Самба под кубинский ром

Особенностью этого рома было то, что он имел кумулятивное действие — немедленно ударял в голову, после этого окружающая действительность окрашивалась в романтические тона.

Мы, трое приятелей, уже принялись за вторую бутылку, когда появился один наш общий знакомец, учившийся в Литературном институте в Москве, большой воображала, стало быть, гений, кем он сам себя считал. Пришел не один, с ним была женщина.

— Ну что, ром пьете? Да, такой, кажется, пил и Эраст Хеминтугей…

— Эрнест Хемингуэй, — поправил я его.

— Неважно. От него не отставал и Джордж Ахмаду…

— Жоржи Амаду, — поправил я его.

— Ну что ты придираешься? Старик, это же детали!

Налили гостям рому. Пиратский напиток действовал неотразимо. Я забыл сказать, что мы сидели при свечах. И в таинственном полумраке я разглядывал спутницу нашего гениального гостя. «Ах, какая женщина!» — подумал я и пригласил даму танцевать, таким образом намереваясь отомстить её кавалеру за «Хеминтугея».

Помнится, это была пластинка с южноамериканскими песнями, и одна из них называлась «Самба должна иметь пандейро». Самба была, но не хватало пандейро. Мы еще выпили рому. Черные локоны ниспадали на округлые плечи, в полумраке загадочно и зовуще мерцали глаза. Тонкий аромат фиалки обволакивал меня, словно фимиам египетских жрецов. Ах, какая женщина! Такое состояние, видимо, и называли «пандейро» мексиканцы, большие любители танцевать самбу под ром.

Приятели в соседней комнате затеяли игру в шахматы вперемежку с ромом, а мы танцевали и танцевали. Я только переставлял звукосниматель на начало самбы, для которой требовалось пандейро, и зажигательные ритмы мулатов, метисов, креолов и квартеронов дразнили нас. «Осень была бархатной, как женская рука», — вспомнил я. Кто же это сказал? Хеминтугей или Ахмаду? Неважно, это же детали…

… На следующий день утром мы снова собрались в том же составе. Выпавшие вчера в осадок шахматисты освежали мозги кефиром. На полу валялись пять или шесть пустых бутылок из-под любимого напитка старины Хэма. Я пришел последним и сразу же посмотрел на нее. И она посмотрела на меня.

Я похолодел. Глаза, вчера глядевшие на меня загадочно и чарующе, сильно косили. Но ведь вчера же были «очи»! Ситуация становилась форс-мажорной.

Она заботливо пододвинула ко мне тарелку с вчерашним борщом. Руки были короткопалые, а ногти обрамляла траурная каемка. Я не стал есть борщ.

— Сейчас принесу котлеты, – с прононсом сказала она и пошла на кухню.

Моя пассия сильно хромала на левую ногу. «Как же вчера я этого не заметил?», – ошарашенно думал я и встретился с ироническим взглядом негра с этикетки пустой бутылки. Но на этом мои открытия не кончились. Она близко подошла ко мне и, обдав перегаром, интимно прогундосила:

— Мачо, налей-ка рому!

Выпив, подошла к подоконнику, достала из сумочки папиросу и одним щелчком прилепила её к нижней губе.

Вспомнилась пиратская песня, которую любил распевать старый забулдыга одноногий Джон Сильвер:

«Семнадцать человек на сундук мертвеца,

йо-хо-хо, и бутылка рома!»

Полегчало.

Еще меня утешило то, что точно в такую же историю попал и писатель Константин Паустовский в одной гостинице в Крыму. Правда, он пил не ром, а местное вино мажару, которое тоже вызывало аналогичный эффект.

Ближе к вечеру мы снова взяли несколько бутылок рома. Пиратский напиток снова начал свое колдовство. Снова зазвучало «Самба должна иметь пандейро».

Ах, какая женщина!..