Пока в казане варилась тыква

— Учеба, армия, комсомол, снова учеба, педагогическая и научная деятельность… Интересная у вас биография, Забит Насирович, с явным таким упором на знания. Это родители сыграли свою роль или с учителями повезло?

— Родился я в семье, в которой, как принято говорить, был культ книги. Отец – человек двух эпох, двух культур – получил сначала богословское образование в медресе, затем светское – учился в родном Аксае, в школе крестьянской молодежи. Его связывала большая дружба с народным поэтом Дагестана Абдулвагабом Сулеймановым: вдвоем они постигали азы аджамского письма на арабской письменности, а позднее и старославянскую грамоту. Соседи часто приходили к нам домой, особенно вечерами, и моя тетя читала вслух произведения Нухая Батырмурзаева, Абусупьяна Акаева. Тетин муж, связист, со своими друзьями, а это были люди особой закалки, прошедшие огонь, воду и медные трубы, пока в казане варилась тыква, рассказывали про прошлую жизнь, Шамилевские войны, затевали удивительные споры о певцах, поэтах: какие произведения принадлежат тому или иному автору, какие — нет. В такой атмосфере шло наше становление. В те годы многие, кстати, владели арабской грамотой, и разговоры о том, что мы были бесписьменными, – это ересь, неправда. Нельзя же отрицать арабскую письменность. Пользуясь арабским алфавитом, учили свой язык.

— Стало быть, любовь к книге и чтению вам прививали с детства?

— Так и есть, друг мой. Благодаря книге мы быстро взрослели, мужали, одновременно шло и трудовое воспитание. В четвертом-пятом классах я пас лошадей, все лето проводил в поле. Другие ребята стерегли овец, коров. Вечерами мы собирались толпой и слушали сказки, приключенческие истории, некоторые из них растягивались на несколько ночей. А днем я следил за табуном и… (делает паузу. – Прим. авт.) сам сочинял стихи, сказки (смеется). К десятому классу уже подбирал себе специальность, хотел стать агрономом. Учительница русского языка и литературы сказала мне: «Забит, это не твое. Ты будешь литератором».

— И ее слова оказались пророческими…

— Ну, видимо, Вера Васильевна разглядела во мне какие-то задатки. У нас в селе библиотека была с богатой зарубежной классикой: Дюма, Гюго, Скотт… Советская классика состояла из произведений Островского («Как закалялась сталь») и Бабаевского («Кавалер Золотой Звезды»). Маяковский с Есениным были под запретом – в стране существовала жесткая цензура. Помню, писали мы сочинение на выпускном экзамене. У всех, понятное дело, шпаргалки. Одноклассница не готова, и я отдал ей свою шпаргалку. Думаю: как же быть самому? Не нашел другого варианта, кроме как исписать листы тем, что пришло в голову. Учитель объявляет оценки: «Акавов: содержание – два, орфография и пунктуация – пять. Ни одной запятой не пропустил». В итоге поставили тройку. Все долго смеялись. После десятого класса поступил в Хасавюртовское ­педучилище имени Зайналабида Батырмурзаева, где проучился только два месяца – призвали в армию.

— Чем запомнились армейские будни?

— За три года много чего интересного было. А больше всего запомнился такой случай. Попал я в сержантскую школу (годичную) и впервые увидел, что собой представляют учения с боевой стрельбой. На некоторое время нас направили в Одесский военный округ, портовый город Николаев. В свободные минуты я занимался самообразованием, кроме того, описывал в стихах все, что там происходило. Да с таким энтузиазмом, что за неделю целую тетрадь исписал! Оставлял ее в своем чемодане в каптерке. Оказывается, контрразведчики проверяли наши личные вещи, и моя поэмка, написанная на непонятном для них кумыкском языке, попала под подозрение. Вызывает меня потом к себе капитан и говорит: «Знаешь, мы изъяли твою тетрадь. Там про учения все по пунктикам разложено, это военная тайна».

— Вы жили в непростые послевоенные годы: разруха, нищета, голод. Тем не менее люди вашего поколения в целом довольны тем, как сложилась их судьба, а где-то даже идеализируют прошлое. Нынешнему поколению сравнивать особо не с чем, поэтому вопрос к вам: нормальной ли жизнью мы живем?

— Возможности для роста у вас есть. Стараться надо, а старшим со своей стороны необходимо ваши начинания всячески поддерживать, поощрять. Советскому человеку действительно жилось непросто, но вместе с тем были общность интересов, некая спаянность, идея патриотизма нами двигала. Той молодежи был присущ максимализм, мы подражали таким героям, как Сергей Тюленин, Павел Корчагин. Ребят с потенциалом продвигали по служебной лестнице, отстающих – подтягивали. Не то чтобы я сильно старался, но при этом постоянно оказывался в активах – школьном, студенческом. На втором курсе стал членом комитета комсомола ДГУ, возглавляемого Муху Гимбатовичем Алиевым, будущим первым президентом Дагестана. У многих тогда карьера пошла вверх.

— А в науку как пришли?

— В науку меня всегда влекло. Поработав учителем в сельской школе и заведующим лекторской группой в обкоме комсомола, в университете я со второго курса всерьез взялся за свою курсовую работу, посвященную жизни и творчеству Магомеда-Эффенди Османова, известного писателя и поэта XIX века. Она до сих пор у меня хранится, в последующем легла в основу дипломной работы, кандидатской и докторской диссертаций.

— Научные труды по теории евразийства были опубликованы позже?

— Этой темой я вплотную занимаюсь последние 20 лет. В процессе работы обнаружил, что моя родная литература сильно отличается от советской классики. Читаешь, допустим, роман того же Семена Бабаевского. Кто там герои? Это типичные ура-патриоты, мы ничего не знаем об их культуре, духовности, о чем они думают, что их тревожит. То есть к литературе применялся классовый, партийный подход, на передний план вышла идеология. Национальный характер, черты личности не выпячивались, а, наоборот, затушевывались, через все произведение должна была проходить идея борьбы за торжество справедливости. Но борьба ведь связана, как правило, со сложными процессами. Про это там ни слова. А мы жили в то время, видели все своими глазами. Отсюда и такой интерес к Османову и, в частности, к евразийству – общечеловеческой, толерантной идее, исходящей из этнической идентификации каждого народа. Зародилось само философско-политическое направление в среде русской эмиграции в 1920-1930-х гг.

— Сейчас принимаются меры по улучшению положения дел в российской науке. Раз на необходимость прорыва в отрасли обратили внимание на государственном уровне, изменения точно назрели. Будет ли снова востребовано то, что вы делаете, а профессия ученого, как раньше, полезна и важна для страны, общества?

— Думаю, мы к этому придем. Я верю в это.

Есть мнение!

«Счастливые мгновения ученого рассчитаны на подавляющее меньшинство. Широкой публике о них не расскажешь. Такое счастье состоит из особых психологических деталей, которые нуждаются в расшифровке», – говорил в одном из интервью «ДП» академик Шамиль Гимбатович Алиев.

Новое слово, связанное с результатами классических исследований, тоже считается делом чрезвычайно сложным, поскольку лучшие открытия состоялись.

В науке очень много королевских путей, и первыми по ним прошли гении. Более того, в свое время они охватили даже больше, чем было можно. В этом заключается природа человека – мы способны на большие свершения, но идем только по тропинке. Не все, конечно.

Почему работы предков не стареют? Они вытащили то, что тогда было видно. Но сейчас видно много чего другого. К тому же гениальные работы всегда живут второй, третьей, пятой жизнью. Ты способен охватить разные идеи, повторить путь, по которому когда-то шли короли, и вроде есть понимание того, что тебе ничего не принадлежит, кроме, допустим, ленточки, но и это невыразимое счастье. В этом абсолютный триумф!