Помнят, восхищаются, благодарят за жизнь

«У нас в Дагестане был еще один Шамиль. Это Шамиль искусства, гениальный художник из селения Чох Халилбек Мусаясул, чей прах покоится за океаном, под Нью-Йорком.

И в Германии, и во Франции, и в Италии, и в Иране, и в Турции, и в Америке его дагестанские картины получили всеобщее признание и восхищение его современников. Но у нас десятилетиями не только картинами, его талантом и даже его именем не то чтобы восторгались, даже дорога к нему была закрыта».

Эти слова из выступления Расула Гамзатова на первом Конгрессе соотечественников в Махачкале (1992 г.).

В Калмыкии имя Халилбека Мусаясула неизвестно, тем более – его роль во Второй мировой войне, в послевоенные годы, какова его миссия по вызволению советских военных, уроженцев Калмыкии, из немецкого плена.

В Нью-Йорке, в Метрополитен-музее, хранятся слепки рук двух сыновей России, внесших значительный вклад в мировую культуру – композитора Рахманинова и художника Халилбека Мусаясула, аварца, уроженца с. Чох Гунибского района.

Не буду останавливаться на его биографии, а перейду к вопросу о гуманитарной деятельности Халилбека Мусаясула в спасении советских военнопленных в 1941 – 1945 гг. В частности калмыков.

Вот что писал в своем письме на имя Халил­бека Мусаясула бывший председатель калмыцкого комитета Ш. Балинов в 1945 г.: «…пробыв в Мюнхене два дня, я вернулся в свой благословенный лагерь Альденштадт, который еще благополучно существует. … Убедительно прошу Мушку-ханум, чтобы она сделала всё от нее зависящее (с копией моего меморандума), чтобы в соответствующей американской инстанции разрешился наш калмыцкий вопрос. Очень прошу поговорить с … дамой из Международного Красного Креста…»

Вот другое письмо члена общества «Спасение» Гасана Бембетова, где красной нитью проходит боль, трагедия калмыцкой эмиграции и советских военнопленных в послевоенной Германии:

«Многоуважаемые супруги Халил-Бек. Я был чрезвычайно рад тому, что недавно имел большое счастье лично познакомиться с вами.

Сердечное спасибо вам за ваше гостеприимство. За ваши искренние слова утешения и разумные слова. За то, что вы так участливо разделили с нами нашу печаль.

В эту самую тяжелую пору калмыцкой эмиграции вы, достопочтимые супруги Халил-Бек, являетесь её единственными истинными друзьями и заступниками. Очень тяжело в такую мрачную минуту жизни не иметь таких верных друзей, как вы. В особенности нам, калмыкам, таким малочисленным и бедным, бескровным и беззащитным, которых очень мало на свете.

Мы прошли все пути и испробовали все средства. Более четверти столетия влачили существование на чужбине. Как щепка в бушующем океане, мы только что пережили величайшую мировую войну. Радостно и искренне, чем кто-либо, мы приветствуем теперь победу великой мировой демократии, ибо только она несет нам режим и порядок, которые построены на более справедливых и гуманных началах.

… Мы, калмыцкие эмигранты, глубоко верим в то, что вы, достопочтимые супруги Хали-Бек, послужите нам мостом к светлой и спокойной жизни. Примите уверение в совершенном к вам уважении, Бембетов Гасан».

Салаудин Гугай, чеченец по происхождению, в своем выступлении в 1992 году на Конгрессе народов Дагестана сказал: «Жизнью своей я и тысячи северокавказцев и дагестанцев – бывшие узники фашистских концлагерей – обязаны этим людям».

Другой советский военнопленный, калмык по происхождению, Бадма Бадмаев, в послевоенное время гражданин США, вспоминал: «Попал я в плен и прошел по многим лагерям военнопленных на оккупированной территории Советского Союза и западных государств, пока не попал в лагерь под Мюнхеном. В основном там были советские военнопленные. Однажды меня и такого же узника Магомеда, он был родом из Дагестана, взяли на работу копать траншею для кабеля в Мюнхен.

– Вы русские?

– Да! – ответил я. – Из России, я калмык, а мой товарищ по несчастью аварец из Дагестана.

Мужчина представился:

– Меня зовут Халилбек Мусаясул, художник. Я тоже из России, к тому же тоже аварец, – и начал вести с ним диалог на родном языке.

Побеседовав с нами, он отлучился на полчаса, купил для нас буханку хлеба и две бутылки молока, на прощанье пообещав, что переведет нас из лагеря на работу к своему хорошему другу, зажиточному немцу.

Через три дня мы были в доме у друга Халилбека Мусаясула в немецкой деревне недалеко от Мюнхена. Там мы пробыли до конца войны. После оказались в американской зоне оккупации, откуда Х. Мусаясул помог нам эмигрировать в США. Я остался жить в США, а мой друг Магомед женился на дочери нашего хозяина и эмигрировал вместе с ними в Латинскую Америку, где в одном из государств находилась немецкая колония. С ним я встретился в 1970 году в Нью-Йорке.

Я помнил по концлагерю худощавого узника, сейчас же передо мной стоял солидный, представительный мужчина с матовой бледностью лица, с большими карими глазами.

Первое, что он мне сказал при встрече:

– Бадма, как ты живешь, в чем нуждаешься? Могу ли я тебе помочь? – и продолжил. – Я хотел бы возложить цветы на могилу Халилбека Мусаясула. Если бы не он, не его участие в нашей судьбе, были бы мы с тобой в братской могиле недалеко от концлагеря. И то, что мы сейчас имеем, в первую очередь благодаря ему.

Мы посетили могилу Халилбека Мусаясула в штате Коннектикут, встретились с его вдовой, баронессой Мелани, которая после смерти мужа ушла в монастырь под Нью-Йорком. Там под именем мать Жероме стала настоятельницей».

Из воспоминания бывшего советского военнопленного Гаджи Гаджиева, уроженца селения Салта Гунибского района: «Благодаря художнику Х. Мусаясулу руководство концлагеря хоронило мусульман Советского Союза отдельно от православных. Я последним встречался с ним у него дома в Мюнхене в конце войны.

Единственная просьба Х. Мусаясула была передать родным в Чохе, что Родина у него одна – Кавказ, Дагестан. «Родину не продают, на Родину возвращаются. Может быть, мое имя тоже возвратится в мои горы, мой Чох».И действительно, он возвратился, его имя носят многие улицы сел и городов Дагестана.

Его помнят, его знают, им восхищаются».

Халилбек Мусаясул был единственным из северокавказской эмиграции, к которому советское государство не имело ни военных, ни политических претензий.

Имя Халилбека Мусаясула останется в доброй памяти не только в аулах и селениях родного Дагестана, но и в хотонах бескрайних степей Калмыкии.