Жизнь сквозь войну

Начало Сталинградских сражений

Моя бабушка Прасковья Ивановна Давыдова часто рассказывала мне о Великой Отечественной войне. Ее рассказы так глубоко врезались в память, что через десятилетия меня тревожат не мои воспоминания, а ее яркие и образные рассказы.

Всем, участвовавшим в долгих и изнурительных боях под Сталинградом, посвящается…

Ивана-то уже давно мобилизовали… Он грамотный был, учил девушек на тракторах работать, к тому же коммунист.

Летом сорок второго Валентине исполнилось два года, Людмиле – три, а Виктору седьмой год пошел. Иду, я помню, по картофельному полю, кстати, картошка в тот год небывало крупная уродилась, слышу гул такой, а солнышко ярко светит, ветра нет, а гул все приближается. Я Валентину к себе прижала, правой рукой от солнышка глаза прикрываю, силюсь в небе хоть что-то рассмотреть. Людмила рядышком идет, за подол уцепилась… Издали показались серебристые точки, приближались они быстро, красивым строгим порядком летели. Я остановилась, держа девочку на руках. Ослепительно блестели на солнце самолеты, их равномерный гул меня заворожил. Я стояла и смотрела, как заколдованная, на стройные ряды пролетающих низко над нами машин. И вдруг как-то сразу в глаза бросились непонятные черные кресты на крыльях. Раздался протяжный свист, и земля ушла из-под ног. Я упала не от страха, меня отшвырнуло в сторону, я по-прежнему крепко держала Валю, а Людмилу отбросило от нас. Фашисты начали бомбить. Они летели на Сталинград…

О длительности боёв. Наступление. Отступление

Бедный наш хутор! Через нас немцы шли в наступление, через нас отступали, мы же встречали бойцов Красной Армии: мокрых, замерзших, страшно истосковавшихся по домашнему теплу. В каждой хате набилось очень много солдат. Выстиранные портянки были развешены по всей хате. Было тесно, стоял страшный запах пота и гари, голодно. Как-то солдаты узнали, что мы с подругой хорошо поем. «Спойте, девчата, ну спойте!» — доносилось со всех сторон.

Подруга моя овдовела в конце сорок первого, осталась одна, детей у нее не было, петь ей было совсем невмоготу. Но солдаты упрашивали нас так долго, что подумалось: «А что их завтра ждет? Может, наша песня их хоть чуточку порадует». Я затянула песню первая. Подруга подхватила и своим сильным и властным голосом повела песню дальше. На ее смуглых щеках появились две бороздки, оставленные первыми скромными слезками, но слез становилось все больше, и влажные борозды стали уже хорошо заметны. Слезы текли и текли, но песня… Песня не обрывалась ни на миг. У певицы не перехватывало горло, всхлипы не меняли настроения песни. Мы пели бодро, во всю грудь, как тогда, до вой­ны, возвращаясь с полей, мы еще в заимке начинали горланить, а отец торопился к калитке, как будто хотел лучше расслышать песню: «Вон, наши идут! Ну и девки, ну и голоса!» Пели с нами солдаты, в хату набилось еще больше народу. Те, кто помоложе, пошли в пляс. Мы танцевать отказались, а вот пели от души. Никогда больше не слышала я такой песни».

Фашисты рвались к Сталинграду. Но видно, не все у них получилось, как задумали. Они начали воевать с женщинами и стариками. Назначали своих старост, пошли расстрелы, стали людей вешать. Повесят на перепутье, а снимать не разрешают, так и ездили мы на быках мимо повешенных. А быки-то медленно идут, а тут еще стемнеет, и виселица так жутко поскрипывает. Страшно очень было! Вешали они семьи коммунистов и партизан. Бывало, и свои предавали. Не знаю, как ко мне не пришли?!

А помню, недалеко от хутора пересыльный лагерь немцы устроили. Гнали пленных. И приказ издали: «Германское командование, мол, доброе. Идите, бабы, глядите, если своего мужа найдете, можете забрать». Как мы все туда кинулись!

Вот какую пытку гады придумали. Я одного хуторского там увидала, а он кричит: «Паня, забери меня! Скажи, что я твой муж!» Прихожу домой. Отцу рассказываю, сердце от жалости заходится. Подумал отец и говорит:

«А если завтра Ивана поведут? Он же здесь, под Сталинградом, воюет. Что тогда делать будешь?» И не пошла больше.

А Иван-то под Сталинградом в артиллерии служил. Потом рассказывал, как в бинокль на свой хутор смотрел. «Руку поднимаю. «Огонь!» — кричу. А крик в горле застревает. Может, там семейство мое? От хутора-то почти ничего не осталось. И где тут люди прячутся?». А мы в подвалах отсиживались. Авианалеты и артобстрелы — сколько мы их повидали!

Помню, еще перед тем, как немцу наступать, мы свинью закололи, а посмолить не успели. Так вот мать моя Марфа во время бомбежек в кукурузное поле бегала, костер там разведет и свиную щетину на огне палит. Внуки у нее. Ну и что, что бомбят? Кормить-то семью надо. А во время бомбежки на дым-то и внимания никто не обратит.

Сильные были люди. Сильные духом, ценили жизнь и ненавидели зло. Трудились много, скорбями и кровавым потом добывали себе пропитание. В них был стержень. Особенный стержень духа и мира, любви к ближнему. Что было бы с Доном, Северным Кавказом и нами, если бы тогда они дрогнули и отступили? Сколько бы еще крови впитала в себя наша Родина?

Вечная память героям, сражавшимся на фронтах и в тылу! Слава тем, кто воевал! Слава тем, кто берёг стариков и детей в тылу! А был ли тыл?

Всем, прошедшим эту войну, вечная память!