Зимний вечер на Каспии

«Фактор» издавался «Газпромом» как приложение к журналу «Газовая промышленность». И был довольно популярным в читательской среде работников газовой промышленности России. Газовики с любовью называли его: «Наш “Газпромовский” “Огонёк”». На его страницы издание приглашало известных людей страны. Однажды на планёрке зашёл разговор о проблемах войны и мира на Кавказе. С кем можно было бы поговорить на эту тему? Я предложил в собеседники Расула Гамзатова. После непродолжительного обсуждения других личностей было решено записать интервью на эту тему с Расулом Гамзатовичем.
В тот же день я позвонил помощнику генерального директора ООО «Каспийгазпром» Шаравгаджи Гаджиеву. Он пообещал выяснить, где сейчас находится Гамзатов. Через несколько минут Шаравгаджи позвонил и сказал, что поэт болен, находится в больнице.
– Надолго? – спросил я.
– Я позвоню, как только он сможет вас принять.
В течение полугода встреча так и не состоялась. И вот снова на проводе Махачкала.
– Доброе утро! – поприветствовал меня Шаравгаджи. – Расул Гамзатов примет вас завтра, в 15 часов. Когда вы приедете?
– В Махачкале я буду в 7 часов утра.
– Хорошо. Вас встретит представитель нашей пресс-службы Бозигит Бекболатов. Кстати, он поэт. Пишет стихи на кумыкском языке. До встречи!
Я положил телефонную трубку, посмотрел на календарь: 29 января 2002 года. И не знал, что делать в такой ситуации. Завтра состоится встреча с поэтом, стихи которого я читаю со школьных лет. Я перебирал на книжной полке издания Расула Гамзатовича. «Журавли», «Покуда вертится земля»… Нет, нет, не то. Вот первая книга Гамзатова, которую я прочёл: «Избранное в 2-х томах. Стихотворения и поэмы. 1943–1963. Перевод с аварского Н. Гребнева и Я. Козловского». Вышел двухтомник в московском издательстве «Художественная литература» в 1964 году. Тираж – 45 тысяч экземпляров. А цена! Цена! 65 копеек за том. Для меня в те времена это же целое состояние! Я заканчивал пятый класс. Книжный киоск стоял напротив конторы совхоза. Я частенько заглядывал в него. И покупал книжки в основном в мягкой обложке. Они были дешевле книг в переплёте. Поэма М.Ю. Лермонтова «Мцыри» с иллюстрациями художника Ильи Глазунова стоила одиннадцать копеек.
На двухтомник в сиреневом переплёте я смотрел каждый день. А вдруг его кто-то уже купил? Деньги на покупку я сэкономил на школьных завтраках. И купил! Помню первое ощущение. Я присел на скамейку у молодых сосен, посаженных у конторы, и прочёл:

Я солнце пил, как люди воду,
Ступая по нагорьям лет
Навстречу красному восходу,
Закату красному вослед.

В краю вершин крутых и гордых,
Где у сердец особый пыл,
Я звёзды пил из речек горных,
Из родников студёных пил.

Из голубой небесной чаши
В зелёных чащах и лугах
Я жадно воздух пил сладчайший,
Настоянный на облаках.

Я пил снежинки, где тропинки
Переплелись над крутизной.
И помню:
таяли снежинки,
В пути пригубленные мной…

Я перевёл дыхание. Но ненадолго. И снова не мог оторваться от книги… «Я вёсны пил…». Что он там ещё пил? «…я грозы пил…» «Сочился хмель из тёмных скал…». Тут поэт «хмельные запахи впивал…». Затем «земной красой я упивался» и «пил с друзьями заодно». А вот это серьёзно: «Я Хиросимы видел пепел, я фестивалей слышал смех».
Поразила блестящая концовка:

Люблю и радуюсь, и стражду,
И день свой каждый пью до дна,
И снова ощущаю жажду,
И в том повинна жизнь одна.

Пускай покину мир однажды
Я, жажды в нём не утоля,
Но людям жаждать этой жажды,
Покуда вертится земля.

«Покуда вертится земля» – прочитал я ещё раз. Я закрыл книгу и увидел, как над Янкульской степью поднялась в небо радуга. Там, где-то за речкой, за Янкулем, прошёл лёгкий летний дождь, и южный ветерок принёс запах луговых трав. В воздухе пахло разрядами иона. Я открыл школьную тетрадку и написал:

Лужи блестят на асфальте,
Над речкой туман встаёт,
Луч солнца лежит на парте,
Радугой небо поёт…

Как давно это было!
Меня лихорадочно мучила одна мысль. Что же я скажу завтра при встрече Расулу Гамзатовичу? Каким будет моё первое слово?
Я открыл блокнот, в котором несколько месяцев назад набросал план беседы, записал вопросы, которые собирался задать поэту. Перечитал. Мне они показались блеклыми и неинтересными. Об этом его спрашивали многие. И он не раз отвечал на них. Что нового он скажет читателям журнала, у которого столь представительная аудитория?
Я ехал всю ночь, правда, не на перекладных, как когда-то Лермонтов ехал на Кавказ, а в комфортабельном автобусе. И старался не думать о том, что я скажу Расулу Гамзатовичу. «Завтра я впервые увижу Каспийское море», – подумал я, и эта мысль успокоила меня.
На вокзале меня ждал Бозигит. Он узнал меня по фотографии, опубликованной на обложке моей книге, которую я посылал в «Каспийгазпром». Бозигит тут же подарил мне книжку стихов своего отца Ахмеда Бекболатова «Сарапайны сапары» на кумыкском языке. Перелистывая её, я вспомнил, что Расул Гамзатов однажды был на Кубе, где ему подарили несколько книжек кубинских поэтов. Он писал по этому поводу: «Стихи на непонятном языке. Но это драгоценный сундук: поднять и взять этот сундук тяжело, открыть его – у вас ключей нет». Вот и у меня не оказалось ключа, чтобы открыть и прочитать книгу на кумыкском языке.
Да и стихи Расула Гамзатова я тоже читал не на аварском, а в переводе с аварского на русский.
До встречи с поэтом было довольно много времени, и Бозигит предложил мне посмотреть город. Мы ехали по улицам, и я с удивлением отметил, что архитектурой некоторые дома походили на санкт-петербургские. Поделился своим наблюдением с Бозигитом.
– Неудивительно, – ответил он. – К архитектуре нашего города приложили руку многие исторические деятели, начиная с Петра I. Достоинство Махачкалы – в её древности. Она стоит на границе между Востоком и Западом, между двумя культурами. Расулу Гамзатову суждено было родиться на этой древней земле.
На память пришли стихи Расула Гамзатовича:

Моей земли не умирают люди,
Пусть даже бой, –
Я наш закон пою:
Родится мальчик, и носить он будет
Живое имя павшего в бою…

Мы подъехали к зданию Союза писателей Дагестана. Я посмотрел на ручку двери. Не увидев в ней ничего выдающегося, отметил про себя, что ежедневно её касается рука человека, к которому я иду на встречу. Поднимаюсь по лестнице, иду по коридору Союза и читаю таблички: «Секция аварской литературы», «Секция кумыкской литературы», «Секция лезгинской литературы», «Секция табасаранской литературы»… Всего я насчитал девять секций.
Секретарь пригласил нас к себе в кабинет. Ждём Расула Гамзатовича. Посмотрев на часы, секретарь сказал:
– Идёмте. Гамзатов приехал.
Бозигит замахал руками:
– Идите без меня.
– Нет, идём вдвоём. Вы войдёте со мной как представитель «Газпрома», по просьбе которого организована встреча. Будете сидеть рядом со мной и просто молчать. Остальное я беру на себя.
Идём снова по коридору. Входим в приёмную. Секретарь приглашает:
– Расул Гамзатович ждёт вас. Проходите.
Входим в кабинет. Приветствую поэта от имени редакции журнала, представляю Бозигита. Расул Гамзатович пожал нам руки, пригласил к рабочему столу. Полистал журнал «Фактор». Отложив его в сторону, посмотрел на меня. Я вынул из кармана диктофон, включил и поставил поближе к Расулу Гамзатовичу.
– Это моя записная книжка. Она поможет мне в работе. И запись нашей беседы останется лишь со мной.
В знак согласия Гамзатов кивнул. Не заглядывая в листки с заранее написанными вопросами, я спросил:
– Расул Гамзатович, как же вы прожили эти десять с небольшим лет, с тех пор как не стало великой страны, язык которой вы привыкли считать родным?
Гамзатов, по-видимому, не ожидал, как оказалось, столь больного для него вопроса.
– Все мои переводчики умерли, сегодня никто не переводит моих стихов. За десять лет не издано ни одной моей книги. Я оторван от времени, от культуры и искусства. Я оторван от моих братьев – писателей союзных республик… Эти десять лет были очень тяжёлыми для меня, хотя я продолжал писать. Поэт живёт в настоящем времени. Если он не видит своих книг изданными, для него это трагедия.
Действительно, стихи и поэмы Расула Гамзатова переводили на русский язык многие мастера пера: Илья Сельвинский и Сергей Городецкий, Семён Липкин и Юлия Нейман. Особенно плодотворно работали с ним его друзья-поэты Наум Гребнев, Яков Козловский, Яков Хелемский, Владимир Солоухин, Елена Николаевская, Роберт Рождественский, но их к тому времени, когда мы встретились, уже не было в живых.
После беседы с Расулом Гамзатовичем я уточнил по библиотечным фондам, что последняя его книга действительно выходила из печати в 1988 году. Через два года после нашей встречи, в 2004 году, я прочитаю в газетах: «Расул Гамзатов возвращается…». Это было напечатано после выхода повторного издания книги его стихов «Суди меня по кодексу любви».
В те лихие 90-е не издавали не только книги Расула Гамзатова, не издавали книги практически всех писателей, живших в Дагестане. Кто-то искал спонсоров, кто-то издавал книги за свои сбережения, как отец Бозигита. Но в общем-то на литературный процесс эти издания не влияли.
– Вас и сегодня упрекают, что вы – поэт советской эпохи?
– Я не поэт советской эпохи. Я всю жизнь был Поэтом и останусь им навсегда. Эпоха… Я бы назвал годы, в которые жил и работал, государственным временем. Это было время государственных поэтов. Их было много. Поэтов Родины меньше. Но они были. Литература, созданная в эти годы, плохая она или хорошая, к сожалению, забыта. Мне жаль, что сегодня не переиздают Твардовского, Симонова, Фадеева… Кто из молодых читателей помнит его роман «Разгром»? Нет в продаже книг Горького, Шолохова… Но рад, что к нам вернулись Бунин, Михаил Булгаков.
Помнится, я спросил:
– Вы обещали читателям продолжение книги «Мой Дагестан». И, кажется, работали над его третьей частью?
– И над четвёртой тоже… Я писал, что Дагестан – это «маленькое окно, открытое на великий океан». Я писал, что «Мой Дагестан» – это моя папаха. Я думал о Дагестане всюду – путешествовал ли по Индии, любовался ли буддийскими храмами Непала, стоял ли у подножия древнего Дубровника на берегу Адриатического моря, который, как наш Дербент, окружён стеной, а дома его и улицы похожи на ущелья и скалы, на гранитные утёсы. Я видел много других стран: Канаду, Англию, Испанию, Египет, Японию… Я видел не только то, что различало нас, страны, но и то, что сближало. Я искал сходства с ними. Было время, когда на слово «Дагестан» откликалось только горное эхо. А сегодня слово «Дагестан» знают во всех уголках мира. Мои книги разлетелись, как голуби мира, по всему свету. Они выходили в переводах на вьетнамском, персидском, турецком, чешском, испанском, болгарском, таджикском, арабском, финском, французском, итальянском, на языке хинди… Когда я впервые посетил Калькутту, то подивился простоте и величию дома, в котором жил и работал Рабиндранат Тагор. Я видел письменный стол, за которым он работал, тахту, на которой он отдыхал и обдумывал новые замыслы. Всё в этом доме осталось таким, как будто его хозяин ненадолго вышел в сад. Мой Дагестан был некогда большим садом. Сегодня мой Дагестан – не «Мой Дагестан». Как ни печально, но у этой книги продолжения не будет.
– У Владимира Солоухина, переводчика книги «Мой Дагестан», я как-то прочитал, что от каждого века в отечественной литературе остаётся три-пять писателей, книги которых будут читать из века в век. Как вы считаете, кто останется навечно в литературе ХХ столетия?
Расул Гамзатович ответил сразу:
– Пастернак, Ахматова, Шолохов, Маяковский…
И, помедлив, добавил:
– Горький.

Когда мы вышли из Союза писателей Дагестана, Бозигит сожалел о том, почему я не спросил, а какое место в литературе ХХ века Гамзатов определил для себя.
– Бозигит, поймите, Расул Гамзатович уже ответил на ваш вопрос. В стихотворении «Родной язык» он писал:

Кого-то исцеляет от болезней
Другой язык, но мне на нём не петь,
И если завтра мой язык исчезнет,
То я готов сегодня умереть.

Я за него всегда душой болею,
Пусть говорят, что беден мой язык,
Пусть не звучит с трибуны ассамблеи,
Но, мне родной, он для меня язык.

И ещё в этом стихотворении есть такие строки:

Ужели я писатель из последних,
Кто по-аварски пишет и поёт?

Ну, и вспомните, что Расул Гамзатович сам сказал о своих стихах: «У стихов своя жизнь. У них свои сроки рождения и смерти. Я ничего не говорю о своих стихах, может быть, они не переживут меня».
Гамзатова всегда беспокоила судьба малых народов Дагестана. До Расула Гамзатовича «разные поэты в разные времена искали разные образы, чтобы воплотить в них своё представление о Дагестане». Это делали и русские поэты, и прозаики – Лермонтов, Полежаев, Фет, Толстой, Тихонов, Павленко… Но то, что сделал Расул Гамзатов для своей «страны гор», невозможно оценить. Это бесценно.
Поэт, как и весь цивилизованный мир, ходил в европейском костюме, в европейской обуви, не носил черкески отца. А вот стихи его всегда были «одеты» в дагестанскую национальную одежду. Их невозможно спутать ни с какими другими стихами других народов. И в то же время они стали достоянием мировой цивилизации. Расула Гамзатова я всегда видел, особенно за рубежом, не как представителя нашей страны. Мне всегда казалось, что он представлял миру всю нашу поэзию. Песню «Журавли» на его стихи поют на немецком, французском, английском, испанском, корейском, японском… «Журавли» стали самым великим памятником всем солдатам, не вернувшимся с войн, которые были на планете Земля в ХХ веке. Вот что сказал мне Расул Гамзатович тем январским днём:
– В августе 1965 года советская делегация деятелей культуры приехала в японский город Хиросима. Прошло ровно двадцать лет после страшной трагедии, унёсшей жизни сотен тысяч людей. В составе делегации был и я, дагестанский поэт. Один из памятников, установленных в центре Хиросимы, – девочка с журавлём в руках. Девочка, которая верила старинной японской легенде, что если она создаст тысячу журавликов из бумаги, то страшная болезнь, последствия той страшной бомбардировки, отступит. Девочка умерла, так и не успев сделать тысячу журавлей.
Меня поразила эта история, и я написал стихотворение «Журавли» на родном аварском языке сразу после возвращения из Японии. История японской девочки осталась за кадром. Я писал о своих земляках и друзьях, не вернувшихся с кровавых полей. Через три года мой друг поэт Наум Гребнев перевёл это стихотворение на русский язык и опубликовал его в журнале «Новый мир». Стихотворение прочитал Марк Бернес, который услышал в нем что-то своё. Бернес убедил меня и Наума Гребнева изменить несколько слов в русском тексте. Так слово «джигиты» было заменено на «солдаты». Это слово понятно на всех языках. Марк Бернес обратился к своему другу Яну Френкелю с просьбой написать музыку. Так родилась эта песня. Она обошла всю планету. Я слышал её всюду, где бывал.
Я знал, что Расула Гамзатова представляли на соискание Нобелевской премии. В Дагестанской республиканской библиотеке библиографы подарили мне «Библиографический указатель произведений Р. Гамзатова и литературы о его жизни и творчестве на иностранных языках, опубликованных в СССР, России, СНГ, государствах Балтии и дальнего зарубежья», в котором указан 741 источник. Библиографический указатель подготовлен по заказу Нобелевского комитета.
– В известной песне поётся: «С чего начинается Родина?..». А как бы вы ответили на этот вопрос?
– Когда я первый раз покидал родной дом и уезжал в далёкий город, то обернулся, чтобы взглянуть на родной аул. На крыше сакли, в которой я родился, я увидел мать. Она стояла на крыше и взглядом провожала меня. И чем дальше я удалялся от родного дома, она становилась всё меньше и меньше. И превратилась в маленькую вертикальную чёрточку. И когда после очередного поворота гора загородила мой дом, мой аул, я оглянулся и увидел лишь горы. Впереди меня тоже были горы. Но я знал, что за ними лежит большой мир. Впереди были новые аулы и сёла, малые и большие города, другие страны и народы, моря и океаны, вокзалы и аэродромы. И книги. Я всегда помню цокот подков коня и ту узкую горную тропу, которая вывела меня на большую дорогу.
Расулу Гамзатову судьба подарила большую и плодотворную жизнь. И я бы мог его расспрашивать о многом. Но я уступил, когда Расул Гамзатович спросил, какого я года рождения.
– 1952-го? А меня в тот год избрали председателем Союза писателей Дагестана. Вот до сих пор руковожу. Мы многое сделали в прошлом. Сегодня Союзу надо активней использовать накопленный опыт, участвовать в литературной жизни страны. Декады, литературные вечера, встречи с читателями… Форм много. Я никогда не отказывался от встреч с читателями, большая или маленькая соберётся аудитория. Я читаю стихи на аварском. Поэт всегда поймёт Поэта. Слушатель тоже поймёт.
Беседа окончена. И Расул Гамзатович пригласил нас с Бозигитом к соседнему столу, где стояла бутылка шампанского. Я предложил:
– Пусть шампанское откроет поэт Бекболатов. Много лет спустя он будет рассказывать внукам, как пил шампанское с поэтом Расулом Гамзатовым.
Расул Гамзатович улыбнулся и кивнул в знак согласия. Я добавил:
– Из большой биографии Пушкина всегда помню один эпизод. К нему в Михайловское поздним январским вечером 1825 года ненадолго заехал Иван Пущин, товарищ по лицею. Прощаясь, они выпили шампанское. Как оказалось, та встреча друзей была последней. Но я надеюсь, Расул Гамзатович, что наша встреча не последняя.
– Я тоже на это надеюсь, – сказал Расул Гамзатович. – Вы мне понравились. Приезжайте ещё!
Мы выпили шампанское и простились. Я спускался по ступенькам лестницы Союза и, когда мы оказались на улице, сказал Бозигиту:
– А теперь едем смотреть Каспийское море, потому что Расул Гамзатов утверждал: «Когда вижу море, вижу весь мир».
Вечерело. Я стоял на берегу моря. С Каспия задул ветер. Волны набегали на каменные глыбы и разбивались о них, откатывались и снова набегали. Вспомнил, как однажды Расул Гамзатов напишет: «На своём языке говоришь ты, о море». Прав Поэт, когда писал, что у Дагестана три сокровища: горы, море и всё остальное. Для кого-то остальное – это изделия мастеров из селения Кубачи, для другого – это абрикосы из Гергебиля, для меня остальное – это великая поэзия Расула Гамзатова. И книга стихов «Покуда вертится земля» с его автографом.