ВЕРУЮ В ЧЕЛОВЕКА,

… Но парус, порвали парус. Каюсь, каюсь, каюсь…

В полутемной комнате мерцает экран телевизора. Симпатичная дама, словно соревнуясь с увековеченным на магнитной ленте бардом, вещает республиканские известия. Прислушиваюсь. Сквозь ломящуюся в слух и сознание песню улавливаю суть.

Еще одна дагестанка защитила кандидатскую. И краткие, как вспышка молнии, пояснения: тема — взаимоотношения государственных структур с религией и их результат: в тридцатых-сороковых годах Дагестан в атеистической войне потерял 1500 служителей культа.

А на настольном календаре черным по белому провозглашалось: 14 октября. Большой праздник православных христиан — Покров день. И день моего рождения. Не знаю, может быть, все эти совпадения — и телевизионная информация о появлении в когорте дагестанских кандидатов исторических наук нового имени, и призывающая к покаянию песня почитаемого мною барда, и день моего явления на бренный свет — заставили взяться за перо.

И вовсе не для того, чтобы раскаяться, хотя и есть за что. На заре своей журналистской карьеры я опубликовал документальную повесть и несколько очерков, в которых с мальчишеской наивностью и прямолинейностью изобличал в неблаговидных, преступных деяниях настоятелей, иже с ними и прихожан одного из крупнейших на Северном Кавказе хасавюртовского Знаменского собора. Естественно, не без помощи городского комитета коммунистической партии и всезнающих кэгэбэшников.

Антирелигиозная пропаганда строилась по простой схеме. Горком партии во главе с незабвенными Надеждой Николаевной Ткаченко и Багавдином Асолтановичем Моллаевым подсказывал идею, а КГБ снабжал фактами. Я в своих публикациях их использовал охотно, и не ради мимолетной славы начинающего газетчика, а в силу своего тогдашнего мировоззрения и искренней веры в то, что религия является опиумом для народа.

Сколько помню себя, я всегда был атеистом. Может быть, потому, что отец мой, худощавый и длиннющий, как жердь, Филипп Васильевич, любитель заложить за воротник и поволочиться за приглянувшейся бабой, не веровал ни в Бога, ни в черта. Да и мама явно тяготела к материалистическому восприятию действительности: Всевышнего вспоминала разве что на поминках, а в церковь не ходила вовсе.

Весьма усердно моим религиозным воспитанием занималась советская школа, в частности, особенно почитаемые мною учителя Петр Алексеевич Пшеничный и Валентин Кузьмич Чесов. Так что со школьной партой я распрощался законченным безбожником, к счастью, не воинствующим. Каких-либо надежд на Всевышнего и загробное бытие не возлагал, особого почтения к священнослужителям не питал, с улыбкой воспринимал анекдоты о попах и дьяконах, часто почему-то соседствующих с легендарным Василием Ивановичем Чапаевым и известным мастером кукурузных дел Никитой Сергеевичем. Тем не менее, даже будучи уже коммунистом, как праздники воспринимал и Пасху, и Рождество Христово, и, что самое примечательное, хоть и с иронией, но уважительно относился к чувствам верующих, считая их заблудшими овцами в бескрайней людской отаре.

РАСКАЯНИЕ ГРЕШНИКА

Года судьбу мою давно итожат,
Вот-вот и оборвется жизни нить.
Но ты прости мне, Всемогущий Боже,
За то, что я прошу меня простить.
В раю добра и зла неповторимом,
Любя и ненавидя, я прожил,
Прости мне, Бог, что, будучи любимым,
Я никого к любви не приобщил.
Прости, что в прозе иногда лукавил,
Что власть имущим посвящал стихи,
И что бездарных под хмельком я славил
И милостиво всем прощал грехи.
Что недостойным даровал участье
И равнодушно на пороки зрил,
Что от щедрот своих кусочек счастья
Я никому еще не подарил.
Прости, что был с Тобою я невеждой,
Что не берег Тебя от пуль и стрел
И что хотя бы призрачной надеждой
Заблудшего в пути не обогрел.
Достоин, Бог, я твоего презренья
За то, что был немилостив к другим,
Что я не смог вернуть незрячим зренье
И подарить речь звонкую немым.
… Прости, что по Тебе шаги не мерил,
Не знал, какая к вере ведет дверь.
Прости мне Бог, что я Тебе не верил,
И не казни, что верю я теперь …

Особенно тщательно готовились к пасхальным торжествам. Вместе с незабвенной супругой Таисией Александровной, влачившей в продолжение почти трех десятков лет тяжелую ношу секретаря первичной партийной организации газеты «Дружба», красили куриные яйца, пекли пироги и прочую сдобу. Как правило, застолье не обходилось без хмельного. И, конечно же, немалое удовольствие в пасхальные дни доставляли мне встречи с симпатичными женщинами, приветствующими меня традиционным «Христос воскресе!». Очевидно, потому, что после утверждения в том, что он воистину воскрес, предстояло троекратно целоваться. Древний христианский обычай мне явно нравился, я исправно соблюдал его, но, каюсь, старух старался обойти стороной.

И все-таки был период, когда я встал на воинствующую стезю по отношению к служителям культа, опубликовав в шестидесятых годах прошлого столетия серию разоблачительных материалов об их далеко не богоугодных делах.

Естественно, без преувеличения и авторского вымысла в моих атеистических очерках не обошлось. Но главное заблуждение, как мне представляется теперь, на заре затянувшейся осени моей жизни, состояло в том, что нечистоплотность и греховность священнослужителей я механически перенес на религию в целом. И потому все мои публикации были в штыки встречены церковной аристократией, которая потребовала от властей покарать меня по всей строгости.

Но экзекуции не последовало. В комитете по делам религии меня лишь по-отечески пожурили, а секретарь горкома компартии, курирующий идеологическую работу, и вовсе не высказал слов упрёка, наоборот, напутствовал на более активную и содержательную борьбу с религиозными предрассудками.

Как коммунист, чтящий устав партии, я с усердием выполнял установки высокого и всегда правого начальства, за что был отмечен почётной грамотой, свидетельствовавшей о моих явных атеистических победах.

Однако должен заметить, что целенаправленное повседневное и широко рекламируемое внедрение в сознание мусульман и христиан атеистического мировоззрения не всегда завершалось благополучным исходом. Многие толковые руководители, честные, принципиальные коммунисты за излишнюю приверженность к исламу и православию лишались должностей и партийных билетов.

Показателен в этом аспекте пример тогдашнего второго секретаря райкома партии, примерного по тем меркам коммуниста и порядочного во всех отношениях человека Шарабдина Кадыраджиева. Скончалась его мать. По мусульманским обычаям захоронение должно вершиться в день ее смерти. В тот же день братья умершей матери Шарабдина Алевдиновича сообщили ему о завещании покойной — похоронить ее с соблюдением мусульманских обрядов — с чтением молитв в мечети и совершением намаза. Шарабдин Алевдинович выполнил завещание матери и поплатился за это.

И, может быть, его не постигла бы суровая кара, если бы кто-то из его недоброжелателей не известил ЦК КПСС «о недостойном поступке второго секретаря райкома партии, позорящем честь коммуниста». Убежден, что автором этого послания двигало не стремление выглядеть верным ленинцем и убежденным атеистом, а совсем иные мотивы, произрастающие на почве личной неприязни и карьеристских побуждений.

Как бы там ни было, в Хасавюрт нагрянула обкомовская комиссия и вынесла вердикт: поступок Шарабдина Алевдиновича Кадыраджиева не совместим с занимаемой им должностью. Бюро райкома партии, руководствуясь демократическим централизмом, приняло эту формулировку к неуклонному исполнению, и до смертного одра Шарабдин Алевдинович носил в своей душе горечь самой тяжкой в жизни обиды.

Твердолобое внедрение в сознание масс атеистических убеждений сказалось и на судьбе православного христианина Михаила Лапшина. Механик божьей милостью, добрый, отзывчивый к чужим бедам и радостям, он пользовался искренним уважением тех, кто его знал и кто общался с ним. Но партийную элиту и кэгэбэшников не устраивало то, что он был верующим и приобщал к вере своего несовершеннолетнего сына, частенько наведываясь с ним в церковь. За эти «прегрешения» ему пришлось расстаться с работой.

И меня гнетет чувство вины, что к этому приложил руку и я, начинающий журналист, тиснув обличительную статейку в газете. Но, право же, не эти единичные случаи заставили меня усомниться в конструктивности атеистической пропаганды и методов ее ведения, а грубейшие издержки в отношении государства к религии в целом.

До перестроечных времен пресса стыдливо умалчивала о том, какой ущерб нанесен воинствующими атеистами. И только в девяностых годах прошлого столетия подобная официозная статистика была обнародована. Цифры поражают и взывают к покаянию.

На долю Русской православной церкви выпала благородная и вместе с тем трагическая доля. Тысячу лет наставляющая и объединяющая российский народ, к концу 1918 года в результате антирелигиозной войны, развязанной вождем мирового пролетариата, она лежала в руинах. За два последующих десятилетия непосильными налогами, угрозами, арестами и расстрелами органам ОГПУ-НКВД удалось разметать весь церковный притч России. Вдумайтесь в эту цифру: к 1941 году из сорока тысяч православных храмов осталось около сотни!

Такова довоенная статистика. Гонения на церковь продолжались и в годы Великой Отечественной войны, но они имели как бы скрытую форму. Это обусловливалось позицией И.В. Сталина по отношению к религии. По убеждению он был законченным атеистом, хотя и учился в духовной семинарии. Став единовластным правителем, Сталин с той же легкостью уничтожал служителей культа, как и ученых. Однако до смертного одра он не смог вытравить из своей души почтительный страх перед Богом. Возможно, это заставило его на пороге Великой Отечественной войны заговорить языком тифлисского семинариста. Помните? «Дорогие соотечественники! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои…».

Казалось бы, в такой роковой период российского государства отношение к православной церкви должно было измениться к лучшему. Тем более, что она взяла на себя заботу о душевном состоянии каждого советского человека во всей сложности его бед и переживаний. Отказаться от такого союзника вождь не мог. И уже в сентябре-октябре 1941 года в стране не стали выходить антирелигиозные издания. Более того, по указанию И. В. Сталина в тяжкое для Москвы время был совершен крестный ход вокруг Кремля с участием митрополита всея Руси и прочей церковной знати.

Естественно, линию на сопричастность религии к государству активно проводили и средства массовой информации. Причем иногда дело доходило до абсурда. К примеру, отвоевывание у фашистов одного из городов России объяснялось появлением на небе святой Божьей Матери. При ее явлении, дескать, готовый к отражению атаки и вооруженный до зубов неприятель не сделал ни одного выстрела и сдал город без боя.

Но что парадоксально. Уже в 1943 году, когда чаша весов явно стала клониться в пользу советских войск, по указанию Сталина был создан Совет по делам Русской Православной церкви во главе с начальником отдела НКВД Карповым, который до этого арестовывал и расстреливал церковную братию, ссылал священнослужителей без суда и следствия.

Таким образом, на десятки лет была определена жёстко выраженная антирелигиозная политика государства, причем не только по отношению к православию, но и к прочим конфессиям. И только с распадом СССР и советской идентичности начался поиск новых мировоззренческих ориентиров, завершившийся возрождением интереса к религии и стремительным ростом религиозных заведений. Уже к началу 1996 года, по официальной статистике, в Дагестане действовали 1670 мечетей, 7 церквей, один монастырь и четыре синагоги. Аналогичная ситуация наблюдалась и в других субъектах России, да и в ней самой. При этом она сопровождалась бурным ростом прихожан: во Всевышнего уверовали не только кандидаты и доктора наук, десятки лет борющиеся с «опиумом для народа», но и государственные мужи.

Это, естественно, не могло не сказаться на моём собственном мировоззрении. Конечно, верующим в религиозном смысле этого слова я не стал, однако к таковым начал относиться с искренним уважением и сожалением, что далеко не все они могут выступать в качестве убедительных поводырей народа, ибо интенсивный рост церквей, мечетей, синагог, образовательных религиозных учреждений и т.д. не содействовал в такой же мере формированию здорового гражданского общества.

Осознавая, что агрессивное навязывание религиозной веры контрпродуктивно и что она, как показывают исторический опыт и современные реалии, может быть как мобилизующей на объединение и созидание, так и содействующей межнациональным, межконфессиональным конфликтам и даже войнам, я уверовал только в человека, в его предназначение творить добро, мир и согласие.

Послесловие. Документальный очерк «Верую в человека» я отослал в «Дагестанскую правду» во время, когда уже атеизм не был популярным, а религия ещё не стала таковой. С учетом этих обстоятельств тогдашние редактор Николай Васильевич Комиссаров и ответсекретарь газеты Владимир Владимирович Гамалей убедили меня в нецелесообразности его публикации. А, может быть, они следовали проводимому газетой курсу. В 70-80-х годах в «Дагестанской правде» не было амбициозных антирелигиозных статей, их просто «футболили». Видимо, по этой причине кандидаты и доктора наук отсылали их в городские и районные газеты, где они находили надежное пристанище. В этом аспекте завидную активность проявляла и хасавюртовская «Дружба», публикуя еженедельно статьи, бичующие религиозные обычаи, обряды и традиции.

Кстати, 17 февраля 1989 года в «Дагестанской правде» была опубликована редакционная статья «По пути исторической правды», в которой содержался призыв обратиться к прошлому, подчас трагическому, извлечь из него уроки, чтобы в настоящем и будущем не допустить их повторения. Журналисты главной газеты республики, в отличие от независимых газет, делали и делают это правдивым, вдумчивым, осторожным печатным словом, лишенным поспешности, популизма, национальной амбициозности и бытовой сенсационности. И в этом залог их сегодняшних и будущих профессиональных успехов.

Ну а что касается религии, как мне кажется, негоже её политизировать и бросаться из крайности в крайность. Веру не избирают, с ней рождаются. Иногда раскаиваются, как это сделал я в своем очерке и эксклюзивном стихотворении.

Нашему коллеге Владимиру Ярмоленко 14 октября исполняется 80 лет. Он человек ироничный. Ирония отнюдь не сарказм. Она как раз вмещается в рамки правил хорошего тона и служит призмой, через которую смотришь на окружающее и окружающих с любопытством и начинаешь замечать то, что другие не замечают.

А если еще Бог дал тебе свою искру, то все это превращается в зарифмованные строчки, фельетоны, памфлеты и другую литературную продукцию, помеченную грифом «Сатира и юмор».

Читайте Владимира Ярмоленко, прибавьте себе ироничности к бытию и в награду получите оптимизм, без которого жизнь пресна и неинтересна.