Концепт «Волк» в чеченской художественной картине мира

Изучение символики волка позволяет вскрыть кодовые замки к пониманию культурных матриц этносов, для которых данный образ является одним из ключевых анималистических архетипов.
Тотемные животные выступали «опорными точками этнического мировоззрения, а затем эти образы получили художественно-эстетическую трансформацию в национальной литературе». Волк также входил в число тотемных животных. Свирепый хищник вызывал у человека своими охотничьими качествами уважение. Образ волка встречается в фольклоре славян, тюркских и «арктических» народов, а в европейских легендах фигурирует в качестве оборотня. В фольклоре славян упоминаются «плохие» оборотни, которые убивали людей и похищали скот, и оборотни «хорошие». Аналогом доброго оборотня следует считать волка в русской «Сказке об Иване-царевиче, Жар-птице и сером волке», – он выступает в качестве советчика и помощника сказочного героя.
В мифологии индоевропейцев идеальных воинов тоже сравнивали с волками, – неутомимыми в переходах охотниками, жестокими и храбрыми. В мифологии ранних скотоводческих сообществ волк представлен как хищник. Если у ранних христиан волк был символом дьявола и ереси, то в античности Волк предстает как священное животное. Волчица, выкормившая Ромула и Рема – легендарных основателей Рима, была воплощением образа Матери. У тюркских народов — киргизов, алтайцев, саха (якутов) – волк выступает в качестве прародителя. В тюркском эпосе также просматривается мотив оборотничества – превращения эпических богатырей в волка и наоборот. Тема оборотня получила развитие и в фольклоре «арктических» народов.
Волк как представитель животного мира является носителем противоречивых, дуалистичных качеств: с одной стороны, это коварный хищник, кровожадный, жестокий, свирепый и дикий, с другой – это самое свободолюбивое животное, которое практически невозможно приручить, тем более дрессировать, в отличие от «царя зверей» – льва; он отличается верностью волчице, преданностью ареалу своего обитания, занимается воспитанием своих волчат, то есть прекрасный семьянин; бесстрашие – ещё одна его черта, ведь в любой схватке он бьется неистово и до конца; эти животные никогда не подбирают падаль, что говорит об их чистоплотности… Поэтому каждый народ, исходя из собственных ментальных предпочтений, актуализирует в образе волка определенные положительные либо отрицательные черты, важные для той сетки нравственно-этических координат, в рамках которых складывается его мировоззрение.
В чеченском художественном сознании волк является одним из центральных символов, поскольку исторические условия борьбы за независимость и родную землю от всевозможных попыток колонизации привели к тому, что высшей точкой аксиологической шкалы чеченцев является представление о свободе. Этому также способствует сложившийся в течение тысячелетий неписаный нравственно-этический кодекс взаимоотношений, в котором личная свобода доминирует над всеми другими формами существования и нравственными ценностями. Значимость концепта «свобода» отражают, например, традиционные этикетные формулы чеченского языка: «Марша; воНийла!» – «Приходи свободным!» (приветствие), «Марша 1ойла!», «Марша г1ойла!» – «Живите свободно!», «Идите свободно!» (прощание). Благопожелание себе перед сном: «Маьрша вижийта, маьрша г1овтийта!» – «Лечь свободным, встать свободным!». Привет знакомому, другу, родственнику передается однокоренным с лексемой «маршо» («свобода») словом «маршал»: «Маршал ло!» – «Передай привет!». Пожелание выздоровления также содержит этот корень: «Дала маршал дойла!» – букв.: «Пусть Всевышний освободит!», то есть излечит.
Однако, как справедливо отмечает народный писатель ЧР Муса Ахмадов, «свобода не означает для человека возможность делать все, что ему хочется.<…>
Свобода для человека – осознание того, что находящийся рядом с ним так же свободен, как и он сам, и его свободу необходимо беречь так же, как и свою».
В результате наблюдений за животным миром предки чеченцев заложили в так называемое «коллективное бессознательное» устойчивую ассоциативную пару: «волк – свобода», именно этим определяется тот факт, что в чеченской языковой картине мира есть множество свидетельств воплощения данной неразрывной связи. Лаская ребенка, мать, а чаще отец называют его волком: «Сан борз ю хьо!» – «Ты мой волк!» (в чеченском языке, в отличие от русского, отсутствуют диминутивы, что также является проявлением ментальных качеств народа, не склонного к сентиментальности, особенно к демонстрации чувств и переживаний, поэтому именно «волк», а не «волчонок» либо «берзан к1еза» – «щенок волка»). Как бы в шутку укоряя ребенка, отец может сказать: «Ма борз хира яц хьох!» – «Не быть тебе волком!». Вариаций подобного обыгрывания лексемы «волк» в общении с ребенком в чеченском языке немало, что, безусловно, способствует формированию в сознании развивающейся личности определенных этических координат: смелость, решительность, быстрота реакции, подвижность, независимость – все эти коннотации так или иначе включены в символику волка, которая на коммуникативном уровне «навязывается» подрастающему мальчику как нравственный ориентир. Другой способ «встраивания» в подсознание члена общества нравственно-этических установок – фольклорные произведения и фразеология, являющиеся объективным свидетельством специфических черт национального характера, так как коллективные ментальные установки в устном народном творчестве наиболее концентрированно содержат «энергию» и «дух» народа. Кроме того, уникальность образного мышления этноса, своеобразие его видения мира проявляется именно в фольклорном творчестве, в оригинальности метафорики и символики, когда даже «вечные символы», помимо общечеловеческих, содержат национально обусловленные семантические пласты.
Одно из самых известных произведений чеченского фольклора – «Узам турпала Нохчо». «Турпал» в переводе с чеченского языка – «герой», чеченским мальчикам часто дают при рождении это имя, в фольклоре оно является именем собственным – так называют прародителя чеченского племени. Этноним «нохчо» представляет собой самоназвание чеченцев, этимология его точно не установлена. Одна из популярных в народе версий связывает происхождение этого слова с пророком Ноем, по другой версии оно восходит к чеченскому «нох» – «плуг».
Турпал Нохчо – один из чеченских фольклорных прапрапредков. В рассматриваемом узаме (жанре чеченской лиро-эпической поэзии) волк и лев сопровождают рождение чеченской нации, таким образом актуализируются такие качества, как бесстрашие, мужественность, свободолюбие, героизм, вплоть до ощущения превосходства над остальными детьми человечества: «Когда щенилась волчица, / в эту ночь нас мать родила; / в то утро под рычание льва дали нам громкие имена. / Мы, чеченцы, отца Турпала сыны…».
Нанизывание анималистических образов, особенно в сравнительных оборотах, в характеристике героя – распространенный прием любых фольклорных текстов, в чеченском варианте положительный персонаж часто сопоставляется с парой «волк-лев»: «Волка смелее был, льва был быстрее / Всех превзошедший отвагой своею / Таха-чеченец» («Илли об Умаре, сыне Тахи»).
Эталон исключительности, выражающийся в непокорности, выносливости, бесстрашии, гордыне, презрении к смерти, отчаянном благородстве, патриотизме, содержится в одной из красивейших чеченских притч «Борз» («Волк»). В день страшного суда Всевышний наслал на землю ураган, разрушая скалы, иссушая моря, а сушу заливая водой, все живое спасалось бегством, в панике искало прибежища, и лишь волк не сдвинулся с места, мощные порывы ветра содрали с него шкуру, оголив его кровавый скелет, но он выстоял. Что же придало ему сил? Ответ звучит из уст волка: «Земля, на которой я стою, – моя родина. Какое бы несчастье ни постигло меня, я не покину ее ни за что и никогда».
Таким образом, еще одним семантическим стержнем концепта «Волк», помимо перечисленных, является «любовь к родной земле», необходимость разделить с ней все беды и страдания, понимание того, что родина только одна. Несмотря на рассеянность чеченского этноса по миру в XXI веке в силу военных, экономических и других причин, чеченцы продолжают хоронить своих представителей только на родной земле. И в какой бы точке земного шара ни встретил человек смерть, возвратиться он должен, в соответствии с национальной психологией и традициями, в родную землю. Эта же притча метафорически объясняет, почему в истории Кавказской войны XIX в. так длительно и мужественно, с угрозой дойти до полного уничтожения, противостоял колонизации именно чеченский народ, в то время как другие народы Северного Кавказа, поняв бессмысленность и гибельность дальнейшего сопротивления, нашли в себе силы «добровольно» войти в состав Российской империи.
В илли – героических песнях чеченцев – герой часто сравнивается с волком. Однако смысловая нагрузка этих уподоблений не всегда однозначна. Так, в «Илли о сыне Вдовы и князе Монце» рефреном звучит следующее красноречивое сравнение: «Словно волк матерый перед стаей, впереди дружины мчится князь». Князь Монца – довольно сложный, противоречивый персонаж: с одной стороны, он обладает такими качествами, как смелость, удальство, рискуя жизнью, ведет дружину за добычей для бедных. И, сравнивая его с волком, илланча (исполнитель илли, в большинстве случаев – сказитель) подчеркивает именно эти благородные черты героя. С другой стороны, князь поступает коварно в отношении главного собирательного героя чеченских илли – Вдовьего сына, представляющего собой народный идеал къонаха – достойного молодца: бросает его на поле боя на верную гибель. Причем, привлекая юношу в свой отряд, Монца использует лексику родительского покровительства: «Обучу тебя, как волк волчонка», что обеспечивает ему доверие Вдовьего сына. Это редкий пример, когда дуализм образа волка накладывается на одного персонажа: смелый, но коварный Монца.
В «Илли о Черном Ногае» отважный десятилетний мальчик, сын Ногая, награждается сказителем самой высшей похвалой: «…волком поджарым казался он — волком как будто и был маленький сын Ногая».
Интересно, что сын Ногая – инонациональный персонаж, этническая принадлежность которого объясняется именем отца – ногаец. По сюжету илли Чёрный Ногай отпускает с 60-ю чеченскими кантами (чеч. – парнями) сына, которому «до пятнадцати лет пять еще расти и расти» (фольклорная манера называть возраст не точно, а иносказательным оборотом подчеркивает, что это еще ребенок, в возраст мужчины, к которому предъявляются требования, соответствующие кодексу чести – къонахалла, в чеченском мировосприятии мальчик вступает в 15 лет). Мальчик, опередив 60 всадников (гиперболизация удальства и сноровки героя), угоняет табун, но в схватке с охранявшими табун собаками теряет три пуговички, чем удручает отца, который, дабы соблюсти свое слово, должен наказать любимого сына за эту оплошность смертью. О своей судьбе – сына, разочаровавшего родителя, герой, опять же устами сказителя, говорит следующее: «Мне ж дорога одна – волком поджарым скитаться, крова и пищи искать!».
В этом илли – жемчужине чеченского фольклора — есть интересный эпизод, когда все 60 «гордых кантов» быстро примчались в аул, где в это время клинок свой Черный Ногай наточил. Встали они на колени, замерли, шапки с голов поснимавши (беспрецедентный случай!). В этом ярком, трогательном фрагменте илланча выразил благородство чеченских молодцев, когда гордыня отходит на задний план во имя спасения мальчика-смельчака. Все 60 чеченцев готовы умереть за одного маленького героя другой национальности, так ценят они отвагу и не приемлют несправедливость. Неоднократное уподобление героя волку, таким образом, позволяет все качества сына Ногая – смелость, удаль, сноровку, ловкость, быстроту – передать этим кодовым словом чеченской ментальности.
Обратим внимание на то, что чеченцы используют метафорику волка как в отношении собственных героев, так и, восхищаясь мужеством и другими «волчьими» чертами молодцев, принадлежащих иным этносам: ногайцев, аварцев, кабардинцев, русских и т.д., чему достаточно примеров в чеченском фольклоре.
Но не только одиночные сравнения с волком обнаруживаем в различных жанрах народного поэтического творчества чеченцев. Так, «Песня абрека» представляет собой развернутую метафору, в которой незавидная доля свободолюбивого абрека, обреченного на одиночество, равна волчьей: «Волк не от голода воет, он голод бы вытерпел молча. / Воет он, воет, от стаи отбившийся волчьей. / Воет он, зверь одинокий, в печали бесплодной…».
До сих пор мы говорили о вымышленных, идеализированных, собирательных персонажах, маркированных в чеченском фольклоре символикой волка. Конкретных исторических личностей сказители также разнообразными способами вводят в «магический круг» волчьих исключительных качеств. «Словно матерый волк» – один из постоянных сравнительных оборотов в чеченском устном поэтическом творчестве. В «Узаме Хаджи-Мурата Жайского (Аварского) встречаем: «…в тройном окруженье <…> схвачен подобно матерому волку». Или, например, герой-богатырь Тинин Вюсу – также реальное историческое лицо, о чем свидетельствует ряд достоверных источников, в том числе ваинахские предания, записанные русскими учеными: майором Властовым и И. Поповым в 1856 г. и 1870 г. В сказании «Герой-богатырь Тинин Вюсу» использован топонимический прием называния конкретных мест проживания героя и его предков: Нашхой, Цонторой (исторические административно-географические топонимы), далее вводится немаловажное «вертикальное» и «волчье» уточнение: «Он жил в горах на самом высоком месте, которое называлось «Вершина, где воет волк». Таким образом, предварительная характеристика Вюсу (храбрый, красивый юноша, любимый и уважаемый людьми) встраивается в эту ментально-топонимическую метафору: высота – красота, благородство; волк – храбрость, а сам Вюсу уподобляется горе и волку.
Однако исследователи чеченского фольклора отмечают некоторую противоречивость в оценке этого животного в вайнахском народно-поэтическом творчестве. В героических песнях сравнение с волком является высшей похвалой, а в ряде сказаний и сказок волк предстает как ненасытное, жадное, глупое животное. Так, хищничество и подлость волка, нападающего на более слабого, передана в чеченской пословице: «Будешь овечкой – волки тут как тут», а грубая сила — в пословице: «Нет волка без зубов».
Фольклорные архетипы, как известно, зачастую бывают включены в художественные тексты с целью воскресить в сознании читателя определенные культурные феномены, углубить и расширить понимание литературных произведений.
Так, противоположное восприятие образа волка разными этносами проявляется в романе Ч. Айтматова, в национальной культуре которого Синий волк почитаем и признан прародителем многих тюркских народов, и в повести В. Распутина – носителя русской концептосферы, чем определяются отрицательные коннотации этого символа. Преданная своей волчьей стае Акбара в романе киргиза Айтматова «Плаха» воплощает Материнство и Мудрость Природы. В повести «Живи и помни» в образе человека-«волка» Андрея Гуськова В. Распутин реализует русскую символику этого концепта – алчного, хищного зверя, лютого врага человека.
В чеченской литературе также можно отследить, как художники слова те или иные фольклорные мотивы «монтируют» в свою художественную концепцию, углубляя и насыщая новыми яркими оттенками национальную архетипическую модель волка.
Сюжет рассказа Мусы Бексултанова «Волк» полностью построен на материале известной чеченской притчи с небольшими художественными вариациями. Так, после урагана волк видоизменяется сущностно. Всевышний лишает его такого важного для понимания чеченского национального характера качества, как «доьналла». Это многосмысловое нравственное понятие, характеризующее как отдельную личность, так и весь этнос, включает многие смыслы: и выносливость, и мужество, и стойкость, и сдержанность, и способность противостоять любым трагическим обстоятельствам, встречая посланные Всевышним испытания с гордо поднятой головой. Притча написана в разгар военных событий конца XX века в Чеченской Республике – в 1995 году. Эта датировка во многом объясняет иносказательность бексултановского произведения. Война метафорически преобразуется в разрушительный ураган, волк символизирует весь чеченский народ, который после страшного испытания, безусловно, обессилен и физически, и психологически, и духовно. Несмотря на устойчивость этнического менталитета, насильственные формы существования, конечно же, искажают и видоизменяют соотношение различных элементов в сознании.
Писатель и сам не надеется на то, что виновный в кровопролитии понесет наказание на этом свете, но верит в справедливость Высшего суда. Всевышний обещает волку, что спросит с тех, кто исподтишка, подло уничтожил безвинных в неравной и несправедливой бойне. Таким образом, известное произведение чеченского фольклора в этом художественном варианте способствует метафорическому восприятию и переживанию реальной трагедии новейшей истории чеченского народа.
Пьеса «Волки» Мусы Ахмадова также являет собой образец того, как национальное мировосприятие автора задает вектор рождению и развитию оригинального художественного образа. События пьесы разворачиваются во время насильственной депортации чеченского народа. Герои драмы – горстка чеченцев, скрывающихся от энкавэдэшников в родных горах. Берд, одержимый идеей мщения за свой народ, погибающий на чужбине, ассоциирует себя с волком, выстоявшим под напором шквального ветра из одноименной чеченской притчи. В ткань драматического произведения гармонично вплетены и другие интертекстуальные фольклорные аллюзии, например, фрагмент «Песни абрека», в которой абрек тоже уподобляет себя волку. Мотив волка-оборотня в чеченском народно-поэтическом творчестве нам не встречался, у Ахмадова он присутствует в финале пьесы, вероятно, как «сквозной», «кочующий» образ, пронизывающий всю мировую культуру в качестве инвариантной (постоянной) повторяемости (главная героиня Эниса превращается в волчицу). Национальная символика волка, таким образом, получает своеобразное творческое воплощение и насыщает художественное произведение глубокими ментальными смыслами, позволяет «дешифровать» этническую психологию и подвергнуть художественному осмыслению еще одну черную страницу чеченской истории.
Как видим, концепт «Волк» реализуется в фольклорных и авторских текстах как ментальная культурная матрица, обладающая способностью передаваться из поколения в поколение. Содержательный «стержень» этого концепта имеет разного рода вариации в зависимости от национального мировосприятия. В наибольшей степени специфика образа проявляется в фольклорных текстах. Но фольклорный архетип активно входит в литературные тексты. При этом происходит художественная трансформация первообраза в соответствии с теми творческими целями и задачами, которые ставит перед собой автор произведения. Тем не менее смысловое ядро, заложенное в восприятие концепта в языковой картине мира, в целом остается неизменным, то есть мастер слова находится под влиянием языка, в котором этот образ сформирован в определенную модель с ее подспудными смыслами и символическими нагрузками.
В чеченской языковой картине мира волк выступает как главный символ мужества, свободолюбия и стойкости народа.

Литература:
Ахмадов М. Чеченская традиционная культура и этика. – Грозный: Библиотека журнала «Вайнах», 2006. — 208 с.
Гачев Г. Национальные образы мира. – М.: Советский писатель, 1988. – 445 с.
Литературная хрестоматия. Лукоморье. – Тюмень: Книжное изд-во, 1997. – 325 с.
Попов Ю. И., Цымбалистенко Н. В. Литература Ямала XX века. Сборник литературно-критических статей. – Салехард: Изд-во Института повышения квалификации, 2001. – 89 с.
Соколова 3. П. Животные в религиях. – СПб.: Лань, 1998. — 285 с.
Тресиддер Д. Словарь символов. М, 1999. С. 16.
Хазанкович Ю.Г. Образ волка в фольклоре и литературе: к проблеме архетипа. // https://cyberleninka.ru/article/ri/arhetip-volka-v-folklore-i-literature
Чеченский фольклор. Т.1 / сост. Исмаил Мунаев, Абдулхамид Хатуев. М.: Фонд поддержки чеченской литературы, 2009. 371 с.
Чеченский фольклор: Составл., предисл. и коммент. Ш.А. Джамбекова. – Грозный: Чеч.-Инг. издат. – полиграф, объединение «Книга», 1991. – 592 с.
Чеченско-русский словарь. Составитель А. Г. Мациев. – Грозный,
2010. – 655 с.