Холод

Хатынь. Как это было

Это произошло 22 марта 1943 года. Озверевшие фашисты ворвались в деревню Хатынь и окружили её. Жители деревни ничего не знали о том, что утром в 6 км от Хатыни партизанами была обстреляна автоколонна фашистов и в результате нападения убит немецкий офицер. Но ни в чём не повинным людям фашисты уже вынесли смертный приговор. Всё население Хатыни от мала до велика – стариков, женщин, детей – выгоняли из домов и гнали в колхозный сарай.
Ни один взрослый не смог остаться незамеченным. Только троим детям – Володе Яскевичу, его сестре Соне Яскевич и Саше Желобковичу – удалось скрыться от гитлеровцев. Когда всё население деревни было в сарае, фашисты заперли двери сарая, обложили его соломой, облили бензином и подожгли. Деревянный сарай мгновенно загорелся. В дыму задыхались и плакали дети. Взрослые пытались спасти детей. Под напором десятков человеческих тел не выдержали и рухнули двери. В горящей одежде, охваченные ужасом, люди бросились бежать, но тех, кто вырывался из пламени, фашисты хладнокровно расстреливали из автоматов и пулемётов. Погибли 149 человек, из них 75 детей до 16-летнего возраста. Деревня была разграблена и сожжена дотла.
Лишь двое детей из находившихся в сарае остались живы – семилетний Виктор Желобкович и двенадцатилетний Антон Барановский. Когда охваченные ужасом люди в горящей одежде выбегали из охваченного огнём сарая, вместе с другими жителями деревни выбежала Анна Желобкович. Она крепко держала за руку семилетнего сына Витю. Смертельно раненная женщина, падая, прикрыла сына собой. Раненный в руку ребёнок пролежал под трупом матери до ухода фашистов из деревни. Антон Барановский был ранен в ногу разрывной пулей. Гитлеровцы приняли его за мёртвого.
Обгоревших, израненных детей подобрали и выходили жители соседних деревень. После войны дети воспитывались в детском доме г.п. Плещеницы.
Единственный взрослый свидетель хатынской трагедии 56-летний деревенский кузнец Иосиф Каминский, обгоревший и израненный, пришёл в сознание поздно ночью, когда фашистов уже не было в деревне. Ему пришлось пережить ещё один тяжкий удар: среди трупов односельчан он нашёл своего израненного сына. Мальчик был смертельно ранен в живот, получил сильные ожоги. Он скончался на руках у отца.
Этот трагический момент из жизни Иосифа Каминского положен в основу создания единственной скульптуры мемориального комплекса «Хатынь» – «Непокорённый человек».

Марат Гаджиев /г. Махачкала

Картина в окне не менялась ни днём, ни ночью. Мягкие белые хлопья равномерно ложились на землю. Не покидало ощущение, что падают они не с неба, а с пышных гардин гостиничного кафе «Эполет». И представлялось, что сижу я не в гостинице «40 лет Победе» на улице Заира Азгура, а в Минской филармонии. За завтраком или ужином ощущение остановившегося времени не проходило.
Что могло произойти в эти февральские дни 2018-го, кроме этого снега, настойчиво зовущего куда-то по тропинкам детства? Но даже здесь, за тридевять земель, телевизионная картинка новостей приковывала глаза. Да, Дагестан, от тебя не уедешь.
– Что у вас, хлопцы, там происходит? – спрашивает бармен.
– Сами в шоке.
– А как вы успели выехать?!
– Да вот пропустили.
Совсем не весело, и обидно. Можно было бы, конечно, втянуться в долгий разговор с этим случайным знакомым, но зачем?
– Вот так и живём…
На стенах гусары, гренадёры, шевроны и эполеты – всё в тонких багетах. Напротив меня – живописная картина: солдаты, греющиеся у костра после боя. И там зима далёких 40-х. Война, мороз… Но гармонист в ударе – ему всё нипочём. Впустит ли белая целина улиц в своё безмятежье наши горячие кавказские души – сегодня, завтра, послезавтра? Дождёмся рассвета.

Кем ты будешь при минус 50?

«Туман к этому времени из густого и тёмного киселя, каким он был утром, превратился в полупрозрачный рисовый отвар, и Филя мог уже разглядеть сквозь него кое-какие окрестности. За спиной у него оставалась длинная линия невысоких, покрытых жидкой растительностью холмов. Прямо по курсу маячили опоры ЛЭП, в которые Тёме посчастливилось не врезаться, когда они соскочили с трассы…».

Саид взял с собой в самолёт почитать «Холод» Андрея Геласимова. На обложке интригующая надпись «Кем ты будешь при минус 50?». Но время перелёта Минск – Москва – 60 минут, и мой друг продолжил чтение уже в московском метро. От Юго-Западной, где мы распрощались на несколько часов, ему пилить до Преображенской площади, потом на 11-м трамвае.
– Успеешь дочитать? Смотри не замёрзни тут!
– Пробирает, – улыбнулся он и снова погрузился в повесть.
«…К невероятному холоду в этом безбрежном поле добавилась лёгкая позёмка, выжигавшая и без того обмороженное лицо. Чтобы хоть как-то спрятать его от этого ледяного напалма, Филя шёл, сильно опустив голову и прищуривая глаза, а потому не сразу понял, что идёт уже по трассе…».
Февральская командировка Махачкала – Москва – Минск оказалась насыщенной, и моя прелюдия о холоде звучала неслучайно. Основной целью поездки было проведение презентации издательских проектов, передача книг библиотекам. Вместе со мной на это мероприятие летели журналисты Саид Ниналалов и Жемилат Ибрагимова. Но я нервно ожидал приближения своего праздника жизни – открытия персональной выставки во Дворце республики в художественной галерее «Университет культуры».
А в самом конце пребывания в Республике Беларусь случилась поездка в Хатынь – яркий момент, который отодвинул все остальные впечатления на второй план. Поэтому мой рассказ будет собираться из разрезанных картинок, не всегда последовательных.

Это живое или не живое

В ярком туристическом буклете «100 вещей, которые нужно сделать в Беларуси» перечислена масса любопытных мест и вещей, которые стоит изучить при случае. Скажем, сверить время со старейшими действующими башенными часами XV века в Европе, расположенными в башне св. Фр. Ксаверия в Гродно. Ещё хочется попробовать определить размеры земного шара, посетив самый протяжённый в мире памятник – геодезическую Дугу Струве. Потом, наверное, загадаю желание о путешествии в Барселону у памятника Вечному пассажиру в Гомеле, высплюсь в каюте плавучей гостиницы в Турове, а потом встану засветло, чтобы встретить рассвет на одном из белорусских озёр. Перечень включает самые разнообразные удовольствия, и, быть может, в следующих поездках мне предстоит их увидеть и запечатлеть. Странно, что мемориальный комплекс «Хатынь» не занесён в этот список. Но, может, и правильно. Об этом месте наш современник должен знать не из карманных путеводителей.

* * *
Мои детские воспоминания о поездке в Хатынь хранят буквально несколько штрихов. Это был, скорее всего, 1973 год. У отца в то время был белый ВАЗ-2101 «Жигули», а у его старшего брата – «Москвич-408». Каждое лето мы совершали автопробеги по советским республикам, и эти тысячи километров необъятной Родины останутся во мне, что бы ни происходило. Суздаль, Владимир, Ленинград, Великий Новгород, Псков, Нарва, Набережная Риги и памятник латышским стрелкам на привокзальной площади, Старый Томас в Таллинне, сверкающий чистотой улиц Минск, испещрённые надписями стены Брестской крепости… Хатынь. Это был июнь. Монумент старика с ребёнком помню скорее уже по открыткам, привезённым домой, а вот колокола врезались в память…

С Веруней мы познакомились накануне поездки в Хатынь. Алексей Черота весь день развозил нас по Минску, от издательства в галерею, потом в мастерскую Камил-Камаля Гаджиева. Вечером, отвозя нас в гостиницу, он был уже не один.
Саид, пожелавший сесть на заднее сиденье, быстро вошёл в контакт с дочкой Алексея. Вера писала сочинение, и он не смог остаться безучастным. Первоклассница проговаривала по-русски предложения, а затем писала их по-белорусски. Саид включился в этот процесс. Если его спросить, он приведёт его дословно. А меня восхитил ответ ребёнка на мой вопрос: «А кем работает твой папа?». Её взгляд был полон удивления. Видно было, что я задал глупый вопрос. «Мой папа – главный редактор».
Да, наш друг Алексей Иванович Черота – главный редактор литературно-художественного и общественно-политического журнала «Нёман», интеллектуал, удивительно скромный и отзывчивый человек.
Уже после открытия моей выставки Алексей предложил съездить в Хатынь. На 54-м километре трассы Минск – Витебск нас встретил указатель «Хатынь». Свернув с неё, ещё километров пять мы ехали в полной тишине. В воздухе явно что-то ощущалось. Сосны-великаны постепенно расступились, открыв впереди голое пространство. Потом я анализировал, почему в том месте за прошедшие десятилетия не выросли деревья. Всего несколько стволов, живущих как символы, как древо жизни.
Здесь царила зима. Покрытые снежными одеялами кресты, надпись. Словно заботливая мать пытается согреть своих детей. Очень трудно что-то писать. Важно то, что чувствуешь и слышишь в хатынской пустоши. Бетонные столбы с колоколами – самое сильное из увиденного; значит, детское воспоминание меня не обмануло. Их установили на месте сожжённых домов. Даже если бы не возвели весь остальной монумент, раскачиваемые потоками ветра колокола не забудешь.
В 60-х годах прошлого столетия проводился конкурс среди скульпторов и архитекторов. Выбрали проект архитекторов Ю. Градова, В. Зенковича, Л. Левина и скульптора С. Селиханова. В качестве центрального памятника был воплощён образ непокорённого Иосифа Каминского, несущего на руках своего замученного ребёнка.
На огромном бело-сером поле Вера в своём комбинезоне казалась маленькой яркой точкой, цветочком, неожиданно проросшим сквозь снег. Она измерила своими сапожками всё вдоль и поперёк. Её следы пересекали расчищенные работниками мемориала дорожки к памятникам.
У одного из столбов девочка присела и вытащила из-под снега мягкую игрушку – мишку или кота – старательно отряхнула и положила обратно к постаменту. Откуда у ребёнка такое понимание? Она стояла над ними и думала о чём-то своём. Позже она задавала отцу вопросы по поводу большой мраморной крыши и сотен надписей. Вопросы… и у меня они были. Только вот не к людям, с ними всё понятно, а куда-то выше. Выше этого трагического поля, деревьев…
В Хатыни невозможно бывать часто, просто немыслимо. Протяжные звуки колоколов слышны на несколько километров. Ветер – ужасный дирижёр.

…Обратная дорога была бы тягостной, если бы не непосредственность ребёнка. Вера до самого Минска не оставляла нас со своей игрой. Мы по очереди загадывали предметы и задавали вопросы. Каждый раз начиналось с этого: «Это живое или не живое?», «это есть дома или на улице?». Для маленькой девочки мир был поделён очень конкретно. Всё, что в её доме, было понятно, угадываемо. А дальше – коровы, деревья, машины, самолёты, верблюды и крокодилы – живое и не живое. И думалось всё: Хатынь – это очень живое.
По результатам нашей игры победил Алексей, второе место занял я, за что получил от девочки пару наклеек со смайликами. Папе за первое место мы решили подарить наш альманах «Кавказский экспресс».

8 февраля

Это тот самый рассвет, которого я очень ждал последний месяц. Короткий зимний день оказался очень насыщен событиями и встречами с людьми. Мы успели больше, чем задумывали с утра.
Наши планы состояли в том, чтобы отправиться к одиннадцати в галерею, где накануне я выстроил для развески свои работы. Было тёплое знакомство с молодым директором, культурологом Павлом Сапотько и лектором Мариной Татаревич. Неожиданный звонок из Министерства информации поменял наши планы. Министр Александр Николаевич Карлюкевич попросил приехать сейчас с ним на встречу. Мы общались с ним часа полтора, и Жемилат записала с ним интервью. Чуть позже к нам присоединились другие гости из Москвы. Главный редактор «Литературной газеты» Максим Замшев и его коллега прилетели в Минск по вопросам подписки. Позже мы поговорили с ним об участии «литературки» в книжной ярмарке «Тарки-Тау», и я пригласил их посетить мою выставку.
Александр Николаевич, с чьей подачи происходили все наши мероприятия, извинился, что из-за правительственного заседания не сможет открыть выставку, подключил все средства массовой информации к освещению мероприятия.
Саид вручил ему Почётный знак Российского государственного военного историко-культурного центра «Белые журавли России» от имени его создателя Сергея Соколкина.
Время пролетело очень быстро; нас отвезли в галерею, где, на моё счастье, картины были уже развешены. Мне оставалась одна забава: сверить подписи к работам вместе с искусствоведом Ангелиной Филипович. Она показалась мне ангелом с рентгеновским взглядом.

ГЛАВБЕЛБАБСБЫТ

Павел Сапотько и Марина Татаревич сопровождали нас в Белорусский государственный университет культуры и искусства. Мы спустились в метро, чтобы проехать несколько станций. Ошибиться невозможно – станция носит первоначальное название вуза: Белорусский государственный институт культуры. А в народе его называют ГЛАВБЕЛБАБСБЫТ, потому как учатся там поголовно девчонки, а парни поступают крайне редко. Павел как раз из той редкой породы, окончил университет и теперь преподаёт здесь на кафедре межкультурных коммуникаций.
Пока Павел Сапотько проводил нам экскурсию по своей альма-матер, к нам присоединились двое улыбчивых людей. Они стояли за нами, внимательно слушая, но я чувствовал спиной: сейчас будет подарок.

Исторические фотографии

Мы попали в лабораторию музыкальных инструментов. Её руководитель, кандидат искусствоведения Александр Сырба является одновременно и мастером. В коллекции лаборатории представлены различные белорусские народные инструменты, но отдельная стена занята собратом волынки – белорусской «дудой», которая вошла в список Всемирного наследия.
Пока Жемилат и Саид учились играть на дуде и слушали рассказ Александра, у меня случился диалог с Яковом Яковлевичем, который заставил развернуться к этому человеку и напрячь слух.

За мной стояла целая история, профессиональные журналисты, ставшие свидетелями развала СССР и запечатлевшими это время. Юрий Иванов в фотографиях, Яков Алексейчик в информационных сообщениях.
– Так вот в то время я был генеральным директором Белорусского телеграфного агентства, сокращённо БелТА, – тихо сообщает Яков Яковлевич.
– Мы вылетали из Минска 7 декабря 1997 года на Як-40. Что произойдёт в Беловежской пуще – мы толком не знали. Со мной летели Вадим Бицан с телевидения, телеоператор Володя Андронов и корреспондент «Народной газеты» Валерий Дроздов и Юра (Юрий Иванов. – М. Г.).
Прилетели первые и ждали в аэропорту другие самолёты с высокими гостями. Самолёт с Шушкевичем и Кравчуком приземлился скоро, а вот Ельцина мы ждали дотемна. Он, спускаясь по трапу, чуть не покатился с лестницы.

А вот что рассказывает Юрий Иванов, который оказался единственным фотографом в «Вискулях»:
– Я тогда работал в Агентстве печати «Новости» – это наследник Совинформбюро – и освещал визит Ельцина в Минск. На заседании Верховного Совета в Доме правительства прошёл слух, что главы республик поедут в Беловежскую пущу. Я подошёл к одному, второму, все говорят: «Да никто никуда не едет».
Я решил пойти ва-банк. Мы были знакомы с Кебичем. Я пришёл к нему и, уже не спрашивая, едут ли они в пущу, сказал: «Вячеслав Францевич, возьмите меня с собой». Он смерил меня взглядом и сказал: «Хорошо, поехали». Отправил к управляющему делами. У меня был с собой блокнот, я попросил написать записку. Он говорит: «Нет, писать ничего не буду».
Поселили нас в гостинице в Каменюках. Она была маленькая, неотапливаемая. Яков Яковлевич как самый старший по должности получил люкс, а мы вчетвером забились в один номер.
Утром за нами заехал «Рафик» и повёз в «Вискули», где мы позавтракали. В главном здании ходили люди с документами, и я, заглядывая через плечо, всё понял. Общее настроение было нервным.
Связь в «Вискулях» была нормальной, я время от времени позванивал то домой, то шефу в Москву. А потом телефоны отключились. Через какое-то время принесли столы, флажки. Вышел Кебич и сказал: «Ельцину вопросы не задавайте». Ну хорошо. Я только попросил его сфотографироваться с главами других делегаций. Министры отошли в сторону, и Ельцин как сграбастает Шушкевича и Кравчука! Он был в хорошем настроении и позже сам подошёл к нам: «Ребята, а что вы мне вопросы не задаёте?».
Назад, в Минск, нас тоже отправили самолётом. Я до утра проявлял плёнки, сушил их феном, вырезал негативы и вместе с редактором отправлял их в Москву».

Яков Яковлевич:
– Потом, разговаривая с Вячеславом Кебичем, я интересовался, о чём он думал в момент подписания договора. Он не предполагал тогда, что страна развалится, думал, что это вынужденная мера. Так думало большинство.
Интересно, что информацию я долго не отправлял, поскольку ждали прилёта Назарбаева. Но он так и не прилетел. Говорят, ему звонил Горбачёв. Спустя время мы полетели в Казахстан, и подпись Назарбаева была поставлена. От одного белорусского националиста я услышал тогда в самолёте фразу, которая стала ключевой в этих событиях: «Последний гвоздь в крышку гроба империи вколочен». Страна развалилась, а этот радетель живёт на Западе.

Из рассказа директора пансионата «Вискули» Степана Мартысюка:
– Рано утром 8 декабря члены делегаций закрылись в бильярдной. Что они там обсуждали? Но вскоре выяснилось, что составленные в бильярдной документы не на чем печатать. Из посёлка Каменюки вместе с машинкой экстренно привезли секретаря директора Беловежской пущи Евгению Патейчук. Это она набрала легендарное «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает своё существование».

Машинистка сидела в фойе и перепечатывала текст несколько раз. Заглядывая ей через плечо, о грядущем распаде СССР узнала вся обслуга «Вискулей».
Мартысюк вспоминает, что понравилось это соглашение. Референдум прошёл, и 76% проголосовали за Союз. Казалось, что вместо СССР будет СНГ и ничего не изменится.
Потом он поднимал столы из подвала и расставлял их в фойе, чтобы Ельцин, Кравчук и Шушкевич торжественно подписали документ о создании Содружества Независимых Государств.
Главным развлечением для горе-руководителей в пансионате «Вискули» стала традиционная охота на кабана.
Но мне хотелось бы вернуть вас к портрету Юрия Иванова, поскольку не только беловежские фотографии прославили его творчество. Юрий Иванов родился в 1939 году в Симферополе. Однако основная творческая деятельность мастера пришлась на Беларусь.
С 2001 года он стал заведующим отделом фотоиллюстраций редакции газеты «Культура». Иванов является лауреатом премии WORLD PRESS PHOTO в Гааге, а также всесоюзных и международных конкурсов. Он – лауреат премии Союза журналистов Беларуси и премии «Золотая Литера».
Литва, Россия, Япония, Германия, Франция, Италия, Бельгия, Великобритания, Лаос, США – вот география персональных выставок Юрия Иванова (их было более 30).

В 1987 году Иванов вошёл в число 100 лучших фотографов мира, а его фотография «Летучка», запечатлевшая работу в одном из цехов тонкосуконного комбината в Минске, в 1990 году была признана «Лучшей фотографией мира за 10 лет (1980–1990)».
В одном из интервью на вопрос, легко ли ему было перейти с аналоговых фотографий на цифровые, он ответил: «Цифровая камера – совсем не то. Я взял камеру, сделал снимок и уже вижу, что это получилось. Это баловство! Главное в профессии фотокорреспондента – сделать фотографию, которая понравится другим».

Он провёл нас в университетский класс, где со стен на нас глядели фотографии ВИА «Песняры», с которыми дружил Иванов. И лучшие портреты Владимира Мулявина сделал именно он. Класс носит имя легендарного композитора и аранжировщика.
– Вот этот снимок группы на «БелАЗе» давался очень трудно. Только что сообщили о Чернобыле, и ребята вышли грустные на снимке.

С позволения мастера «Горцы» публикуют его знаменитые снимки. А меня распирает гордость, что он сфотографировал нас в классе Мулявина, а через час – на моей выставке «Зунзул чани».
Очень хочется поблагодарить работников библиотеки университета, заместителя директора Анну Федосову и сотрудника отдела редкой книги Татьяну Демьянович, за любовь к книге и увлекательное путешествие в прошлое.

Наследие Азгура

Удивительно, и по-другому не скажешь. Жить на улице Азгура и не додуматься, что в двух шагах – его дом-музей. И когда Алексей Черота спросил меня: «А вы успели посмотреть музей скульптора?», я просто не знал, что ответить. А ведь мы в первый день пребывания здесь не представляли, чем себя занять.
В 10 часов следующего дня, как раз до поездки в Хатынь, мы попали в этот музей.
В одном из первых своих номеров «Горцы» опубликовали материал Гамида Абдулаева о поездке в Минск и об этом чудном музее.
Для непосвящённых дагестанцев сообщу, что памятник В. И. Ленину на главной площади Махачкалы – работа Заира Азгура. Дальше ещё удивительнее.
Заир Исаакович Азгур – выдающийся портретист ХХ века – стоял у истоков формирования белорусской скульптурной школы. Народный художник БССР, СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат сталинских премий, действительный член Академии художеств СССР. Родился в 1908 году в деревне Молчаны Сенненского уезда Витебской губернии. Отец его был выходцем из селения Азгур, которое находится на территории Дагестана.
То, ради чего стоит заглянуть в этот музей дагестанцу, стоит в скульптурном зале. Композиция под рабочим названием «Дагестанская сюита», создаваемая для Махачкалы. Одна из фигур – образ имама Шамиля. Скульптура так и осталась в мастерской в виде макетов в человеческий рост и маленького эскизного варианта, поскольку темы об имаме Шамиле и Кавказской войне были под запретом. В 1952 году в Тбилиси был издан сборник документов «Имам Шамиль – английский шпион и ставленник Османской империи».
Может быть, сегодня настало время осуществить замысел великого скульптора, а заодно укрепить белорусско-российские связи. Для меня, художника, очевидна красота этой работы, а с исторической точки зрения она давно стала бесценной. Время собирать камни.
Это была последняя мастерская художника, в которой он работал 11 лет и создал около 50 работ. Некоторые из них вы видите на фото.
В музее работает студия Azgur school, в которой обучаются мастерству лепки. Занятия проходят под руководством замечательного скульптора Евгения Колчева, ученик Заира Азгура.
После экскурсии, которую нам провела сотрудница музея Валентина Щербич, мы зашли в это небольшое помещение, где среди множества маленьких скульптур современных мастеров стоит последняя незаконченная работа Азгура.
Мы застали за работой Анну Синилову, которая перетирала замоченную глину. Она – студентка художественного училища. А с научным сотрудником Дмитрием Михеевым мы обменялись контактами, чтобы в ближайшем будущем увековечить память об Азгуре в Дагестане, на родине его предков.

Равный бессмертию звук

В Москве такой же снег, но время здесь течёт по-другому. От суеты спас Государственный музей искусства Востока, в который мы попали 3 февраля, за день до закрытия выставки «Обрывки времени» Ибрагимхалила Супьянова.

К нашей троице присоединились и московские друзья – музыкант Георгий Арустамьян и поэт Елизавета Дейк. Спасибо дорогому Ибрагиму за выставку и время общения в этом классном музее. Благодаря его выставке мы обошли все залы. Советую это сделать каждому. Как говорила одна моя знакомая, «шедевральный». Только жаль, что дагестанской культуре не выделили полного зала.
«Обрывки времени» – работы разных лет. Небольшой ампирный зал, в котором разместилась экспозиция, был обнесён высокими деревянными рамами, обтянутыми холстом. До выставки Ибрагима выставлялись работы другого современного художника, и ему это наследство пришлось по вкусу. Зал действительно приобрёл брутальный вид. Выдавали только верхние части колон и свисающая люстра, всё остальное имело ровный горчичный цвет.
На этом фоне работы смотрелись очень здорово.
Ибрагимхалил остаётся верен своей манере письма. И представленные инсталляции чисто Супьяновские. Он не мечется и совершенно спокойно несёт своё искусство. Как будто не время выбрало его, а он время. Открывает выставку живописная работа с изображением Бурака, много лет висевшая в его мастерской. Несколько работ приобрёл у художника Фонд поддержки и развития научных и культурных программ им. Ш. Марджани.
Елизавета Дейк восхитилась его поэтическими формами. Вот несколько из них:

***

Увязший в глине буйвол,
в непрерывной тряске
сохраняя в глине
подробности казни.

***

Дуновение – и вздрогнет
Мелких трав дыханье.
Тень короткая,
Проглоченная светом ярким –
Увидят те – что ещё придут.
И в коротком крике птицы
Равный бессмертию звук.
Несколько красок
в палитру «Рассвета»

В момент написания статьи я получил письмо из Минска от скульптора Михаила Ершова, с которым меня познакомил мой дорогой Камил-Камаль Гаджиев. Супруга Михаила привела своих студентов-четверокурсников.
И я вспомнил этот зимний день. Как мы добирались с Саидом до Дворца Республики.
Закрыть выставку, не встретившись со своим зрителем, было бы малодушием с моей стороны. Ради чего тогда я привёз за тысячи километров свой «Рассвет»? Для меня очень важен диалог. Какое счастье, что у меня выдался день встретиться с людьми уже не на вернисаже, во время официальной церемонии открытия! Больше двух часов мы с Саидом попеременно говорили о дагестанской культуре и чувствовали живой интерес собравшихся. И не увидел я ушедшего в телефон лица. Чудесная молодёжь.
Михаил пишет, что ребята благодарят за встречу, а ведь это я должен их благодарить.

***
В «Белкнигу» мы всё же попали и познакомились с 1-м заместителем генерального директора Геннадием Силинским, который провёл нас по залам магазина.
Мне пришлось поторопить Саида, который завис среди стеллажей и получал истинное наслаждение от пребывания в этом рае. Книжных магазинов в Минске очень много.

«Холод». Зима продолжается

«…Куртка на Филе распахнулась, и холод, как опытный боец, который терпеливо ждёт ошибки противника, пронзил его насквозь одним ударом своих отточенных серебряных когтей.
Минут пятнадцать Филя погибал на пустынной трассе. В какой-то момент у него возникло смутное чувство, что он больше не на Земле. С каждой секундой это чувство крепло, и в конце концов он полностью уверился в нём. Вокруг действительно не осталось ничего человеческого. Даже дорога у него под ногами и размытые в тумане мачты электропередачи были всего лишь реликтами чужой древней цивилизации. Как ни странно, это ничуть не обескуражило его, и даже напротив – уяснив для себя это, он вдруг снова обрёл силы, и тягостное отчаяние, не покидавшее его с того момента, как он очнулся в заглохшей машине, наконец отступило.
Теперь ему было всё равно. И это ощущение давало ему колоссальную свободу. Он наконец согласился с тем, что он застывает, впадает в анабиоз, останавливается подобно выключенному агрегату…

…Вернувшись на трассу, он из последних коченеющих сил постоял ещё минут пять в надежде, что кто-нибудь проедет, а потом снова двинулся в поле практически наугад. Всё живое в нём к этому моменту настолько замёрзло, настолько уже перестало быть живым, что ему было глубоко безразлично – верно ли он идёт».