Желанный позор

«Больше трех к одному больному нельзя!» – основное требование устава. Нас четверо. Двое идут, я и Омаргаджи ждем. Ждем более получаса и, от скуки переговариваясь, следим за происходящим вокруг. Из «предбанника», где мы разместились, видно, как в коридор откуда-то сверху выносят красивые, обвязанные голубым шнуром довольно крупные картонные ящики, за которыми подъезжают к зданию черные машины, как считает Омаргаджи, с кремлёвскими номерами. В основном черные «Волги». Оттуда выходят здоровенные ребята, играючи хватают эти ящики и, уложив их в багажник, уезжают. Создается впечатление, что здесь оптовый склад, откуда распределяется небольшими партиями какой-то товар…

Когда мы пришли в палату Расула, нас тут же навестила заведующая отделением, красивой наружности строгая женщина, и вежливо сказала, глядя на пакет, который мы принесли с собой в палату.

– Я вижу, вы интеллигентные люди, и надеюсь, что с собой, кроме фруктов, ничего такого, ну, такого… горячительного, не занесли сюда, – и она оценивающе посмотрела на пакет с фруктами, где очень тщательно была припрятана бутылка коньяка.

– За кого вы нас принимаете?! – возмущенно отпарировал её «наезд» Омаргаджи. – Мы действительно, как вы заметили, интеллигентные люди, и ваши подозрения напрасны! Хотите, сами раскройте пакет?!

– Что вы, что вы! Я же сказала: я вам верю, – отступила зав отделением. – Но вы знаете, как только к Расулу Гамзатовичу приходят посетители, у меня в отделении через несколько часов у всех пациентов поднимается давление. Это только предостережение…

И в это время, как по заказу, в палату Расула вошел такой же, как и он, пациент больницы, сосед по коридору отделения, именитый композитор, кумир молодежи Дмитрий Борисович Кабалевский. Вы, наверное, помните его радио- и телевыступления, как сейчас их нарекли бы, шоу классической музыки для юношества.

Это были передачи, потеря которых, как мне кажется, катастрофическим образом отразилась на общей музыкальной культуре страны, так как прекратилось воспитание подрастающего поколения на традициях классики. А заведующая отделением, доверив нас, может быть, самому интеллигентному и авторитетному ментору, покинула палату, уверенная, что с кровяным давлением» пациентов на этаже все будет в норме.

Но не тут-то было! Расул, несмотря на энергичные возражения Дмитрия Борисовича, предложил немедленно уничтожить улики из пакета, пока мы сохраняем доверие начальства. Сопротивление уже пожилого автора оперы «Кола Брюньон» было сломлено после упорного натиска, когда Расул сослался на идеальньный образ Кола – человека в возрасте, но стройного, самоотверженного, мужественного и способного на юношеские проделки.

Улики были уничтожены быстро, а следы стерты семенами гвоздики, которые бывают при мне, и началась, как всегда, обычная беседа. Улучив минуту и вспомнив о происходящих в «предбаннике» передачах картонных коробок, я неосторожно спросил:

– А что это за ящики – коробки, которые увозят отсюда? Здесь, что, склад какой-то?

Вначале воцарилось молчание. Потом очень осторожно, как мне показалось, но со знанием дела Дмитрий Борисович отрешённо сказал:

– Это же наш позор! Это, знаете ли, один из кремлевских пайков, которые получают определенные категории людей. Они, эти пайки, нескольких степеней. Здесь, наверное, третья или четвертая степень, потому что за пайками приходят сами «присужденные», но есть такие, кому привозят.

– И что там? – полюбопытствовал Омаргаджи возбужденно.

– Там деликатесы со всех концов света, – ответил Кабалевский, – вроде икры черной, икры красной, рыбы красной и белой, колбас копчёных и напитков редчайших. В общем все, что считается редкостью и на Гавайях, и в Японии…

– А почему позор? – спросил вдруг Расул.

– Позор – все так считают, Расул, – заулыбался Кабалевский, – хотя я сам уже третий год добиваюсь этого позора.

– Добьёшься, скажи мне, – засмеялся Расул. – Будем позориться вместе.