зависит»… Но мне и жаль их — в собственном соку варятся, помещения – не позавидуешь, денег нет, пособий методических нет, работают в трудных условиях. Потом контингент разный. А коллектив держать надо… А я чуть-чуть по-научному (улыбается)… Иногда в этой головке кое-что рождается. Ты упрекаешь меня, что я не записываю свои мысли, не рассказываю, как я воспитываю детей. Я согласен с ними, в каком-то ракурсе я же невежда. Создав прославленный коллектив, я же никаких трудов не создал, никаких методических пособий. У меня даже два танца не описаны. Один товарищ сказал: «Шалуми, все, что ты знаешь, уйдет с тобой!».

…Я уже дохожу до кондиции, нет сил больше нервничать. Мы что, воспитываем детей? Телевидение — там же ничего поучительного нет, ни воспитательной пользы — это же шоу! (с ужасом). Заработок им идет, а нам – поганая передача. Я не могу привыкнуть, у меня нет сил привыкнуть. И главное дело, «Жди меня» — эту святую передачу перекидывают, показывают ее в два часа дня, когда люди на работе, а «Дом-2» — в самое лучшее время. Эту божественную передачу «Жди меня», я кланяюсь ей… Что за подлость! Кто-то же руководит этим процессом? Я поражен тем, что доступ к экрану дан всем, это бактериологическое оружие для деградации. Слушай, Миясат, неужели я, Шалуми, горский парень, грамотнее рассуждаю, чем человек из Останкино? Это разве не преступление: «Жди меня» — в обед, а «Дом-2» — в то время, когда брат с сестрой, сын с матерью, отец с дочерью перед телевизором сидят, ведь конфуз какой у отца и матери — когда такая передача идет… Не надо искажать слово «демократия». Я понимаю демократию, но не надо искажать это слово и позицию. Демократия не говорит же, что человек, если его ударить по голове, заулыбается. Он не заулыбается, он может скончаться, такой демократии я не признаю. Демократия в доме – это когда ребенок говорит: «Я, мама, хорошо учусь, помогаю по дому, дай мне выйти во двор, встретиться с друзьями». А мать говорит: «Да, сынок, ты заслужил». Это демократия, я понимаю. Когда по уму-разуму живем, а не по обману и унижению. Есть ли разница между детьми тех лет и сегодняшними?

Ты меня на преступление толкаешь! Идет маленькая деградация, если не большая. Какие у меня были дети в восьмидесятых-девяностых годах! И какая сложность встречать их в 2000-2013 гг. Мне сложнее работать. У детей иное восприятие, иное понимание. Я всегда хвастаюсь, не умаляя достоинства всех детей. Все дети талантливы, все способны, но дети, которые танцуют, – они не от мира сего. Потому что то, что сделает ребенок за час, танцующий мальчик сделает за 10 минут. То, что в восьмидесятом году делал ребенок за час, сейчас эти дети делают за три часа. Нет, они не тупые — реакция другая. Мало что хотят танцевать, надо иметь возможности, надо иметь физическую силу и обязательно нравственный подход, без него нет искусства так же, как нет жизни в обществе. А что наши дети делают? Ведро воды на пятый этаж несут? Отару пасут или дрова во дворе колют? Они даже колбасу не хотят есть. Сникерсом увлекаются, и сникерс губит их возможности. Мы сделали их обществом потребления, но оно к чему движется? От сникерса к чипсам, от чипсов к кока-коле – и так до исчезновения. Производители не думают о нации, о воспитании организма подрастающих детей. Они думают о прибыли.

Из культуры извлечь прибыль? Умеют некоторые. Слава Богу, наконец-то наша власть догадалась фонограмму ограничить. Цензура умерла – это трагедия. Трагедия, что нет госконтроля, ОТК, нет цензуры совести. Люди раньше боялись не только профкома, но и самих себя, я всегда стеснялся на себя посмотреть в зеркало – а вдруг есть за что стыдиться? Люди сейчас ничего не боятся, никакого стыда. Насколько укрепляют свои позиции иудаизм, христианство, ислам, а зла в обществе не уменьшается. Ни крест, ни звезда, ни полумесяц никого не отрезвляют. Знаешь, наверное, мало стало учителей. Вот ты говоришь, зачем я столько нервов и сил вкладываю в детей, почему я так болею за них. А потому что у меня был учитель — Казим Абасович Манафов. Наследие моего учителя – боль.

Я рос на руках своих предков, которые нас мудростью воспитывали. Когда мой сын в 18 лет уезжал, я взмолился и сказал: «Извини, сынок, что я не дал тебе ни денег, ни драгоценностей, нет у меня этого». А Шамиль говорит мне: «Отец, я рад, что ты дал мне имя, за которое ни перед кем не стыдно. И никогда не извиняйся. Я горжусь, что ты мой отец». А когда мне сын захотел отправить три тысячи долларов, я взмолился снова: «Не вздумай мне посылать! Лишь бы ты сам не просил!». Это немного по-одесски, но я скажу, что я преклоняюсь перед ашкеназы. Такого воспитания детей ни один народ не дает. Для них дети – святое из святых. Есть евреи-иврит, евреи-сафары (иранская группа), я тат, диалект мой фарси. Ашкеназы – идиш, а иврит – это еврейско-арабское звучание. Но ты знаешь, относясь к детям как к святыне, надо уметь с них спрашивать, надо приучать к ответственности. В работе учителя нет мелочей, нет равнодушия. Надо быть психологом. Я три психологии изучал в вузе: общую, детскую и новую. Я благодарен судьбе, что у меня была возможность учиться в Москве, у меня был учителем сам Моисеев. В 1974 году приехал на родину. Приехал я, и мой учитель Казим Абасович Манафов, выслушав меня, а я не мог найти работу, сказал: «Оставь все. Стань моим наследником». Что я и сделал. И я скажу вам, вы не станете педагогом, если не будете помнить свое детство. Никогда не смейте врать детям, если взрослые простят, дети этого не прощают. А у нас сейчас дети, заканчивая школу, уже на ЕГЭ такой пример цинизма и низости взрослых получают, и что, мы с них вправе спрашивать? И самое обидное, перечеркиваются труд честных учителей, их пример, вся их жизнь. Я в детстве чувствовал воспитание отца и своих учителей, учителей, не богатых материально, а богатых сердцем. Хотя у них не всегда был пятачок на троллейбус, но богатство любви к детям у них всегда было в сердцах, и любовь была не на обмане, не на подкупе, а на собственной честности. Ни один ребенок еще не родился, ни один папа, ни одна мама, кому я врал. Во мне это почерк моего Учителя Казима Абасовича Манафова. Вот так и наши дети должны встретить в жизни хоть одного Учителя. А Учитель — он всегда Отец, любящий, потому требовательный.

Каких детей люблю? Хулиганистых. Они поддаются перевоспитанию, у них есть энергия, от них солнце, тепло, они надежнее, только с такими можно в разведку идти. Когда я вижу ребят, которые на вопрос: «Как тебя зовут?» 18 секунд думают и потом мямлят свое имя, мне в этот момент хочется сказать ему: «До свидания!». Родители – это высокий народ эгоистов, которые не хотят признавать слабости своих детей. И признавая авторитет педагога перед своими детьми, родители поднимают и свой собственный авторитет в глазах детей.

Мне говорят некоторые, кто не был в Дагестане, как ты, еврей, живешь там. А я говорю: если меня один лакец обидит, пятеро заступятся, если один кумык не так поступит, пятеро кумыков его исправят. Почему я не уехал? Ты сама рассказывала мне, что многие говорят: если бы не родители, уехали бы. Вот они, старики, и спасают сегодня свою землю, иначе бы предали, уехали. А куда я уеду, если меня держат могилы отца и матери? Я благословляю всех моих родных, которые уехали, зная, что я остаюсь с родными могилами. Знаешь, не родился еще ни один из моих друзей, который скажет, что я его предал. Я не говорю, что уезжать — плохо, я их ни в чем не обвиняю — все они уехали из-за детей, думая об их будущем. А что, дагестанцы здесь не хотят думать о своем будущем? Что должно случиться, кто должен придти к ним и достучаться, чтобы они задумались о том, куда идут, что происходит. Мой прадед и дед родились в Аксае, мы, два брата, родились в Махачкале. Я сам в себе воспитал то, что святыню Израиля не признавать нельзя. У меня две родины — Дагестан и Израиль. Если государство разрешает иметь два гражданства, почему я не должен разрешить себе две родины?

У меня за всю мою жизнь не то что машины – велосипеда нет, я отказывался от стольких предложений работы в других городах, мне ключи от квартиры в руки давали. В Карачаево-Черкесии я три постановки подготовил после окончания вуза в Москве, все были очень довольны. Зав.отделом культуры — это как сейчас министр культуры — показал мне ключи от квартиры: «Позволь, чтобы мы запрос сделали в Москву, чтобы ты остался здесь». Протянул мне ключи от двухкомнатной квартиры. А я сказал: «Я хочу ехать в Дагестан». И в Пятигорске отказался, и во многих других городах. Нет, здесь мне ключи не дают, но разве поэтому любят свою родину? Сейчас не в моде гражданственность? Запомни, у кого не в моде это понятие, те – нелюди, у них нет святого, на их глазах разорвут землю на куски, а им не будет больно.

Знаешь, что хуже всего? Равнодушие со злом. Равнодушие — это преступление, убийство. Первый, кто предаст, — равнодушный. В жилах у него не кровь, а помои или какая-то жидкость. Ты знаешь, какая была порода «дагестанец»? Нельзя позволить уйти лучшему, что было во всем народе, а не в его отдельных представителях, которых все меньше. Народу не хватает саморефлексии. Слушай, как разговаривает Абдулатипов — я же слышу то настоящее, что в горце должно гореть, в сердце стучаться: верните себе честь, люди! Великий грех – промолчать там, где неправда. А кто сам виноват, надо иметь мужество признаться, у него папаха не пошатнется. Сейчас духовность как незаконное дитя выбросили, а перед Богом–то как живется? Не спасут миллионы выстроенных храмов, если душу разрушили. В таком панцире духовность… Дай Бог, чтобы его удалось разломать. Будут мешать Рамазану Гаджимурадовичу, но самое главное — у него есть поддержка людей. Он же наши слова говорит, наши мысли выражает и делает. У него же реакция мгновенная. А те, кому все не так, им и не надо перемен. Настоящее всем видно, мы битые, все видели, нас не обманешь. Если будет каждый на своей печке сидеть и смотреть, как другие тяжесть несут, значит, ничего он не стоит. А на мраморе грязь не остается, ее или дождь смывает, или ветер сдует. Запиши, это я сказал.

Подготовила Миясат Муслимова