Натуральная жизнь писателя Ждана-Пушкина!

Встреча с Пушкиным произошла в редакции журнала. Передо мной предстал худощавый пожилой человек, внешне полный антипод Александру Сергеевичу. Но главное качество, которое я почувствовал в моём собеседнике, – чрезвычайная скромность и самокритичность. Сразу видно, какую редакторскую школу прошёл прозаик.

– Олег Алексеевич, вам, наверно, часто задают вопрос о фамилии. Ваша настоящая фамилия – Пушкин? Ждан-Пушкин – это такой псевдоним?

– Ждан – это половинка фамилии моего деда. Он был Ждан-Пушкин. Потом, во время революции, он от этой половинки отказался, поскольку это признак шляхетского происхождения, а это был нежелательный фактор при советской власти. Так он остался просто Пушкин. И, когда пришла пора выбирать, как подписывать свои рассказы, мать мне подсказала выбрать Ждан. Правда, к моей писательской деятельности мама относилась с настороженностью.

В одном из своих интервью Олег Алексеевич говорит о своём выборе так:
«Пописывать стал ещё в восьмом классе, показывать кому-то стеснялся. После школы хотел поступать на журфак. Но мать всячески воевала против этого моего устремления. Только потом понял… Она же училась в Мстиславском педтехникуме в начале тридцатых годов. И её однокурсниками были белорусские поэты, те, кого назовут нацдемами. Юлий Тавбин, Змитрок Астапенко, Аркадий Кулешов, Сергей Астрейко.
И многих из них арестовали и расстреляли. Именно по этой причине, думаю, мама побаивалась и самого белорусского языка. У нас в доме звучал русский, и к моей литературной деятельности она относилась очень настороженно. Я её послушался и поступил в Могилёвский пединститут на историко-географическое отделение».

«Советская Белоруссия» №197, 2013 год

– Давайте поговорим о предках Ждана-Пушкина. Значит, они были из польских дворян?

– Это так. Но я о польской примеси ничего не знаю. То, что шляхта белорусская существовала сама по себе, – это всем известно, это факт.
Я видел документ в Могилёвской консистории, где дед значится как Пушкин, а сверху другим почерком и другими чернилами приписано «Ждан».

– Хорошо, а Пушкин?

– Мой дед, о котором я уже говорил, был православным священником. Отсюда у него языковое предпочтение. Вёл службу он, естественно, на русском языке, и в семье утвердился русский язык. У них было небольшое имение. В городе Мстиславле у деда до определённого времени был приход.

– А его не коснулись репрессии?

– Потом, при советской власти, приход отобрали. А у него было 12 детей, в том числе моя мать. Деду пришлось переехать в другую деревню. Семью обложили чрезвычайным налогом. Надо было сдать какую-то большую норму льна. Лён семья не сеяла… Все взяли по мешочку, пошли по сёлам просить. Собрали. На следующий год ту норму увеличили вдвое… На этот раз не справились. Деда арестовали, приговорили к 10 годам лагерей. Но тут ему повезло. По семейной легенде, документы попали к самому всесоюзному старосте Михаилу Калинину, и тот распорядился деда освободить.
После войны приход ему вернули. Иногда его звали по старой памяти то на свадьбы, то на венчания, то на похороны. Ну, в общем, какие-то службы он отправлял без всякого на то права.

– Вы окончили Литературный институт имени Горького. Расскажите о том времени.

– Я окончил сначала историко-географический факультет Могилёвского государственного педагогического института. Но мне хотелось писать какие-нибудь рассказы, а о чём – я даже не представлял. Поэтому я не поехал по распределению работать учителем, а отправился вместе с другом Иваном в Казахстан, в город Темиртау, и там устроился слесарем. Меня взяли на самый низкий разряд. Собирали мы теплоэлектроцентраль.
Прошло полгода. Потом думаю: на одном месте сидеть не годится, я ведь выбрался из Беларуси, чтобы увидеть мир.
С приятелем поехали дальше, в Алма-Ату.
Чуть ранее я отсылал свой рассказ в алма-атинский журнал «Простор», и они мне даже ответили, что написано неплохо. По приезду я решил познакомиться с редакцией. Оказался довольно далёкий путь из Темиртау в Алма-Ату. Мы походили по городу, встретились с редактором, поговорили, получили удовольствие, но в этом городе не задержались, поехали дальше – в Ташкент. А деньги уже кончались.
Мы устроились в приташкентскую геофизическую партию. Ходили по степи.

– И вот здесь начинается настоящая история, ставшая темой для рассказа…

– Да-да-да. Была очень интересная компания, разноязычная. Были ребята-узбеки, украинцы, мы – белорусы, россияне; в общем, любопытная была история. Я написал один рассказ на эту тему, но лишь один. Этот рассказ называется «Бомжи шестидесятых», потому что там было несколько бомжей, которым некуда было деваться, и они нашли себе такое пристанище.
Местные люди приходили туда по разным причинам: у кого денег не было, кто на калым собирал – у каждого была своя задача.
Я знал, что буду писать рассказы. Я это всегда знал, поэтому отправился на такие приключения.
Через полгода мы поехали в Братск – Иркутская область.

– Братская ГЭС?

– Да-да-да. Но к перекрытию плотины я опоздал на несколько дней, о чём до сих пор жалею.
Там я задержался и проработал два года инженером-диспетчером. Инженерного там, конечно же, было минимум – диспетчер распределяет транспортные потоки. В то время один из моих рассказов опубликовали в «Литературной России». Это был 1963-й год.

– То есть ещё Литературного института за плечами не было?

– Не было. Именно этот рассказ я послал на творческий конкурс при поступлении в Литературный институт. И я его прошёл.
Приезжаю в Москву и узнаю, что Хрущёв ликвидировал очное отделение. Да, ликвидировал с целью приближения, знакомства писателей с натуральной жизнью. Осталось только заочное отделение.
Пришлось опять думать, где работать. Остаться в Москве не удалось, и я поехал в Минск… Но в Минске жить было негде. Я знал писателя Бориса Казанова, который ночевал где-то в редакциях, под столами…
В Минске-то надо было получить прописку, право на жительство иметь. А кто меня пропишет? Меня тут никто не знает. И я увидел объявление, что на тракторном заводе требуется рабочий. Так и пошёл на тракторный завод. Там давали общежитие – вот какая радость.

– И что тракторы? Выпускали?

– Выпускал и довольно много тракторов. Я там задержался, работал примерно восемь лет. Помогало то, что я был студентом научного отделения – это два отпуска в год: осенние две сессии и наработанный отпуск. Эти три месяца мне облегчали и украшали жизнь. Ну и литературная деятельность, что-то писал.

– Расскажете, что вас больше всего привлекало в то время?

– Девушки меня привлекали.

– Так расскажите о девушках!

– Известных не было. Помню, одна знакомая девушка из Могилёва приехала сюда работать. Эх… Ну, в общем, по-разному как-то.

– О женитьбе вы не думали?

– Нет. Ну что же, я в общежитии живу и буду жениться? Не годится.
В то время я думал о творчестве. Рассказы начал писать. Получались они или нет, но писал я их постоянно. Уже приобрёл какой-то опыт, знание жизни.

– У вас сформировался свой стиль?

– По крайней мере, приблизился. Вы понимаете, в это время вдруг совпали мои личные интересы и запросы идеологии. А именно: поднимать, так сказать, рабочую и заводскую тему. Сплошь и рядом шло враньё, то есть враньё какого рода – выдумка. Писатели писали о заводах, но не знали ни людей, ни заводов. Придумывали то, что требовала идеология. Глупости писали.
Но я увидел, что знаю больше и могу написать лучше. Написал повесть «В гостях и дома» и отослал её в журнал «Дружба народов», и его опубликовали. Это был 73-й год. Нет, ещё перед этим я написал повесть «Молодёжная» о ребятах из общежития и послал её в журнал «Юность», и её тоже опубликовали. И я уже вроде как утвердился в писательской роли.

– Вы были удивлены, что вас печатают?

– Нет, я не был удивлён. То, что написано у меня, – правда, и в художественном отношении это превосходило то, что я читал у других авторов.

– Извините, но откуда такое самомнение?

– Это не самомнение. Просто читаю и вижу, что это плохо, это – неправда. А то, что я написал, по крайней мере правда. Вот и всё самомнение.

– У вас были какие-нибудь ориентиры?

– Журналы «Новый мир» и «Знамя». Вот это было два издания, на которые ориентировались все в то время. Были, конечно, и писатели, выделявшиеся среди других. Но поскольку о заводе почти никто не писал нормально, я ориентировался на эти журналы, как на факт художественной литературы.

– У вас происходили какие-то знакомства с маститыми писателями, которые могли бы вам что-то посоветовать?

– У меня был другой путь. Я работал на заводе, а литература была где-то в центре: Союз писателей, журналы какие-то, так что я почти не имел к ним никакого отношения…

– То есть вас публиковали в центральных изданиях, а в местных не замечали?

– Один, другой рассказик промелькнул, но основные мои публикации состоялись в Москве.

– В писательской профессии у вас было разочарование?

– Разочарования произошли теперь, когда стали платить гроши. А тогда ведь платили неплохо. У меня вышли две книжечки в Минске, потом в Москве несколько книжек, а они хорошо оплачивались. Так что никаких разочарований у меня не было.
А разочарований профессиональных до сих пор нет. Не считаю себя мастером белорусской литературы, но разочарований не испытываю.

– Мой вопрос о разочаровании связан не только с вами лично. Когда вы видите, что вокруг мало читают…

– Ну, конечно же, да. Это беда. Это сильнейшее разочарование.
Я написал целую книжку рассказов о заводе. Она довольно большая, наверное, около 20 авторских листов. Называется «По обе стороны проходной». И это – правда. Один мой друг сказал: «Зачем ты так назвал книжку? Кому это интересно: проходная, завод?». В советские времена она вышла стотысячным тиражом. Вышла и разошлась сразу же, через несколько дней, потому что имела определённый адрес. Я тогда жил в посёлке тракторного завода, и книжку привезли в наш книжный магазин. Её тут же, за два-три дня, разобрали. Привезли ещё – и ещё разобрали. То есть она была востребована.

– А вы помните, какой гонорар вы получили за ту книгу?

– Да, примерно помню. Большая книга, я получил за неё тысяч десять. Кажется, это был 84-й год.

– Квартиру приобрели?

– Машину я купил, «Жигули».
После окончания Литинститута я какое-то время работал на киностудии редактором художественных фильмов. Но эта работа не принесла ни радости, ни счастья, ни денег.

– А была ли возможность экранизировать свои рассказы?

– Да, один режиссёр мной интересовался. Понимаете, я в жизни столько напутал, что даже смешно об этом говорить. Когда я работал на киностудии, меня спрашивали, не хочу ли я пойти на высшие сценарные курсы режиссёров-сценаристов Госкино СССР: «100 рублей будешь стипендию получать». Я говорю: «Поеду». Два года учился в Москве на этих курсах и написал литературный дипломный сценарий, который был поставлен на «Мосфильме». Он назывался «Честный, умный, неженатый» – такая лирическая комедия.
Потом я приехал в Минск, и тут мне один режиссёр говорит: «А давай я поставлю фильм по одному из твоих рассказов». Ну и написали мы сценарий, и он поставил. Он назывался «Хотите – любите, хотите – нет» – средняя картина получилась.
До сих пор иногда показывают по телевидению, но я понимаю, что эта картина неважная. Так, средненькая. Если мосфильмовская картина получила 7 из 10 баллов по читательскому рейтингу, то про вторую картину я даже не узнавал.

– У вас было желание отодвинуть режиссёра и сделать её самому?

– У меня не получался хороший сюжет, и я это прекрасно понимал. Но режиссёр его тащил на экран.

– В 90-х тема труда ушла из литературы, а о чём вы в это время писали?

– После книжки «По обе стороны проходной» к рабочей теме я больше не обращался никогда. Я высказал всё, что хотел. Стал искать новое для себя и обратился к исторической теме. Мне помогло первое образование, к тому же в обществе пробудился интерес к истории Беларуси. Я знал историю своего города, Мстиславля, и вот об его истории стал писать повести. Потом издал книжку. Мою историческую повесть о князе Мстиславском вполне можно было бы реализовать в кино. Я предлагал киностудии, но там на этот момент был такой развал, что этот сценарий остался в столе. И теперь вот, на старости лет, стал писать детские книжки.

– Я слышал от родителей, что детям нравятся ваши книжки.

– У меня три внучки, и они говорят: «Дедушка, ты же писатель! Напиши для нас книжку!». Так они мне подсказали эту идею. Я вспомнил массу интересного, произошедшего в жизни моих сыновей и нашей с ними жизни. Основываясь на отцовском опыте, стал писать истории. Вышла книжка «Щенок, велосипед и шишка на лбу». Мои внучки и сыновья прочитали, всем нравится. Пишу я повести без особых нравоучений, с неким чувством юмора и откровенным желанием развлечь, чтобы ребятам было не скучно читать.

– У вас большая семья?

– Моя жена – учительница. Двое сыновей, один – учёный–физик, работает в Оксфорде, второй – программист, живёт в Минске. Три внучки, красавицы, которые, мне кажется, меня очень любят.

– Вы пишете в основном на русском языке?

– Меня переводят редко. Несколько рассказов я сам писал по-белорусски, а кое-что перевёл на белорусский и издал отдельной книгой. Она вышла три года назад в издательстве «Мастацкая художественная литература». По-русски она называется «Надо терпеть», а по-белорусски – «Трэба цярпець».

– В связи с этим вопрос. Русский и белорусский языки – это два разных мира?

– Да, это непростой вопрос. Языки разные, хотя и очень близкие. Но поэтика белорусской литературы несколько отличается от русской.
Белорусская – ближе к народу; у неё более глубинная тема. Русская литература живёт какими-то другими материалами, воспоминаниями, она, так сказать, более интеллигентская литература. Но это всё приблизительно сказано, точно определить, чем они различаются, очень сложно. У меня было несколько приятелей, которые писали на русском языке. Они были полностью отторгнуты от народа, были столичными жителями. И то, о чём они писали, конечно, отличалось от того, что, например, пишет мой коллега, который вышел из деревни. Он образованный человек, окончил университет, но корни его там! Его отец и мать там похоронены. Естественно, он пишет на основе своих воспоминаний.

– А были у вас моменты, когда хотелось себе сказать: «Ай да Пушкин, ай да…»?

– Я, конечно, не Александр Сергеевич, но озарения приходят и к Ждану-Пушкину.