Политическая элита, коррупция и гражданское общество

Поскольку у нас задача – выявить глубинные причины (они никогда не лежат на поверхности), то обойдемся без «личностей» (персон, районов, народов–этносов и пр.). Главное – понять себя, «кто мы реально есть, без прикрас», да и россиянам из других регионов это будет полезно, поскольку, как можно предположить, в центре и на местах очень живуч стереотип о тотальной коррумпированности (или готовности коррумпироваться) дагестанских чиновников. Тема еще актуальна в плане начавшейся системной борьбы с коррупцией в стране в целом и в Дагестане в частности.

Совет старейшин республики, к которому я отношусь с большим уважением, предложил идею — и уже берется на вооружение — «клятвы чиновников о честном служении». Но такого рода «клятвы верности» ничего не стоят, если они не подкреплены научным диагнозом ситуации и системными мерами с программой действий на этой основе.

Почему злоупотребления служебным положением, «игры» с бюджетами и коррупция для одних чиновников в порядке вещей, а другие и не смеют об этом даже думать? Почему в одном случае нарушения умеренные, к примеру, когда превышают объем сделанных работ при капитальном строительстве или ремонте или при государственных (и муниципальных) закупках в «допустимых» пределах 10%–15%, а в других случаях чрезмерные – более 50%? Каковы механизмы эволюции «нормы злоупотреблений и коррупции» за последние полвека и более, начиная со сталинских времен? Ведь эта «норма» начала медленно дрейфовать и расти еще при Никите Хрущеве.

Здесь речь не только о Дагестане, но и о всей России в целом. Мы же не считаем коррупцию таким изолированным явлением? Еще в советские времена, рассуждая на эти темы, мы выявляли «пирамиду» коррупции от рядового водителя автобусов (межгород, в основном) и до республиканского начальства (тогда автор работал старшим инженером в одном из управлений объединения «Дагавтотранс»); или от рядового заготовителя в системе «Дагпотребсоюза» до начальства этой чрезвычайно богатой организации. И так почти по всем отраслям, за исключением машиностроения и приборостроения.

Поэтому автор поставил перед собой задачу: определить научными методами «чисто» дагестанский вклад в воспроизводство коррупции, мафиозного типа отношений и, как следствие, масштабных злоупотреблений и воровства в бюджетной сфере. Нас интересует фундаментальное начало в этом процессе разложения и негативной трансформации, без личностей и банальностей, типа «все воруют».

Здесь нельзя умолчать о роли федерального фактора в этом явлении, поскольку Дагестан – субъект Федерации и в этом своем качестве представляет собой часть целого, она (эта часть) не может быть свободна от «болезней» системы в целом. Все, что происходило на уровне федерального центра, неизбежно отражается и на уровне части целого, и на уровне отдельной отрасли. Пример с полковником МВД Дмитрием Захарченко, на квартире которого нашли мешки с почти 8 млрд руб – более чем наглядное доказательство правоты этого утверждения. Владимир Путин и федеральные силовые структуры, безусловно, борются с этим злом, но оно настолько «въелось» в систему госуправления с 1990-х г., что предстоит очень трудная борьба.

С другой стороны, регионы РФ в этом плане сильно разнятся. Где-то этого «добра» меньше, где-то больше. И в этом плане сравнение действительно не в пользу Дагестана. Между тем центр для всех один, и методы управления и распределения бюджетных средств примерно идентичны. Можно, конечно, допустить, что в определенных кабинетах там, в центре, к Дагестану «особое отношение». Мне как-то один из наших министров с возмущением говорил об одном высокопоставленном московском чиновнике. Выступая с трибуны на одном из форумов в Махачкале (в 2016 г.) тот сетовал, что «дагестанские министры плохо пользуются возможностями федеральных программ…». А наш министр в кулуарах говорит, отвечая на мой вопрос: «Мы были готовы включиться в эту программу, но он же намекает на откат. И немалый. Потом отвечать-то мне придется!». Таковы реалии, к сожалению.

Нет оснований также не верить наличию реальных причин местного происхождения такого «специфического» отношения в центре к Дагестану, которое типологически воспроизводит отношения к союзным республикам Закавказья в советское время. От высокопоставленных чиновников Закавказья в центре всегда ждали «нечто», что выходило за рамки формальных отношений, о чем они не могли даже намекнуть в разговорах с представителями Прибалтики. Разные социально-культурные и правовые традиции, и в центре «нутром» чувствовали эту разницу. И если дагестанские лидеры в 1950-1970-е годы «икрой и коньяком» решали значимые для республики вопросы (за 20 лет построено около 70 новых предприятий), то с 1990-х вопросы решались (или вообще не решались ссылками на нехватку средств в федеральном бюджете) с значительными трудностями. А в 2000-е годы вопросы решались уже на другой «методологической» основе, о которых я уже писал выше.

Проблемы региональных различий в плане распространения коррупции и «теневой» экономики, которые здесь поднял автор, исследовали российские и европейские ученые еще в 1990-е годы (см. Специальный доклад экспертов Российско-европейского центра экономической политики, С. Николаенко (ИМЭМО РАН), Я. Лиссоволик и Р. МакФаркара, «Теневая экономика в российских регионах в 1997» //Обзор экономики России. Основные тенденции развития – М., 1998). Дагестан в этом рейтинге «теневой» экономики вошел в пятерку худших субъектов РФ. Затем была Справка Комиссии ЮФО от 2005 г. под руководством (тогда) замполпреда в ЮФО Александра Починка, согласно которой 70% валового регионального продукта в РД производится в «тени».

Интересно, что американские ученые изучали эти же проблемы в Италии (см. Роберт Патнэм, «Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии»). Они задались такими же вопросами, которые интересуют и нас, но применительно к РФ и РД: «Почему так получается, что на Севере и Центре Италии нормальная политическая система, минимум коррупции и развитое гражданское общество, а на Юге Италии и острове Сицилия пышным цветом расцветает коррупция и мафия?».

Автор в ряде своих научных публикаций, опубликованных в том числе и на Западе, поднимал эту же тему применительно к Северному Кавказу (см. моногр. «Северный Кавказ: что делать? Системный анализ, назревшие меры и актуальные проекты». М., 2010).

Подробный анализ роли федерального фактора в контексте заявленной темы не входит в нашу задачу. Отметим только следующее. В социологии есть термин «экспектация», означающий систему ожиданий относительно социальных ролей в процессе взаимодействия двух и более субъектов. Они, эти самые «экспектации», формируются на основе стереотипов о другом, если нет личного опыта. Вот так взаимно подпитывали друг друга эти самые «экспектации» и стереотипы чиновников центра относительно нравов в чиновничьей среде Кавказа (и конкретно, Дагестана), множа то зло, тайну происхождения которого мы пытаемся раскрыть. Предполагаю, что в этом коррупционном взаимодействии «вклад» федерального фактора был ничуть не ниже 35-40%. При желании проверить гипотезу можно, проведя экспертный опрос наших бывших министров.

(Продолжение следует)