Один на один с Гамсутлем

Гамсутль в самом сердце Дагестана для меня всегда был частью того, что я считаю его воплощением. Я не говорю сейчас о людях, традициях или культуре. Но у воинственного аксакала на теле есть особые шрамы, которыми он гордится как данностью судьбы – разной, коварной, где-то сбивающей с дороги, но всегда оставляющей шанс на борьбу и победу. Такие шрамы не подправить архитектурной «пластикой», как это произошло с Дербентом, готовящимся к юбилею: красота потребовала жертвы, и ею стала История, прошлое древнего города, к сожалению. И что бы ни было, он значим по-своему – это родина, которая в сердце.

Просто всегда есть что-то неблизкое, но родное. Ахульго, Ахты, Чох, Тарки, Кубачи, Старый Кахиб, Гамсутль… Это те самые особые судьбоносные места и аулы Страны гор. С момента укладки в них первого камня и до сих пор они были, есть и останутся частью великой истории моего Дагестана. И, немного забегая вперед, скажу, что я завидую тому себе, которому повезло оказаться в этом необъяснимо парадоксальном месте проявления живой силы и истинного духа нашей республики – в Гамсутле.

Понимаете, есть ощущения, которые не передать на словах даже при всем желании ими поделиться. Гамсутль и есть то самое ощущение – непримиримой борьбы с наступающей цивилизацией, но поклонения нормам и правилам великой Страны гор, ее исконной сути, постичь которую можно, лишь воссоединяясь с нею душой.

Заранее запланировав рассказ о моем визите к Гамсутлю, был уверен, что не будет ничего проще. Очень близкий мне человек сказал тогда перед отъездом: «Ты еще долго будешь переживать эти ощущения в себе: это не туристическая поездка, а воля сердца, и очень многое ты оставишь в себе навсегда…». Все именно так и произошло.

Почувствовать Гамсутль днем в обществе зевак, разбирающих его по частям, совсем не было интересно. Я действительно сам не знаю точно, почему, но побыть с ним хотелось наедине и ночью. Просто дико захотелось, и всё. Увидеть, как он, прихрамывая, но гордо держа осанку, простится с шумными гостями и в пронизывающей тишине до рассвета, прервавшись лишь на утреннюю молитву, терпеливо выслушает мою исповедь, расскажет о себе. Так и было. И только две псины одинаковой наглости изредка нарушали это ночное рандеву с живым и жизнеутверждающим селом, умеющим слушать и наставлять.

Страдающая от хронической мигрени Махачкала и обезвоженный Буйнакск позади. Гимринский тоннель по ту сторону пыльной политики и чихающей экономики выстреливает тобой в настоящий и практически нетронутый Дагестан. Недолгое отвлечение на Ахульго, разворот назад, Шамилькала, изумрудный и непривычно теплый Ирганай, неповторимая энергия горных рек, Гуниб и — Шамиль. Его здесь много, но все равно недостаточно, как по мне. А Чох, сторонящийся дороги, ждет по пути среди величественных скал и парящих над ними орлов. Сосед Гамсутля проводит по узким горным дорогам к лесу, живописная тропинка которого через час затяжного пешего подъема приведет к Вечному старцу, безуспешно пытающемуся жить в одиночестве.

Его бескомпромиссное гостеприимство терпит вездесущее любопытство «селфинистов», блогеров, туристов и журналистов. Стоя на пороге, Гамсутль встречает каждого пришедшего гордым взглядом мудрого горца, взирающего на происходящее с высоты богатейшего жизненного опыта. История – его второе имя. За все то время, пока суетливые гости будут нещадно топтать его измотанное в каменные клочья тело, он с не имеющим сравнения терпением будет переносить эту глупую людскую прихоть, не проявляя недовольства.

И только когда Всевышний зажжет над ним звезды, даря право на короткий отдых, он присядет на высокую скамью, опершись седовласым подбородком на одну из своих арок. Позволив себе намек на усталость во взгляде, пустыми глазницами окон он посмотрит на очередные последствия набегов. Вздохнет про себя. И станет наблюдать за ночным гостем.

Пытаться оказаться поодаль от какой-нибудь компании зевак днем практически невозможно. И это немного раздражало. Свою каменную руку Гамсутль протянул мне, когда солнце уже собиралось передохнуть, но неугомонные гости и не думали спускаться.

Взбираясь по его тропинкам к очередной сакле, заглядывая в них, ощущаешь его постоянное присутствие. Это не надоедливая говорильня богатого на факты и выдумки гида. Это нечто несоизмеримо большее и совершенно необъяснимо иное, когда ты чувствуешь одушевленность того, чему мирозданием не позволено иметь душу. Но Создатель вкладывает ее иной раз в свои камни, обделяя недостойных людей. Чтобы это понять, нужно хотеть приехать к Гамсутлю, а не в него.

Пять часов до рассвета в молчаливом разговоре прошли слишком быстро. Осенняя ночь знойного лета чувствовалась лишь изредка, когда в зарослях, захвативших комнаты саклей, скатывался камень, заставляя вздрагивать и от прохлады, и от внезапного шума. Плотнее застегивая куртку, продолжал вглядываться в его глаза. Чтобы вы составили для себя хоть какое-то представление – это взгляд Шамиля на самом известном портрете имама. Этот взор не оставляет ни единого шанса на чушь и обман. Ты либо сидишь напротив и говоришь правду, либо лежишь и уже никогда ничего не скажешь.

Этот визит к Гамсутлю нужен был в качестве перезагрузки. Все эти пять часов говорил я. Накопилось многое. И только с началом рассвета Гамсутль, терпеливо выслушав гостя, немногословным нравоучением расставил все по местам. Многое из того, что в этой жизни казалось важным и необходимым, станет для меня смешным в своей важности. Многому и многим, чему и кому не придавал значения, буду уделять все свое внимание. Такие вещи не объяснить тем, кто не верит в силу Творца и его неисповедимые пути к нашему сердцу.

Люди записываются к психологам, потому что мечтают найти себя в беседе с человеком, зарабатывающим деньги на чужих душевных страданиях, цитирующим Фрейда, но живущим в полном одиночестве с какой-нибудь кошкой. Мне повезло больше в плане выбора, который и обозначился сам. В какой-то момент я понял, что мне нужно провести ночь в гостях у Гамсутля, чтобы разобраться с самим собой. И даже если учесть, что журналист – это писатель на скорую руку, такое нельзя выдумать.

Как и предсказывал родной мне человек, большую часть пережитого я навсегда оставлю в себе. Это что-то святое, чем не захочется делиться: так уйдут все ощущения, которые не стоит передавать бумаге. Цифре – тем более. Что гораздо важнее – так я предам дружбу Гамсутля. К нему нужно просто придти, чтобы уйти от него другим человеком, по-новому открывающим окружающий мир, свой великий Дагестан, самого себя.

И вот еще – насчет открытия. Тетушка Хани из Чоха рассказала мне, что в переводе с аварского «гъамас» означает «сундук». Моя новая добрая знакомая уверена, что так и родилось название села: с трех сторон Гамсутль неприступен – лес, отвесная скала и Красная (Кровавая) река. И лишь с одного края он позволяет к себе подобраться – как сундук, открывающийся только с одной стороны. Эта версия, в отличие от другой, именующей Гамсутль
«у подножья ханской башни», мне кажется более достоверной. Тем более, что было позволено без ключа проникнуть в этот сакральный тайник самой Жизни. При всем ее странном обличии в образе Гамсутля. Стой вечно!

… Сюда не вызвать такси, не заказать пиццу. Здесь не течет вода из крана и некуда подключить подзарядку. В том и смысл. Увядающий Гамсутль в ответ на откровения заряжает жизненной энергией, я уверен, надолго. Настолько, сколько позволит Всевышний ее тратить.

Он жизнеутверждает своей стойкостью и странной судьбой, насчитывающей десятки веков тяжелых испытаний, но не сломившей живого и живущего старца. Он воплощение традиций и сути самого Дагестана, с присущим лишь ему достоинством переносящего любые испытания. И я вам так скажу: это в парижы ездят, чтобы потом умереть. К Гамсутлю приезжают, чтобы потом снова жить. По-настоящему.