Звон колокола и память камня

Сначала объясним, что такое «архетипические» и «кенотипические» образы. К первой категории относятся такие образы, которые первозданны по своей эстетической и идейной сути и не поддаются субъективной (в данном случае поэтической) трансформации. В поэтической интерпретации такие образы могут обрастать новыми художественными изысками и идейными критериями, но при этом первооснова сохраняется безгрешно. Кенотипические образы представляют собою сотворимые поэтической фантазией свободные образы.

Метафорично и одновременно метаболично название сборника («метабола» означает сокращение и увеличение расстояния – территориального, исторического, временного и эстетического). В данной книге колокол и камень возведены в философскую категорию – оба этих объекта рассмотрены как святые ценности, отражающие этапные моменты в истории. Колокольный звон – это не пустой звук, а важное событие или же целая веха. Камень тоже не просто твердый предмет, а отражатель истории: на нем остаются штрихи, линии и знаки исторического времени. И колокол, и камень здесь являются архетипическими образами. Экстраполируя их древние значения на современность, поэт ничуть не искажает их изначальный символизм: оба поэтических объекта приобретают дополнительную историческую функцию – усиливают осмысление современности, она немыслима без справедливой оценки прошлого.

Преемственность духовных ценностей поколений – это главный стимул развития общества. Именно за эту связь (чтобы она не прервалась) тревожится поэт – такого мироустройства он не потерпит, предпочитает уход из такой жизни:

Благодарю судьбу свою подчас,

Что на земле тогда не будет нас

(«Благодарю судьбу»)

Архетипическим – вечным – образом для лезгина является река Самур. С его судьбой тесно связана и народная судьба. Лезгины – разделенный народ по берегам Самура, этой Великой для лезгин национальной реки. Философский герой просит у Самура, чтобы его вода унесла в море печаль поделенной земли:

И море навсегда б принять смогло

То горе, что мне на сердце легло!

Мне кажется – безмолвная вода

Не землю – сердце делит навсегда.

(«Срединная река»)

Фейзудин Нагиев глубоко осмысливает корневую суть назначения земли и человека и их похожесть – наши глаза как озера земли, морщины на лбу как линии на земле. Стихотворение завершается жгучим философским вопросом:

Не потому ль земле подобны мы,

Что станем ею за порогом тьмы?

(«С землею схожи мы»)

Самый строгий суд – это Суд совести. За этим поэт видит строгую ответственность человека перед самим собой, народом и планетой. Суд совести всегда беспристрастен – от его кары не спасут ни заслуги, ни годы. Философский герой оттого и спокоен, что ведом по жизни именно Судом совести – поэтому и готов без тревоги уйти в вечность («Суд совести»).

Шагать в ногу со временем и неустанно творить свое счастье – вот главное стремление автора. Вот он завидует зреющей ниве, но ему обидно, что зерно не посеяно им. И счастье рядом мчится, но у поэта на душе неспокойно, так как счастье принадлежит другому. Вдруг поэт понимает, что суть жизни заключается в восхождении на гору. А потом его осеняет философская мысль – что для этого надо преодолеть расстояние:

Но снова горы на пути,

И снова нужно в путь.

(«Жизни суть»)

Здесь поэт возвеличивает в человеке целеполагающую инициативность, гуманное умение делать судьбу. Кенотипичность образа философского героя здесь заключается в том, что нельзя ждать добровольного прихода счастья, а надо за него бороться.

Находиться в контексте времени для Фейзудина Нагиева означает не отлагать сегодняшние дела на завтра – а то опоздаешь, не удастся воплотить, завтра будут завтрашние дела. Может и смерть наступить. Нужно быть ко всему готовым. У философского героя много забот на завтра. И неожиданно прерывается нить жизни:

Но заскрипела дверь, и Смерть вошла моя –

Нет дел на завтра у меня!

(«Завтра»)

Здесь герой кенотипичен в том плане, что не перестает мечтать преобразить жизнь, хотя и опаздывает с везением. А Смерть в своей вечной – неизменной – сути архетипична. Тем не менее в данной философской ситуации Смерть несет и кенотипические установки: она преподает человеку моральный урок о том, что нельзя опаздывать в судьбе.

Созидать, а не разрушать – таково жизненное кредо поэта. Человек с большим трудом построил дом. Но буря сокрушила его. Потом человек из прутьев сплел шалаш для семьи. Однако злой чужак разрушил его. Один человек строит, другой разрушает. Оба образа кенотипичны с противоположными знаками – плюсом и минусом. А стихия между ними архетипична. Но аллюзивно архетипический образ стихии покуда чище и благороднее кенотипического злодея, разрушившего дом. Затем поэт категорично заявляет:

Но, кто разрушает мирный дом чужой,

Не достоин званья человека!

(«Дом»)

Автор свято чтит великолепную гармонию законов природы — они красивы даже в самые страшные моменты: раскаты грома, сверканье молний, например. Вековое, но еще живое дерево человек свалил без нужды. Дерево – великан в горе. Поэт удачно использует прием олицетворения – дерево беспокоится о своей дальнейшей судьбе. Кем оно будет – колыбелью или садом, или будет греть чей-то очаг, или же будет расходовано на дом? На все это дерево согласно, но не приемлет двух судеб:

Об одном заклинаю:

Гробом не сделай!

Прикладом не сделай!

(Тоска дерева»)

Здесь архетипический образ дерева добровольно переходит в кенотипический. Кенотипичность усиливается благородными целями дерева.

Герой любовной лирики Фейзудина Нагиева без остатка верен возлюбленной – даже смерть непосильна увести чувства героя от любимой:

Я люблю тебя без края,

Люблю без меры, всей душой.

Что даже умирая,

Прощаться не буду я с тобой.

(«Прощаться не буду»)

В данном случае архетипичность смерти абсолютно лишена всякого смысла. А кенотипический образ лирического героя по своей ценности доведен до символического значения.

Архетипические и кенотипические образы в книге Фейзудина Нагиева используются осмысленно. Каждый из них несет посильную себе идейную нагрузку и эстетический рисунок.

Есть еще один – весьма существенный – образ. Это образ самого поэта. Есть поэты, которые изображают, но не выражают свои позиции. А Фейзудин Нагиев и изображает, и высказывает свое отношение. Образ такого поэта называется метаобразом.